Кадан сполз по стене, едва найдя в себе силы перевернуться. Он сидел на ворохе соломы и пьяно смотрел на мужчину, только что едва не изнасиловавшего его.

— Шлюха, — выплюнул Луи, — ты этого хотел? Ты понимаешь только так?

Кадан молчал.

Луи сделал еще один шаг назад. Он стиснул кулак.

— Не появляйся больше мне на глаза.

Ни слова более не говоря, Луи решительно направился прочь, а Кадан остался сидеть, глядя ему вслед. Он был бы не против, чтобы молния ударила в конюшню прямо сейчас, и пламя объяло его — тогда его мучения стали бы легче и прекратились бы быстрей.

Рауль в тот день на конюшне так и не появился. Кадан посидел какое-то время, силясь подавить обиду и стыд, наполнившие его, потом встал, оправил одежду и снова стал седлать коня.

Замок Клермон давил на него. Он был слишком холодным, мрачным и сырым. Старые стены казались надгробными плитами, призванными увековечить давно ушедшую эпоху, а каждый взгляд здесь дышал враждой — он был чужим тут, и он не был достоин наследника рода де Ла-Клермон.

Взобравшись на свою крапчатую, он дал ей шпоры, ворота легко открылись перед ним, и Кадан галопом вылетел на поросший травой простор. Несколько домишек промелькнуло с обеих сторон, а затем по правую руку потянулся поросший мхом торфяник. По левую все еще шли луга, покрытые влажной высокой травой — всю ночь шел дождь, и наверняка он собирался пойти еще раз днем.

Здесь было лучше. Кадан подумал, что мог бы полюбить эти места, если бы они не принадлежали семье де Ла-Клермон. Он еще не успел увидеться с герцогом, но первый день пребывания в поместье навевал на него тоску.

К обеду Кадан не вернулся, а вечером ему снова принесли ужин в постель. Как и завтрак потом — не привычное для него яйцо с корицей, а обычные пшеничные булочки.

Кадан ждал, что Рауль заглянет к нему, и на сей раз тот в самом деле пришел — пожелать спокойной ночи, извиниться за то, что не сдержал слово, и пообещать, что они съездят в лес через пару дней.

— Отец нашел для меня кое-какие дела, — мрачно сказал он.

— Когда мне готовиться выступать?

— Не знаю. Полагаю, не раньше, чем через несколько дней — он пока очень зол и не в настроении смотреть на спектакль.

— Зол… из-за меня? — Кадан поднял бровь. — Или что-нибудь произошло?

Рауль ничего не ответил. Молча поцеловал его в висок и ушел.

На следующий день Кадан еще немного прогулялся по окрестностям замка и вернулся за час до обеда, намереваясь на сей раз познакомиться со всей семьей. Он заблаговременно заглянул к себе и приказал подать ему свежий костюм и ведерко с чистой водой. Умылся, поправил волосы, которые, впрочем, здесь все равно никто толком не укладывал, кроме него самого — даже Рауль стал выглядеть в этом месте мрачней и суровей, а сквозь зрачки его смотрели бесконечные глубины болот.

Закончив туалет, Кадан попросил слугу показать ему дорогу к столовой, тот посмотрел на гостя настороженно, но ничего говорить не стал.

Его проводили в просторную холодную залу, в центре которой стоял накрытый льняной скатертью длинный стол.

Во главе стола сидел светловолосый, как и Рауль, мужчина с окладистой, но прекрасно ухоженной бородой. Как только дверь открылась, голубые глаза его остановились на том, кто вошел, и замерли, пронзив Кадана насквозь.

Кадан сглотнул и отвел взгляд, чтобы хотя бы мельком рассмотреть остальных, но всех других он уже знал: по правую руку от графа де Ла-Клермон сидел Рауль, по левую — Луи. Рядом с Луи — Силвиан де Робер. Больше за столом не было никого.

Кадан заставил себя снова встретиться взглядом с герцогом и отвесил почтительный поклон.

— Ваше сиятельство, рад приветствовать вас. Я, кажется, немного опоздал? Вы уже начали есть?

В зале воцарилась тишина.

Кадан просительно посмотрел на Рауля, рассчитывая, что тот представит его и немного сгладит неловкость. В тех кругах, где вращался Кадан, нравы были свободнее, и этикет превращался в своеобразную игру, позволявшую с одинаковой легкостью оскорбить и сделать комплимент — но здесь, похоже, порядок царил другой, и Кадан понятия не имел как себя вести, когда никто, кажется, не собирался приглашать его к столу. Более того, его даже не известили о том, что обед уже начался.

Так и не получив ответа на свои слова, он подошел к столу и, отодвинув стул, занял место напротив Силвиан.

Та посмотрела на него и презрительно вскинула бровь. Никто не ел. Герцог де Ла-Клермон и мадемуазель Силвиан смотрели на него, Рауль и Луи — в свои тарелки.

Молчание затягивалось, а камердинер тем временем не спешил подавать ему прибор.

Наконец, герцог заговорил. Голос его был мягок, но в нем клокотала злость:

— Мой дорогой сын, не будете ли вы так любезны объяснить своему гостю, что приглашенные для развлечения знатных господ едят на кухне — вместе с другим обслуживающим персоналом?

Кадан замер. Кровь отлила от его лица. Он стиснул столешницу одной рукой, чтобы не закричать. Очень медленно Кадан повернул голову к Раулю, ожидая, какой тот даст ответ.

— Месье Локхарт, отец прав, — мягко, будто бы даже примирительно произнес Рауль, — порядки в нашей семье таковы, что за этим столом собираются только члены семьи.

Несколько секунд Кадан насмешливо смотрел на него. Рауль всегда казался ему слабым — несмотря на свою любовь причинять боль, несмотря на все свои деньги, титул и манеры, эта слабость все равно чувствовалась в нем.

Кадан встал и легкой походкой, будто вышел на променад, пошел прочь. В груди у него было пусто. Он не знал, кого ненавидел в этот момент больше — Рауля или самого себя.

Только оказавшись в пустом коридоре, Кадан прислонился к стене и сполз по ней вниз, обнимая себя руками. Ком стоял в горле, и обида душила его, но плакать он не мог. Последнее время Кадану вообще казалось, что он не чувствует ничего. Все чувства вымерли в нем в ту ночь, когда Рауль взял его в первый раз — и все дальнейшее было не жизнью, а лишь странным, неестественным сном.

— Полагаю, теперь мы можем приступить к обеду? — спросила Силвиан, поправив салфетку, лежавшую на коленях.

— Да благословит Всевышний наш стол, — сказал Эрик и первым отрезал себе кусок мяса от большой бараньей туши, лежавшей посреди стола.

Рауль последовал его примеру, и Силвиан повернулась к Луи в ожидании, когда тот возьмет порцию себе — ее очередь была последней.

— Прошу прощения, — Луи швырнул приборы на стол, и те с глухим стуком ударились о дерево, — у меня пропал аппетит. Возможно, дело в том, что я не в праве сидеть за этим столом, поскольку не принадлежу к этой семье.

Он встал и направился к двери.

— Луи, — чуть приподнявшись с места, крикнул Эрик ему вслед, но Луи не обернулся к нему.

Луи хотел отыскать Кадана — но, увидев его вдалеке, сидящим в полумраке на корточках у стены, замер, не зная, что собирался сказать. Утешать человека, который был любовником Рауля, он не хотел. Он вообще не понимал, почему этот юноша заставляет его терять покой. Кадан был как огонь, который горел на самом дне его собственного сердца — всю жизнь, сколько Луи помнил себя. Как это могло быть, что он видел свой собственный огонь вовне, и как он мог открыться в лице продажного мальчишки, который отдавал свое тело в обмен на драгоценности и уют — Луи не знал.

Иногда, когда он смотрел на Кадана, ему казалось, что он видит собственные сны, воплощенные в явь. Малейшие движения, тело, изогнувшееся навстречу рассветному солнцу, когда Кадан выглядывал из окна, тонкая рука, поднятая к волосам, профиль, открытый солнечным лучам — все это казалось Луи куда более настоящим, чем окружающий его мир.

А иногда он смотрел на этого мальчика, в свои двадцать четыре года сохранившего юношескую хрупкость, и видел, что перед ним абсолютно чужой, незнакомый человек.