— Я уже говорил, что не хочу проливать кровь. Уходи, Муни. Иди обратно! Убирайся! Возвращайся туда, откуда пришел, а не то, поверь, я вышибу тебе мозги!

Он говорил совершенно серьезно, в этом Кэл нисколько не сомневался. Прижав руки к груди, он ответил:

— Я понял тебя. Я ухожу.

Однако не успел он двинуться с места, как три события произошли почти одновременно. Сначала что-то пролетело над головой, почти скрытое тучами, клубившимися над крышей храма. Шедуэлл поднял голову, и Кэл воспользовался моментом, чтобы кинуться на Коммивояжера, стараясь выбить у него из рук пистолет.

Третьим событием стал выстрел.

Кэл видел, как пуля вылетает из дула в пороховом облаке, как она преодолевает расстояние от пистолета до его тела. Все происходило медленно, словно в кошмаре о собственной казни. Однако сам он двигался еще медленнее.

Пуля ударила его в плечо. Кэла отбросило назад, и он упал в цветы, которых здесь не было каких-то тридцать секунд назад. Он увидел, как капли его крови взлетели над головой, устремляясь к небесам. Кэл не стал размышлять над этой странностью. Сил сейчас хватало на решение лишь одной задачи: нужно спасать свою жизнь.

Он зажал рукой раздробленную ключицу, закрыл ладонью рану, чтобы остановить кровотечение. Боль уже охватывала все тело.

У него над головой клубились облака и раздавались раскаты грома. Или этот грохот звучал у него в голове? Он застонал и перекатился на бок, чтобы посмотреть, что предпримет теперь Шедуэлл. От боли Кэл почти ничего не видел, но все же сумел собраться и сосредоточиться на здании впереди.

Шедуэлл входил в храм. На пороге не было никаких стражников, лишь проем в кирпичной кладке, в котором он и исчез. Кэл дернулся, встал на колени и оперся о землю одной рукой — другой он по-прежнему зажимал рану, — потом поднялся на ноги и заковылял к входу в храм. Он собирался оспорить победу Коммивояжера.

Шедуэлл сказал Муни чистую правду: он не хотел проливать кровь рядом с Вихрем. Ведь здесь хранились тайны Творения и Разрушения. Если требовалось подтверждение этого факта, то оно было прямо под ногами: баснословная плодовитость, заключавшая в себе обещание героического распада. Такова природа любого обмена: что-то обретаешь, что-то теряешь. Он, торговец, отлично усвоил это. И сейчас Шедуэлл хотел оставаться в стороне от этого процесса, не вступать в сделку. Оставаться в положении бога. Боги обладают постоянством, их цели никогда не меняются, они пребывают в божественной первозданности, их нельзя опорочить, им нельзя показать чудо только для того, чтобы тут же отнять его. Они вечны, неизменны, и здесь, внутри этой пустой голой крепости, он присоединится к пантеону.

За порогом было темно. Ничего похожего на светящуюся землю снаружи. Темный коридор, пол, стены и потолок выложены из обычных кирпичей без всякого цемента между ними. Шедуэлл продвинулся на несколько ярдов, ощупывая пальцами стены. Это, конечно, просто иллюзия, однако его не покидало странное чувство, будто кирпичи скрежещут друг о друга. Так его первая любовница скрежетала зубами во сне. Он убрал пальцы со стены, когда коридор в первый раз сделал поворот.

На углу его ожидало радостное открытие: где-то вверху был источник света. Значит, не придется спотыкаться в темноте. Коридор тянулся еще ярдов на сорок пять и опять поворачивал под прямым углом.

За поворотом тоже оказалась лишенная индивидуальности кирпичная кладка, однако примерно посередине стены была пробита вторая арка. Когда Шедуэлл вошел в нее, там оказался точно такой же коридор, только раза в два короче первого. Шедуэлл пошел по нему, завернул за угол, прошел по новому голому коридору, свернул в следующий, в стене которого также оказалась арка. Свет делался все ярче. Теперь он уловил замысел архитектора. Храм состоял не из одного здания, а из нескольких, заключенных друг в друга: коробочка, внутри нее помещается еще одна коробочка, во второй — третья и так далее.

Это встревожило его. Получалось что-то вроде лабиринта, пусть и простого, но все-таки созданного для того, чтобы помешать или задержать. Он снова услышал, как скрежещут стены, и ему представилось, что все строение смыкается вокруг него, он не может найти выход, а стены растирают его в кровавую кашу.

Но теперь он не мог повернуть назад, яркий свет призывал его не останавливаться. Кроме того, из внешнего мира доносились звуки, странные незнакомые голоса, словно обитатели некоего забытого бестиария собрались вокруг храма, царапали стены и разгуливали по крыше.

Не оставалось ничего другого, кроме как идти дальше. Шедуэлл продал свою жизнь за проблеск божественности, и ему некуда возвращаться, разве что к горькому поражению.

Значит, вперед, и черт с ними, с последствиями.

В ярде от входа в храм силы покинули Кэла.

Он больше не мог заставить себя идти вперед. Кэл пошатнулся, выставил перед собой правую руку, чтобы как-то смягчить падение, и рухнул на землю.

Забытье навалилось на него, и он был благодарен за это. Однако длилось оно всего лишь секунды, а потом темнота рассеялась, Кэл снова ощутил тошноту и боль. Только теперь — уже не в первый раз за время пребывания в Фуге — его измученный разум перестал понимать, видит он сны или же сам снится кому-то.

Он помнил, что впервые почувствовал это наваждение в саду Лемюэля Ло, когда очнулся от сна своей прежней жизни и обнаружил себя в раю, что считал возможным только во сне. Затем, на Венериных холмах или под ними, он жил жизнью планеты и провел тысячелетия, вращаясь по орбите, чтобы очнуться через какие-то шесть часов.

И вот снова парадокс, уже на смертном одре. Он очнулся, чтобы умереть? Или же умирание на самом деле было пробуждением? Мысли ходили по кругу, в центре которого была темнота, и он кружился в этой темноте, слабея с каждым мигом.

Голова его лежала на земле, и, когда земля задрожала, Кэл открыл глаза и посмотрел вверх, на храм. Он увидел его вверх ногами: крыша стояла на фундаменте из облаков, а вокруг сияла яркая земля.

Парадокс внутри парадокса, подумал он, и глаза его снова стали слипаться.

— Кэл.

Кто-то зовет его.

— Кэл.

Раздраженный этим призывом, он с большой неохотой открыл глаза.

Над ним склонялась Сюзанна, зовущая его по имени. Еще она задавала какие-то вопросы, но его обленившийся разум был не в силах уловить их суть.

Вместо ответа Кэл произнес:

— Внутри. Шедуэлл…

— Держись, — сказала Сюзанна. — Ты меня понимаешь?

Она прижала его ладонь к своей щеке. Щека была прохладная. Затем Сюзанна наклонилась и поцеловала его, и откуда-то из глубины памяти пришла такая же сцена, случившаяся раньше: он лежит на земле, а она дарит ему свою любовь.

— Я буду здесь, — ответил он.

Сюзанна кивнула.

— Никуда не уходи, — сказала она и направилась к храму.

На этот раз он не позволил глазам слипаться. Какие бы сны ни ждали его за чертой жизни, он отложит встречу с ними до тех пор, пока снова не увидит ее лицо.

Перед храмом дрожание земли усиливалось, но внутри царило напряженное спокойствие. Сюзанна двинулась вперед по темному коридору; покалывание в теле прекратилось, и здесь, в центре циклона, она чувствовала себя совершенно спокойно.

Впереди был свет. Она завернула за угол, потом еще за один, нашла дверь в стене и попала через нее во второй коридор, такой же простой, как и первый, откуда она пришла. Свет по-прежнему манил, оставаясь вне досягаемости. За следующим поворотом, обещал свет; еще чуть-чуть, еще шаг вперед.

Менструум внутри нее молчал, словно боялся обнаружить себя. Может быть, это дань уважения, которую одно чудо отдает другому, более значительному? Если так, то местное волшебство чрезвычайно ловко скрывается: в этих коридорах не было ни намека на откровение или силу, только голый кирпич. За исключением света. Он по-прежнему манил — через новую арку, по новому коридору. Здание, поняла вдруг Сюзанна, выстроено по принципу русской матрешки: одно вложено в другое. Миры внутри миров. Но не могут же они уменьшаться бесконечно. Или все-таки могут?