И его взгляду открылось зрелище. Сине-желтый ковер был расстелен на земле под деревьями, плавающие в масле фитили мигали по его периметру, а вдоль края выстроились музыканты, которых он слышал. Их было пятеро: три женщины и двое мужчин в официальных костюмах и платьях темных тонов. В ткань нарядов были вплетены сверкающие узоры, и от малейшего движения материя так переливалась в свете коптилок, что Кэл вспомнил радужных тропических бабочек. Однако более всего поражал тот факт, что у квинтета не было инструментов. Они выпевали партии скрипок, флейт и барабанов, добавляя к этому еще один, совершенно особенный звук, не похожий ни на один из известных. Эта музыка не подражала звукам природы: пению птиц или китов, шуму деревьев или водопада, — но выражала то, что невозможно передать словами, что лежит между биениями сердца, куда не в силах заглянуть разум.

От их музыки волны счастья бежали по спине Кэла.

Представление привлекло около тридцати ясновидцев, и Кэл присоединился к ним. Некоторые заметили его появление и исподтишка бросали в его сторону любопытные взгляды.

Кэл рассматривал публику и пытался понять, к какому из четырех семейств они относятся. Но это оказалось почти невозможным. Поющий оркестр предположительно состоял из Айя — ведь Апполин упоминала, что кровь Айя наделила ее хорошим певческим голосом Но кто остальные? Кто принадлежит, например, к Бабу — роду Джерико? Кто Йе-ме, а кто Ло? Он видел негритянские и кавказские лица, пару физиономий ярко выраженного восточного типа, а некоторые имели и вовсе нечеловеческие черты: у кого-то были золотистые глаза Нимрода (и, надо полагать, хвост), у одной пары по лицу тянулись симметричные узоры, а другие украсили себя — то ли под воздействием моды, то ли из религиозных убеждений — мастерски сделанными татуировками и необыкновенными прическами. То же ошеломляющее многообразие наблюдалось и в одежде. Строгие платья конца девятнадцатого века были перекроены в соответствии со вкусами владельцев, а в расцветке юбок, пиджаков и жилетов проглядывало то же самое радужное многоцветие: по-карнавальному яркие нити только того и ждали, чтобы выделиться из однотонной материи.

Кэл переводил восхищенный взгляд с одного лица на другое и ловил себя на том, что мечтает подружиться с каждым из них, хочет познакомиться с ними, прогуляться, поделиться своими тайнами. Он смутно подозревал должно быть, в нем говорят фрукты. Но раз они так говорят, это мудрые фрукты.

Он уже утолил голод, но все же вынул из кармана еще одну грушу и собирался очистить ее, когда музыка вдруг смолкла. Раздались аплодисменты и свист. Квинтет раскланялся. После чего поднялся бородатый мужчина с морщинистым, словно грецкий орех, лицом, до этого сидевший на стуле у кромки ковра. Он посмотрел прямо на Кэла и произнес:

— Друзья мои, друзья мои… среди нас находится чужестранец…

Аплодисменты смолкли. Все лица повернулись к Кэлу, и он ощутил, как его щеки заливает румянец.

— Идите сюда, мистер Муни! Мистер Кэлхоун Муни!

Ганза говорила правду — здешний воздух разносил слухи.

Человек манил его рукой. Кэл забормотал что-то, отказываясь.

— Идите же сюда. Развлеките нас немного! — сказал человек.

От этих слов сердце Кэла бешено забилось.

— Я не могу, — ответил он.

— Ну конечно вы можете, — широко улыбнулся человек. — Разумеется, можете!

Снова раздались аплодисменты. Сияющие лица улыбались ему. Кто-то коснулся его плеча. Кэл обернулся и увидел Новелло.

— Это мистер Ло, — сообщила обезьянка. — Ты не можешь ему отказать.

— Но я ничего не умею…

— Все что-нибудь да умеют, — возразила обезьянка. — Хотя бы громко пукнуть.

— Ну, идите же! — звал Кэла Лемюэль Ло. — Не стесняйтесь.

Против собственной воли Кэл пробрался сквозь публику к ряду коптилок.

— Честное слово, — сказал он Ло, — я сомневаюсь…

— Вы с аппетитом ели мои фрукты, — отозвался Ло совершенно беззлобно, — и самое меньшее, что вы можете сделать, — развлечь нас.

Кэл огляделся в поисках поддержки, но увидел лишь внимательно глядящие на него лица.

— Я не умею петь, и ноги у меня растут не оттуда, чтобы танцевать, — признался он в надежде, что это самоуничижение поможет ему спастись.

— Ваш прадед был поэтом? — спросил Лемюэль. Он почти укорял Кэла за то, что гость не упомянул о таком факте.

— Верно, — кивнул Кэл.

— Разве вы не можете прочитать нам стихотворение вашего прадеда? — предложил Лемюэль.

Кэл на секунду задумался. Он ясно понял, что ему не дадут выйти из круга, если он не заплатит за свою жадность хотя бы символически, а предложение Лемюэля было не так уж плохо. Много лет назад Брендан научил Кэла паре отрывков из творений Безумного Муни. В то время Кэл нашел в них мало смысла — ему было лет шесть, — однако их ритм завораживал.

— Ковер в вашем распоряжении, — произнес Лемюэль и отступил в сторону, пропуская Кэла на сцену.

Кэл еще не успел мысленно пробежаться по строчкам — все-таки он учил их двадцать лет назад, — как уже стоял на ковре, глядя на зрителей сквозь ряд мерцающих огней.

— Мистер Ло сказал правду, — начал он, полный сомнений. — Мой прадед…

— Погромче! — крикнул кто-то.

— Мой прадед был поэтом. Я попытаюсь прочесть одно его стихотворение. Не знаю, вспомню ли я, но буду стараться.

При этих словах раздались разрозненные аплодисменты, отчего Кэл растерялся еще сильнее, чем прежде.

— А как оно называется, это стихотворение? — спросил Лемюэль.

Кэл напряг память. В названии было еще меньше смысла, чем в самих стихах, когда он заучивал их, однако он все равно запомнил его бездумно, как попугай.

— Стихотворение называется «Шесть банальностей», — произнес он.

Язык Кэла воспроизвел слова быстрее, чем разум успел сдуть с них пыль.

— Читайте же, мой друг, — произнес хозяин сада.

Публика затаила дыхание, только пламя металось в плошках по периметру ковра. Кэл начал.

— Любови часть…

Одно жуткое мгновение разум был абсолютно пуст. Если бы кто-то сейчас окликнул его по имени, он не сумел бы ответить. Два слова, и Кэл начисто лишился дара речи.

В тот панический момент Кэл осознал, что больше всего на свете хочет произвести приятное впечатление на это чудесное собрание, хочет показать, как он счастлив находиться среди них. Но его проклятый язык…

Где-то в глубине мозга поэт произнес:

«Давай, мальчик. Расскажи им, что знаешь. Не пытайся вспоминать. Просто рассказывай!»

Кэл начал снова, на этот раз не запинаясь, а с полной уверенностью, как будто прекрасно помнил все строчки. И, черт побери, так оно и было. Слова легко выходили из его уст, он говорил таким звучным голосом, какого никогда в себе не подозревал. Голосом барда он декламировал:

Восемь строк, и все они произнесены. Кэл стоял, а слова эхом отдавались у него в голове; он был рад, что сумел дочитать без запинки, и в то же время мечтал, чтобы стихи продолжались. Он поднял глаза на слушателей. Больше никто не улыбался, все странно смотрели на него изумленными глазами. В первую секунду Кэл забеспокоился, не оскорбил ли он их чем-то. Но затем раздались аплодисменты. Все хлопали, поднимая руки над головами. Послышались одобрительные крики и свистки.

— Чудесное стихотворение! — сказал Ло, от души аплодируя. — И чудесно исполнено!

С этими словами он снова вышел из толпы зрителей и дружески обнял Кэла.

«Ты слышал? — спросил Кэл поэта у себя в голове. — Ты им понравился».

И в ответ пришел еще один поэтический отрывок, как будто только что сочиненный Безумным Муни. Кэл не стал читать его вслух, но явственно услышал: