— Ну, иди, — совсем уже смело дразнил Маст, видя нерешительность О’Брайена. — Иди, О’Брайен. Тебе нужен мой пистолет, так иди я тебе дам — в зубы. — Все недавнее возмущение, вся бессильная ярость вскипели в нем снова, и ему захотелось, чтобы О’Брайен действительно подошел и можно было его ударить. О’Брайен лениво выпрямился, поставил винтовку прикладом на землю и облокотился на дуло, всем своим видом пытаясь изобразить безразличие, но ему это плохо удалось.

— Хитрец! — только и сказал он. — Хитрец какой выискался! — Но досаду и удрученность он скрыть не мог. Так недолго был у него пистолет, прижимался к его боку, надежно заткнутый за пояс, а уже стал его собственностью. Это был его пистолет, и он уплыл из рук.

— Да уж похитрее тебя, — сказал Маст и позволил себе улыбнуться. — Это точно. А теперь вались на свой пост и дежурь, где тебя поставили, нечего на моем торчать. Ворюга.

— Иди ты, хитрец, знаешь куда, — насмешливо сказал О’Брайен. Однако ушел сам. — Ну, хитрец, берегись теперь, — угрожающе крикнул он издали.

— Поберегусь, — отозвался Маст. — Особенно тебя поберегусь.

Довольный, с чувством прямо-таки физиологической удовлетворенности от того, что пистолет опять при нем, и в то же время не переставая возмущаться выходкой О’Брайена, надругавшегося над всеми его представлениями о морали, Маст любовно потирал пистолет, разглядывал, и снова тихо согревала его эта надежда на спасение, эта маленькая фора, которой не дано бойцу без пистолета, этот лишний шанс уцелеть. При мысли о том, что он едва было не лишился пистолета совсем, на него накатывал ужас. Раза два он двинул взад-вперед затвором, как его учили в армии, чтобы проверить, не остался ли в патроннике патрон, потом загнал в рукоятку тяжеленькую обойму и взвесил пистолет на ладони.

Какая же прекрасная вещь, ей-богу! Спохватившись, Маст вытащил из заднего кармана промасленный армейский платок, которым он протирал свое оружие, и энергично прошелся по пистолету. Хотелось стереть с него всякий след жирных, потных рук О’Брайена.

Может быть, впервые Маст осознал, как бдительно ему надо охранять пистолет. Семь или восемь предложений купить его а две попытки украсть ночью должны были бы подготовить Маста к тому, что учинил сегодня О’Брайен. Маст не был готов и допустил грубую ошибку. Но теперь он будет начеку. Он не только глаз не спустит с пистолета — из рук его не выпустит. Теперь Маста не проведешь.

Сурово, уверенно Маст сунул его в кобуру и застегнул клапан. Он закинул за плечо винтовку и возобновил обход, повторяя про себя это обещание.

Каптенармус, который выдал Масту пистолет, — фамилия его была Муссо, — впервые приехал на Макапу через несколько дней после случая с О’Брайеном. Склад его был развернут в двух палатках возле командного пункта — Маст и остальные на Макапу не видели его со дня налета. Он приехал с двумя новыми 12,7 мм пулеметами, только что поступившими в роту, и командир решил установить их в двух самых важных огневых точках на Макапу, самой важной позиции. До сих пор для борьбы с ожидаемым десантом они располагали только пулеметами калибра 7,62 мм с водяным охлаждением.

Маст, конечно, знал, что он сам с ними приедет. О новых пулеметах знали все. И Маста это сильно беспокоило: что, если Муссо вспомнит про пистолет, который он отказался принять в день налета? Из сплетен, привозимых шоферами с кухни — а они почти все это время были единственной связью Макапу с миром, — Маст узнал, что остальные трое из того воскресного караула тоже вернулись в роту. Поскольку из казарм на ротный КП их привезли вместе, пистолеты и прочее караульное снаряжение им пришлось, наверное, вернуть до того, как их разослали по позициям. Если так, рассуждал Маст, то за это время полагалось бы кому-нибудь приехать с КП и за его пистолетом. Однако никто не приехал. Позабыли, как он и надеялся? А тогда, если Муссо приедет с новыми крупнокалиберными пулеметами и увидит у Маста караульный пистолет? Куда его можно спрятать? Чтобы не нашли? Ну, спрятал; а что, если Муссо увидит самого Маста? Хотя бы и без пистолета? Может так быть, чтобы не вспомнил? И не потребовал?

Это было непереносимо, ум его просто отказывал и не принимал мысли, что теперь, через столько дней, так привыкнув к пистолету, он будет вынужден проститься с этой маленькой добавочной надеждой на спасение, с этим лишним шансом спастись, которого нет у солдат без пистолета, с этим тяжелым прекрасным черноносым защитником, который спасет его.

Известие, что Муссо приезжает с новыми пулеметами, заставило Маста сильно задуматься. В мыслях у него была странная раздвоенность: он знал, что получил этот пистолет у Муссо в каптерке, и вместе с тем ясно помнил, что купил его. И если подлинная история приобретения вызывала у него виноватый страх, то другая история, которую он сам себе внушил, вызывала светлую радость. При желании он мог теперь не только вспомнить лицо солдата из 8-го артиллерийского полка, у которого он купил пистолет, он мог припомнить, как происходила сама сделка, где и при каких обстоятельствах она совершилась. Этой линии он и стал держаться, а о Муссо просто забыл.

Поэтому, когда Маст вылез из самой верхней норы, номер шесть, где его сменили у пулемета, и увидел далеко внизу на шоссе маленький тягач, а в нем Муссо рядом с шофером и длинные стволы крупнокалиберных пулеметов, высовывавшиеся сзади, его вновь охватило это двойственное чувство, но тут же оно перешло в отчетливый страх.

Вообще-то в эти несколько дней, от случая с О’Брайеном до приезда Муссо, у Маста не было почти никаких хлопот с пистолетом. Ночью украсть его не пытались — все уже знали, что на ночь Маст засовывает его за ремень, под застегнутую рубашку. И продать его предлагали только трое, причем двое были из прежних покупателей — они выиграли в покер и теперь предлагали больше.

В остальном эти дни прошли для Маста спокойно, и теперь, когда он стоял возле шестой норы, наблюдая за машиной Муссо, переживания его, за недостатком более сильных слов, можно было охарактеризовать как болезненные.

Машина, видимо, только что остановилась — Муссо еще не вылез. Стоя на каменистой высоте, Маст наблюдал, как маленькая фигурка немолодого долговязого итальянца выпростала ноги из-под щитка и зашагала к часовому, который уже открывал проход в проволочном заграждении. Засов был отодвинут, и вдвоем они оттащили в сторону столб с гармошкой колючей проволоки, служившей воротами, тягач вслед за Муссо въехал внутрь, а потом с ревом полез к первой огневой точке, где, кроме пулеметных расчетов, размещался командный пункт молодого лейтенанта.

Маст следил за Муссо как зачарованный. В старике-итальянце он видел только личного врага, мстителя. Если пистолет был для Маста спасением, спасителем, то Муссо был дьяволом, сатаной, явившимся, чтобы отнять его. Маст мог только ненавидеть каптенармуса, люто, бессильно и со страхом. С другой стороны, Муссо был гостем из внешнего мира, связью, которой они были лишены, если не считать кухонных грузовиков, и Маста подмывало кинуться к нему, радостно пожать ему руку, спросить, что там новенького, как дела на Филиппинах? Эти два чувства сталкивались и теснили друг друга в душе Маста, бились за ничейную землю, которой было его тело, а сам Маст только стоял и смотрел, оцепенело, завороженно, как голенастый дьявол шагает вверх по склону к лейтенантской норе, — и тут же перед ним замаячило другое лицо, хитро улыбающееся лицо того артиллериста, который так ловко торговался с Мастом, чтобы содрать за пистолет лишние пять долларов.

Выход у него, понятно, был только один. Убраться с глаз долой и не показываться, покуда не уедет Муссо. Подкрепляя это весьма разумное решение, перед мысленным взглядом Маста возникла еще одна сцена; словно кольцо киноленты, прокручиваемое снова и снова, она доказывала от противного, сколь спасителен для Маста этот пистолет: все в тех же джунглях, на том же неведомом острове, все тот же японский майор опять набегал на Маста с той же блестящей инкрустированной самурайской саблей, и все тот же Маст лежал один, с той же раной, и все так же без ружья, но теперь уже и без пистолета. И в результате Маст видел, как тот Маст с трудом садится, а японский майор, расставив ноги над его ранеными ногами, заносит двуручную саблю и она, описав великолепный сверкающий полукруг, врубается под шею и разваливает сидящего Маста до пояса, точь-в-точь как тех пленных китайцев, которых снимали военные корреспонденты; и все еще живой Маст с мукой глядел на свою грудь и видел, как одна половина его тела отваливается от другой половины — на глазах у Маста, который с мукой наблюдал за тем Мастом. Снова и снова прокручивался у него в голове этот киносюжетик под названием «Страсти без пистолета», и Маст стоял, безнадежно наблюдая, как сабля раз за разом делит его пополам.