Он медленно наклонился через плечо — и Кадан изогнулся, подаваясь ему навстречу, срывая поцелуй.

Шпага упала в грязь. Кадан приник к Луи всем телом, обхватил за плечи и яростно целовал — как будто в первый и в последний раз. Луи обнимал его за талию и прижимал к себе. Желание разгоралось в нем, но телесная жажда не значила ничего по сравнению с чувством наполненности, объявшей его. Кадан был в его руках — и время, казалось, замкнулось в кольцо.

— Я тоже тебя люблю, — только и мог отвечать он, на мгновение прерывая поцелуй и снова впиваясь в мягкие губы, принадлежавшие сейчас только ему.

После того непрошенного поцелуя что-то, казалось, давно уже умершее, снова проснулось у Кадана в душе. Он снова, как когда-то в детстве, стал видеть сны — и в каждом из них был Луи.

То Луи представал перед ним в рыцарском белом плаще с красным крестом на груди, то в волчьей шкуре, с огромной головой, лежащей на плече — но сомнений быть не могло: это всегда был Луи. И Луи целовал его там, во сне, гладил и проникал в него, наполняя все существо Кадана разноцветными искорками.

Реальность мешалась со сном, и Кадан уже переставал понимать где что. Ему и в голову не пришло взять обратно свои слова — сказанные там, на заднем дворе. Они казались единственно правильными среди всех, какие он говорил когда-нибудь.

И Луи, казалось, понял его. Он больше не пытался оскорбить его, хотя временами Кадан все еще видел в его глазах злость — когда с губ Кадана срывалось имя "Рауль".

Тот факт, что Кадан принадлежал его брату, Луи воспринимал как нечто неестественное, нарушающее нормальный ход вещей. Он не желал признавать этих отношений и тем более слышать о них.

И Кадан его понимал. Шесть лет жизни с Раулем, в которых еще недавно были и горе, и радость, теперь казались ему выдуманными, невозможными. Дурной постановкой в исполнении не слишком умелых актеров, попытавшихся изобразить то, для чего не годен ни один из них.

Рауль и сам не приближался к Кадану, и с потаенным страхом тот ожидал разговора с ним, избежать которого было нельзя. Он не знал, что будет делать — сможет ли соврать или скажет правду… И если правду, то что тогда? Луи ничего ему не обещал. Самому Кадану были не нужны от него никакие клятвы: внутренним чувством, биением сердца он ощущал, что Луи — единственная его судьба.

Оставленный без присмотра, лишенный своей огромной свиты, он большую часть времени тратил на прогулки по торфяникам и лесу, расположившемуся по другую сторону от него.

Луи настигал его, едва Кадан отъезжал от стен замка достаточно далеко. Кадан замедлял ход, едва расслышав стук копыт его лошади вдалеке, и дальше они ехали рука об руку — по большей части молча. Кадан не знал, что может рассказать человеку, который так не похож на него. Луи и вовсе не привык много говорить.

— До сих пор я всегда ездил здесь один, — сказал он как-то.

И Кадан только кивнул. Ему захотелось поцеловать Луи, и он пошел на поводу у своего каприза.

Целовать Луи было совсем не так, как целовать Рауля. Поцелуи с Раулем были изощренной игрой, где самым изысканным пируэтом для себя Кадан считал укусить побольней. С Луи он просто тонул в бесконечном тепле, в бархатистой мягкости его рта, а если тот еще и касался его — Кадана вовсе смывало пьянящей волной.

В тот вечер они заехали слишком далеко. Начинался дождь, а на лес уже опускался сумрак, и Луи, обычно легко находивший дорогу в любой чаще, вдруг сказал, что не знает, как до темноты добраться в поместье Клермон.

— Скоро ручьи выйдут из берегов, самая короткая дорога ведет напрямик — но в такую погоду кони увязнут в болоте по колено.

— Вы не хотели сказать об этом раньше? — поддел его Кадан, но Луи лишь пожал плечами.

— Я не оракул, чтобы предсказать, какая погода будет через час.

— Тогда что делать? — спросил Кадан, прижимая кобылу боком к его коню. Ему вдруг стало неуютно под взглядами высоких сосен, упиравшихся вершинами в небо.

— Я знаю, куда вас отвести, — сказал Луи без тени волнения, — следуйте за мной.

Однако, вопреки спокойствию его голоса, чем дальше они ехали по заброшенной дороге, тем сильнее билось его сердце, и тем крепче пальцы сжимали поводья. Луи не беспокоили ни лес, ни хищные звери, живущие в нем, ни разбойники, промышлявшие в этих местах. Но он не знал, как воспримет Кадан то место, куда он его везет.

Наконец вдали заблестела река. Они направили коней к пересекавшему ее мосту. А на другом берегу за серой пеленой дождя темнели стены старинного замка, куда более древнего, чем игрушечный замок, служивший поместьем семье де Ла-Клермон.

— Эти земли когда-то принадлежали роду де Труа. Затем их унаследовал мой дед, и потом — мой отец.

— А теперь? — Кадан искоса посмотрел на своего спутника, который, казалось, глубоко погрузился в воспоминания о былом.

Луи не ответил.

Они пересекли мост и въехали во двор. Все ворота были распахнуты настежь, а донжон и башни — пусты.

— Я иногда приезжал сюда, — сказал Луи, — когда ссорился с опекуном. Так что мы сможем спокойно провести здесь ночь. Коней можно оставить в заброшенной конюшне — их не уведут, хотя овес наверняка промок.

Устроив лошадей, они двинулись по направлению к одной из пристроек, льнувших к центральному сооружению.

Дверь со скрипом открылась, впуская их. Луи, оказавшись внутри, принялся колдовать над очагом, а Кадан огляделся по сторонам. Казалось, здесь никто не бывал уже много лет. На старинных комодах лежал толстый слой пыли, а дорогие портьеры из испанского бархата, какого теперь было не купить, уже начинали тлеть.

В центре, изголовьем к окну, стояла широкая кровать, на которой могли бы поместиться несколько человек. Зеленый бархатный балдахин нависал над ней, укрывая от сквозняка.

В ставни закрытого окна стучал дождь, и тонкие струйки, просачиваясь в щели, сбегали по подоконнику и падали на каменный пол.

Наконец огонь заплясал в очаге, и Луи, поднявшись в полный рост, подошел к Кадану. Он молчал — как будто ожидал от того каких-то слов. Но Кадан не знал, что должен сказать. Он просто приник к нему и поцеловал — неторопливо и осторожно, понимая, что впереди у них еще целая ночь.

— Мне не нравится, — сказал Луи, отстраняясь от него, — что для вас это так легко. С ним — или со мной…

Губы Кадана дрогнули, но он не отодвинулся. Только уткнулся лбом Луи в плечо.

— Я ни с кем в этой жизни не был, кроме него. И иногда мне кажется… Что произошла какая-то огромная ошибка. Что я принял его за вас. Это звучит смешно… Но это так.

— Если и так, вы все же решили остаться с ним.

— Луи, — Кадан отстранился и попытался вывернуться из его рук, но Луи удержал его. Он вплел пальцы в длинные волосы Кадана, промокшие насквозь, и, заставив его наклонить голову, принялся целовать — сначала висок, потом скулу и наконец венку, бешено бившуюся у подбородка.

Кадан выдохнул и, подхватив его за поясницу, прижал к себе. Руки его зашарили по телу Луи, стараясь освободить его от одежды, но сумели стащить только камзол.

Луи, напротив, раздевал его медленно, как будто старался запомнить навсегда каждый момент, каждое прикосновение рук. Он присел на краешек кровати и, стянув с Кадана сначала шейный платок, затем рубашку, принялся покрывать поцелуями его грудь и живот.

Кадан стоял, лаская плечи Луи и не смея шелохнуться, только бы не разрушить наваждение, которое соткала для него эта ночь.

Закончив раздевать его, Луи опустил Кадана на кровать и снова навис над ним, покрывая поцелуями горло и плечи, спускаясь вниз. Замерев у самого паха, он запечатлел на бедре последний поцелуй и принялся стремительно раздеваться сам.

Кадан лежал, широко раскинув ноги, и зачарованно смотрел на него.

— Возьми меня, — попросил он, — возьми меня насовсем. Я хочу быть только твоим.