Вдруг у меня екнуло и оборвалось сердце: из-за дома выскользнули два силуэта и, крадучись, пошли вдоль фасада. Они довольно отчетливо выделялись на фоне серой стены, во всяком случае я без труда разглядел, что одни долговязый, куда длинней нашего Ростика, а второй маленький, с меня.

Я сжал камень так, что онемели пальцы: они! Надо же, чтоб человеку так сказочно, так фантастически повезло! В первую же ночь накрыть преступников! То-то утру я им носы, этим «умникам»!

Между тем двое прошли вдоль фасада и остановились возле центрального вентиляционного люка. «Значит, сегодня решили взяться за сараи третьего подъезда! — прикинул я. — Конечно, ведь там они еще не бывали!»

Я весь подался из своего куста и затаил дыхание. Ну, давайте же! Лезьте ж скорее, субчики-голубчики, черт вас побери, сейчас мы вас накроем! Сейчас мы с вами расправимся!

Длинный снял с себя пиджак — смутно забелела в темноте его рубашка. «Пижон! — подумал я. — Он же там перемажется! Нашел куда наряжаться!» Теперь мне уже не было холодно, я весь пылал, будто сидел не в мокром кусте, а на раскаленной печи. Меня била дрожь, но это была совсем не та дрожь, что пять минут назад.

Вот оно… начинается! Долговязый накинул свой пиджак на плечи маленькому. Значит, полезет один. Второй будет стоять «на стрёме». Что ж, тем лучше, отец схватит долговязого, а с этим я справлюсь сам!

И тут, вместо того чтобы честно лезть взламывать сараи третьего подъезда, «подлые воришки»… принялись целоваться.

Они целовались и шептались, шептались и целовались, а я готов был от злости выть и кататься по земле, потому что по шепоту узнал тетю Машу, молоденькую продавщицу из нашего магазина, и брата Ростика — Александра, который недавно демобилизовался.

Выследил… Накрыл… Прославился…

Я долго ждал, когда Маше и Александру надоест шептаться и целоваться, но им почему-то не надоедало. Потом я ждал, что они найдут себе какое-нибудь другое место, получше, чем под окнами всего дома, но им почему-то не хотелось искать другого места. И тогда я понял, что мне здесь больше нечего делать: эти двое будут охранять наши сараи, как самые бдительные часовые, до утра. Так что, если даже взломщики и решат совершить набег нынешней ночью, ничего у них не выйдет.

И я с чистой совестью отправился спать. Тем более что снова замерз, как тютька.

Отец напоил меня горячим чаем и сказал, что я поступил разумно.

Прошло два дня. Это были какие-то глупые, бесконечно длинные дни, когда мы с утра до вечера валялись в парке, возле того куста, где я сидел в засаде, и таращились на вентиляционные люки. Мы даже есть ходили по очереди, и книжки командор запретил с собой приносить, чтобы случайно не прозевать этих растреклятых воришек. Скука была неимоверная. Думаю, если бы это продлилось еще с недельку, в «Черной стреле», как пишут в газетах, случился бы «государственный переворот». В крайнем случае — «правительственный кризис». Но на наше счастье вскоре все закончилось.

Тот самый усатый старшина, который, конечно, не был ни майором Прониным, ни комиссаром Мегрэ, который ни у кого не снимал отпечатки пальцев и даже не подумал вызывать собаку-ищейку, все-таки нашел виновников всех наших неприятностей. Ими оказались двое ребят из соседнего дома, Олег Пунтик и Алик Котел. Когда-нибудь я расскажу о них подробнее. Олег и Алик признались, что взломали в нашем доме сараи, а все барахло перенесли и спрятали в груде старой мебели, чтобы потом, когда утихнет шум, вынести. Как Жека и предполагал, делали они это днем, а вовсе не ночью. Ломик они подобрали возле нашего гаража: видно, либо я, либо отец забыли его убрать.

Родителей Пунтика и Котла оштрафовали, и они вернули Валентине Ивановне деньги, которые та отдала за разбитые игрушки. Нашлись и коньки — Олег припрятал их в другом месте для себя.

Мы ходили именинниками. Даже Африкан Гермогенович с чувством пожал нам руки и пробормотал что-то насчет одного битого, за которого двух небитых дают. Однако рассказать, откуда он узнал, что украденные вещи спрятаны в нашем «штабе», и как умудрился привести родителей именно тогда, когда мы там собрались, наотрез отказался, хотя и Павел Петрович, и мой отец долго распытывали его. «Служебная тайна, — усмехался Африкан Гермогенович. — Хороший домоуправ должен знать, что у него, понимаешь, в подвалах делается…»

Но через несколько дней раскрылась и эта «тайна». Котел и Пунтик жестоко отлупили Африкана.

— За что вы его? — спросил Витька.

Олег сплюнул себе под ноги.

— За то, что гад! Сам все барахло в вашей конуре спрятать посоветовал и ключ дал, а потом сам своего папашу навел, предатель! Зря мы про него тому старшине не рассказали, пусть бы и им штраф влепили…

— Ну, теперь вы реабилитированы полностью! — У отца даже на лице было написано, как он рад, что вся эта история наконец закончилась.

— Нет, не полностью, — возразил я. — Нам еще не вернули штаб-квартиру.

— Эту конуру? — Отец удивленно вздернул брови. — Да зачем она вам? Чудаки… Какой смысл собираться в грязном темном подвале, когда у нас такой прекрасный, такой благоустроенный двор!

— Такой прекрасный двор… — с горечью повторил я. — Но для нас в нем нет ни кусочка места. Это же не двор, а одно сплошное «нельзя». Вроде немецкого приказа в оккупированном городе. Нас отовсюду гонят, ты просто этого не замечаешь. Возле деревьев играть нельзя — поломаете! Возле цветников нельзя — вытопчете! Возле столбов, где белье сушат, нельзя — перепачкаете? На площадке, которую вы называете детской, тоже нельзя — там одни песочницы да качели для малышей, стоит нам появиться, как няньки накидываются на нас, словно цепные собаки! У нас было что-то вроде футбольного поля, но и то Африкан Гермогенович застроил «доминошными» беседками… Наш «прекрасный благоустроенный двор» — просто липа, нам от вашего «благоустройства» нет никакой радости. А в подвале мы чувствовали себя хозяевами. Ни один Африкан Гермогенович не стоял у нас над душой, мы могли потрепаться, поиграть, придумать что-нибудь, интересное. Если его не вернут, нам будет житься в сто раз хуже и скучнее.

— М-да… — Мой пылкий монолог привел отца в замешательство. — Но ведь есть еще детский сектор Дворца культуры завода электроприборов. Ты сам как-то рассказывал, сколько там всяких замечательных кружков и секций для ребят. Есть стадион — там тоже работают с подростками. Наконец, насколько я знаю, при школе открыт городской пионерский лагерь. Почему бы вам не пойти туда?

— Потому что в городском лагере скучно, еще скучнее, чем в загородном. Мы пару раз ходили. Они пока на реку выберутся, полдня и нету. Слоняются по двору, как сонные мухи, книжки читают, играют в шахматы… Хватит с нас этого добра, когда учеба начнется… И вообще, если хочешь знать, по-моему, городские лагеря придумали не для детей, а для родителей: чтоб вам спокойней работалось, чтоб вы знали, что мы под присмотром и не болтаемся по улицам…

— Ну, это ты передергиваешь! — рассердился отец. — Страна тратит миллионные средства, чтоб организовать ваш отдых, а вы от всего носы воротите, как, извини меня, пресытившиеся свиньи от полного корыта. То вам плохо, это не нравится! Я помню, нас, деревенских ребят, привезли на экскурсию во Дворец пионеров. Мы все лето работали: пасли коров и телят, пропалывали лен, сгребали сено, собирали колоски, и колхоз премировал нас этой поездкой. Мечтали поехать все, а машина могла взять только двадцать человек. Сколько было споров, слез, переживаний… Мы ходили по этому Дворцу, как по музею, с открытыми ртами. У нас в школе даже электричества не было, все четыре класса сидели в одной комнате, каждый ряд — класс, и учила нас одна учительница, Ольга Константиновна… А тут ребята сами мастерили планеры и модели пароходов, у них был огромный зал, где они сами показывали кино, и оранжерея со всякими невиданными растениями… Я и сейчас помню, как мы возвращались домой и Ольга Константиновна говорила, что когда-нибудь такие Дворцы будут у всех советских ребят. У нас ничего не было, а мы жили весело, дружно и мечтали о таких Дворцах пионеров. У вас есть все, а вы только хнычете да брюзжите.