Вечер продолжался, еще не потеряв полностью дневное тепло. Дважды в течение часа мы слышали отдаленный гул проносящихся по автостраде машин. Этот гул нарастал, достигая громкости почти волчьего воя, а затем быстро стихал. Пляшущий свет передних фар как бы в такт звуку сменялся тлеющим красным светом задних.

Эта пустыня всецело принадлежала нам.

В гармошке Луи скрывалось волшебство органа. Конечно, во многом это «играла» сама пустыня – звезды, небо, которое выглядело так, будто его только что вымыла и отполировала некая космическая хозяйка. Но и Луи... О, Луи, он был настоящим артистом, ведь это он заставил незамысловатый инструмент звучать с совершенством органа, казалось немыслимым.

Потом Луи плавно усмирил свою музыку, и мы просто сидели, глядя на звезды, на зыбкие очертания своего дредноута, на сухие кусты, пробившиеся сквозь песок, – сидели и всем существом своим ощущали тишину.

Хелен сказала полушепотом:

– Как здесь близко небо.

Сквозь одежду я впитывал тепло ее тела, чувствовал нежную тяжесть головы, покоящейся на моем плече. Вдруг все ее тело дрогнуло, будто пробудилось, припало ко мне, но тут же этот нервный порыв прошел, и оно вновь погрузилось в дремоту.

Откуда-то набежал ветерок, вроде бы слабый, но он принес с собой холод. И ветер, и холод постепенно нарастали. Хелен прижалась ко мне теснее. Она поджала ступни, уперлась коленями в мою ногу. На какое-то мгновение тепло возвратилось, потом снова налетел порыв ветра, и Хелен, непроизвольно дрожа, выпрямилась.

– Становится холодно, – заметил Луи.

– Пора спать, – объявила Хелен. – Моя постель с краю, Дональд, ты спишь посередине.

Она пересела на свои одеяла и выскользнула из верхней одежды. Было слишком темно, чтобы увидеть в свете звезд что-либо, кроме контуров ее фигуры. Я смотрел на Хелен без любопытства и без застенчивости. Как на прекрасную статуэтку. Она скользнула под одеяла, повертелась, видно освобождаясь от чего-то ненужного из нижнего белья, потом спокойно, не стесняясь меня, села в постели, натянула пижаму и застегнулась.

– Спокойной ночи, Дональд.

– Спокойной ночи, Хелен.

Луи, слегка смущенный, молчал. Она приподнялась на локте.

– Эй, Луи!

– Что?

– Спокойной ночи, Луи.

– Спокойной ночи, Хелен, – пробормотал он застенчиво.

Мы подождали несколько минут, пока она устроится как следует, потом и мы с Луи разделись и в одном нижнем белье завернулись в свои одеяла.

Мне стало интересно, до какой же степени здесь будет холодно. Я поймал момент: начинал замерзать кончик носа... Звезды висели в небе прямо у меня над головой. Я начал размышлять, может ли одна из них упасть, а если это произойдет, то заденет ли она меня; потом я вдруг широко раскрыл глаза, и в небе получилось совсем другое расположение звезд. Земля подо мной была твердой, мышцы немного сводило, но чистый свежий воздух, полный жалящего холода, очистил кровь, выгнал из нутра все яды, и я почувствовал себя таким свежим, будто проспал целый месяц.

Я закрыл глаза.

Один раз я пробудился – как раз перед рассветом.

Там, где небо только-только начало окрашиваться в бледно-оранжевый цвет, я поймал голубовато-зеленый морозный отблеск; потом оранжевый цвет становился все ярче, как далекое маленькое облачко, погружающееся в алый протуберанец... Я прислушался к спокойному дыханию лежащей рядом девушки, похрапыванию Луи и подумал, не встать ли мне с восходом солнца, чтобы не пропустить эту красоту, и снова закутался в теплые одеяла.

Когда я проснулся, солнце еще высоко стояло над горизонтом, кустарник отбрасывал длинные тени. Одеяла рядом со мной шевелились вовсю: мисс Хелен Фрамли одевалась под ними. А где Луи?.. Луи склонился над печкой, стоявшей на подножке автомобиля, и запах кофе уже несся оттуда возбуждающей приятной волной. Нет ничего более умиротворяющего, более жизнеобещающего, чем запах свежего кофе, да еще тогда, когда чистый воздух проделал свою работу и вы осознаете, что зверски голодны.

Хелен Фрамли выпуталась из-под одеял и выпрямилась, стройная и прекрасная. В золотых лучах раннего солнца – вся красновато-оранжевая. Она посмотрела на меня, не без удовольствия отметила, что я ее рассматриваю, внимательно и жадно, и спокойно произнесла:

– Доброе утро, Дональд.

– Доброе утро.

Луи обернулся к нам, потом опять склонился над печкой.

В глазах Хелен читались и мир и веселье.

– Привет, Луи! – негромко крикнула она.

– Привет, – отозвался он, взглянув на нас через плечо.

Хелен закончила одеваться. Помолчала. Задумчиво сказала:

– Я могла бы здесь остаться... Интересно, почему никто не подумал о такой поездке раньше?

Она стояла лицом к востоку, и солнце ярко освещало ее. Внезапно импульсивным движением она выбросила руки навстречу солнцу, затем смахнула слезинку, та упала на песок, а девушка села и стала надевать туфли.

Организатор быта Луи сказал:

– Каждому будет по полчашки воды, и не больше.

– А завтрак? – спросил я.

– Будет готов через пять минут.

Мы умылись, почистили зубы и расселись на одеялах. Луи подал золотистый кофе, умело поджаренный, хрустящий, но не пересушенный бекон с привкусом ореха, как мне показалось. Он развел небольшой костерок, дождался, когда от него остались одни алые угли, окружил их камнями, установил на них сетку, и на этой импровизированной решетке превратил тонкие ломтики французской булочки в золотистые тосты, блестящие намазанным на них маслом.

Каждая новая порция тостов удивительным образом прибавляла мне силы. Я чувствовал себя так, что и без уроков бокса готов был сразиться с любым мужчиной – за эту землю, за небо, за девушку, сразиться и победить его.

После завтрака посидели, покуривая сигареты и впитывая тепло солнечных лучей. Я посмотрел на Луи. Оба перевели взгляд на Хелен. Она кивнула нам, мы принялись скатывать одеяла и запихивать их в наш милый старый драндулет. Все – молча. В словах не было нужды.

Полчаса спустя двинулись, громыхая, в путь – через пустыню. Мотор непрерывно чихал, но непостижимым образом держал свои тридцать семь миль в час.

Солнце поднималось все выше, а тень от автомобиля становилась все короче. Мягкое тепло сменилось жарой. В правом заднем колесе обнаружился прокол. Мы с Луи поменяли шину. И дело это не показалось нам обременительным. Мы не нервничали и к тому же никуда не торопились. Жизнь шла как часы, совсем непохожая на времена, когда я носился в машине агентства Берты Кул как угорелый, стремясь куда-то успеть в срок, а как ни крути, то колесо спускало, то машина агентства переставала работать. Домкрата под рукой не находилось, и гайки разбалтывались, а руль был всегда насажен криво.

Теперь я не спешил – нам принадлежало все время. Иногда мы останавливались полюбоваться пейзажем.

Мы ехали весь день, а ночью снова разбили лагерь в пустыне и прибыли в Рино на следующий день около полудня.

– Вот мы и на месте, – сказал Луи, – какие будут приказания, капитан?

Наш рыдван был весь покрыт пылью. Мне предстояло побриться, да и подбородок Луи густо зарос темной щетиной. Наша троица прокоптилась на ветру и солнце, но никогда я не чувствовал себя таким бодрым.

– Поехали в какой-нибудь кемпинг, – сказал я, – там почистимся и прикинем, что делать дальше.

Мы быстро нашли пристанище. Хозяйка предоставила нам домик с двумя комнатами и тремя кроватями. Соскребли под душем дорожную грязь. Мы с Луи побрились, и я отправился на разведку.

Позвонил в город, в телефонную компанию. Поинтересовался, нет ли телефона у миссис Дженникс. Такого абонента у них не было. Я обзвонил все отели, спрашивая, не проживает ли там некая миссис Дженникс. Не проживает. Тогда я начал обзванивать коммунальные дома. Там отказались предоставить какую-либо информацию на сей счет.

Я вернулся в кемпинг, и все мы отправились искать новое пристанище. Уже в сумерках мне кое-что подвернулось, подходящее для наших целей: маленькая заправочная станция примерно в семи милях от города. Владелец хотел соорудить настоящую доходную автостоянку, но ему не хватило денег, и все, что он успел сделать, – это заполучить один большой дом рядом с заправочными аппаратами, примерно в ста ярдах от автострады.