— Это ваш ребенок? — спросила соседка, когда Кэл открыл калитку.

— До некоторой степени.

— Он барабанил в окно, когда я проходила мимо. Неужели за ним некому присмотреть?

— Теперь уже есть, — заверил Кэл.

Он посмотрел на ребенка, вспомнив слова Фредди: «Он только выглядит как младенец». Сдвинув солнечные очки на лоб, Нимрод одарил соседку взглядом, вполне подтвердившим правоту Каммелла. Однако у Кэла не было иного выбора, кроме как изобразить папашу. Он поднял Нимрода на руки.

— Что ты вытворяешь? — шепотом спросил он младенца.

— Ск'ты! — ответил Нимрод. Ему с трудом удавался младенческий лепет. — Бьюих!

— Кого?

Но не успел Нимрод ответить, как женщина, которая уже прошла по дорожке и остановилась в шаге от двери, заворковала:

— Он просто прелесть!

Кэл хотел извиниться и закрыть дверь, но Нимрод потянулся к ней руками, издавая хорошо отрепетированное гуканье.

— О… — выдохнула женщина. — Деточка!

И выхватила Нимрода из рук Кэла, прежде чем он успел ее остановить.

Кэл заметил, как заблестели глаза Нимрода, когда он прижался к пышной груди женщины.

— А где его мать? — спросила соседка.

— Она вот-вот вернется, — ответил Кэл, пытаясь оторвать Нимрода от его сокровища.

Тот отрываться не желал. Он сиял от счастья в объятиях женщины, его пухлые пальчики шарили по ее груди. Как только Кэл дотронулся до него, он принялся хныкать.

Соседка успокаивала его, прижимая все сильнее, и Нимрод принялся играть с ее сосками, проступавшими под тонкой тканью блузки.

— Прошу извинить нас, — произнес Кэл, разжимая кулачки Нимрода и забирая ребенка от ее груди, пока тот не начал ее сосать.

— Не стоит оставлять его одного. — Женщина рассеянно дотронулась до своей груди там, где ее ласкал Нимрод.

Кэл поблагодарил ее за участие.

— Пока-пока, крошка! — попрощалась она с дитятей.

Нимрод послал ей воздушный поцелуй, и краска смущения залила лицо соседки. Она пошла обратно к воротам, и улыбка, предназначавшаяся ребенку, сошла с ее губ.

— Ну что за идиотизм!

Нимрод ничуть не раскаивался. Он стоял в коридоре, где его опустили на пол, и с вызовом смотрел на Кэла.

— Где остальные? — спросил Кэл.

— Ушли, — ответил Нимрод. — И мы тоже пойдем.

Он уже говорил вполне уверенно. И ходил тоже. Младенец заковылял к парадной двери и потянулся к ручке.

— Мне тут до смерти надоело, — сообщил он. — Слишком много плохих новостей.

Однако его пальцы на пару дюймов не дотягивались до ручки, и после нескольких безуспешных попыток открыть дверь, он заколотил по ней кулаками.

— Я хочу все посмотреть, — заявил он.

— Ладно, — согласился Кэл. — Только придержи язык.

— Вынеси меня на улицу!

Это был крик отчаяния. Нет ничего страшного в том, чтобы совершить с ребенком небольшой тур по окрестностям, решил Кэл. Идея вынести волшебное существо на улицу, на всеобщее обозрение, доставила ему некое извращенное удовольствие. Еще большее удовольствие он ощутил от сознания того, что потешавшийся над ним ребенок будет полностью зависеть от него.

Однако его злость на Нимрода быстро испарялась, поскольку речь младенца делалась все более витиеватой. Очень скоро они увлеклись беседой, не обращая внимания на взгляды, которыми их провожали.

— Они оставили меня одного! — возмущался Нимрод. — Сказали, чтобы я сам о себе позаботился. — Он взмахнул крошечной ладошкой. — Каково? Я тебя спрашиваю: каково?

— Объясни для начала, почему ты так выглядишь? — произнес Кэл.

— В свое время эта мысль казалась весьма удачной, — ответил Нимрод. — За мной гнался разъяренный муж, поэтому я спрятался в самом неожиданном обличье, какое сумел придумать. Думал, несколько часов отсижусь, а потом стану самим собой. Глупо, конечно. Подобные заклятия очень сильны. Сотворение Сотканного мира близилось к завершению, и уже ничего нельзя было сделать. Мне пришлось отправиться в ковер в таком виде.

— И как ты вернешься в нормальное тело?

— Никак. Пока не вернусь в Фугу. Я бессилен здесь.

Он снял солнечные очки, чтобы проводить взглядом проходящую красотку.

— Ты видел, какие у нее бедра? — спросил он.

— Прекрати пускать слюни.

— Младенцам полагается пускать слюни.

— Но не по такому поводу.

Нимрод пожевал губами.

— А тут у вас шумно, в этом мире, — заметил он. — И грязно.

— Грязнее, чем в девяносто шестом?

— Гораздо грязнее. Но мне здесь нравится. Ты должен рассказать о вашем мире.

— О господи, — вздохнул Кэл. — И с чего мне начать?

— С чего хочешь, — ответил Нимрод. — Вот увидишь, я очень быстро схватываю.

Это оказалось правдой. За полчаса прогулки по окрестным улицам Нимрод забросал Кэла самыми неожиданными вопросами — и о том, что он видел на улице, и отвлеченного характера. Сначала они поговорили о Ливерпуле, потом о городах вообще, потом о Нью-Йорке и Голливуде. С разговора об Америке перешли на обсуждение связей между Востоком и Западом, и Кэл перечислил все войны и кровавые события века, какие сумел припомнить. Они вскользь коснулись ирландской темы и курса английской внешней политики, затем поговорили о Мексике, которую оба страстно желали посетить, о Микки-Маусе, об основном принципе аэродинамики, а потом, через ядерные войны и непорочное зачатие, вернулись к излюбленной теме Нимрода: женщинам. Точнее, к тем двум, что привлекли внимание Нимрода.

В благодарность за краткий обзор жизни в конце двадцатого столетия Нимрод выдал Кэлу основную информацию по Фуге. Сначала он рассказал о Доме Капры, где собирается совет семейств, затем об Ореоле — облаке, скрывающем Вихрь, и о Коридоре Света, ведущем внутрь него. После чего заговорил о Небесном Своде и Заупокойных Ступенях. От одних названий Кэл преисполнился тоски.

Оба собеседника узнали много нового и поняли, что со временем они вполне могли бы подружиться.

— Теперь помолчи, — велел Кэл, когда они завершили круг у ворот дома Муни. — Ты младенец, помнишь?

— Разве такое забудешь? — отозвался Нимрод со страдальческим видом.

Кэл вошел в дверь и позвал отца. Однако во всем доме, от чердака до подвала, было тихо.

— Его здесь нет, — сказал Нимрод. — Ради всего святого, опусти меня на пол.

Кэл поставил младенца на пол в прихожей. Тот немедленно затопал в сторону кухни.

— Мне нужно выпить, — заявил он. — И я говорю не о молоке.

Кэл захохотал.

— Поглядим, что там есть, — сказал он и пошел в дальнюю комнату.

Первая его мысль при виде отца, сидящего в кресле спиной к саду, была такой: Брендан умер. Внутри все перевернулось, Кэл едва не закричал. Потом веки Брендана затрепетали и он поднял глаза на сына.

— Па? — позвал Кэл. — Что случилось?

Слезы катились по щекам Брендана. Он даже не пытался вытереть их, не пытался подавить душащие его рыдания.

— Господи, папа… — Кэл бросился к отцу и присел на корточки рядом с креслом. — Все хорошо… — проговорил он, положив руку на предплечье Брендана. — Ты вспомнил маму?

Брендан отрицательно покачал головой. Слезы душили его. Он не мог говорить. Кэл не стал больше расспрашивать, а просто держал отца за руку. Он-то думал, что меланхолия Брендана начала проходить, что горе понемногу притупилось. Видимо, нет. Наконец отец заговорил:

— У меня… у меня было письмо.

— Письмо?

— От твоей матери. — Брендан смотрел на сына мокрыми глазами. — Я сошел с ума, Кэл? — спросил он.

— Нет, конечно, па. Конечно нет.

— Так вот, клянусь… — Он сунул руку между подушек кресла и вытащил мокрый носовой платок. Высморкался. — Оно лежало здесь, — сказал он, кивая на стол. — Посмотри сам.

Кэл подошел к столу.

— Оно было написано ее почерком, — продолжал Брендан.

На столе и в самом деле лежал листок бумаги. Его много раз разворачивали и снова складывали, а совсем недавно поливали слезами.

— Это было чудесное письмо, — говорил Брендан. — Она писала, что счастлива, что я не должен горевать. Она писала…