— Беги, дурак! Чего стал!
Мимо мчались какие-то люди, вдали раздавались свистки, сирена, выстрелы, и Сокол тоже бросился бежать, стараясь не отставать от других.
Мелькали узкие проулки, проходные дворы, мусорные свалки. Вдруг проблескивали огнями модные подвальчики-кафе, визжали тормоза автомобилей, играли светофоры на широких перекрестках, а потом снова — переулки, подворотни, пока свистки не затихли вдалеке, и те, кто бежал рядом с Соколом, не остановились, тяжело переводя дух, на берегу небольшого пруда, медлительно струящего свои — глинисто-желтые воды меж берегов из щебенки.
К Соколу подошел высокий мальчишка, светлобровый, зеленоглазый и веснушчатый. Его лицо еще горело от бега.
— Твое? — спросил он дружелюбно, держа за ствол искрил.
— Мое, — Сокол недоверчиво протянул руку, но мальчишка без спора отдал орудие.
— Хорошая машинка, — с уважением и легкой завистью сказал он. — Новая модель?
Сокол кивнул.
— Афганец?
Сокол глянул в его зеленые с рыжими крапинками, словно бы тоже веснушчатые глаза, и опять кивнул.
«Это за Фэлкона», — подумал он себе в оправдание.
— Здорово! — воскликнул мальчишка. — Мы вчера еще несколько ваших отбили.
— А среди них есть Фэлкон? — обрадовался Сокол. Мальчишка пожал плечами:
— Пойди да сам посмотри. Они вон там, в ангаре, — он указал на уродливое длинное строение неподалеку. — Но я что-то не помню такого…
Сокол понурился, от этих слов оживление оставило его. Левая рука его была вымазана чем-то липким, противным. Глянул — кровь.
— Я сейчас, — сказал он мальчишке и вспрыгнул на каменную осыпь, ограждающую пруд.
Он уже почти спустился к воде, когда его спаситель оказался рядом и так рванул за плечо, что оба они не удержались на ногах и плюхнулись на щебенку.
— Ты что? — шепнул парень, словно голос перестал ему повиноваться. — Ты куда?
— Руки помыть… — растерянно ответил Сокол, показывая окровавленную ладонь.
— А-а, — протянул мальчишка. — Ру-уки! Вон что! Лучше бы сразу сказал, что жить надоело.
Он встал и, оглядевшись, подобрал на берегу иссохший голый прутик. Подойдя к воде, окунул туда.
Раздалось странное потрескивание, мальчишка поднял руку — и Сокол увидел, что прутик… горит.
— Хорошая водичка, да? — сказал мальчишка. Тени метались по еголицу, делая- старше дет на двадцать. — Это один из сливных прудов Комбината. Промышленные стоки. Ходят слухи, что когда-то здесь был пляж.
Соколу стало жутко.
— Тебя как зовут? — спросил он, отбирая прут и забрасывая в воду, где тот мгновенно вспыхнул — и исчез.
— Вообще-то Лех, — ответил парень. — Но ты зови меня лучше Колос.
— Почему Колос?
— Не знаю. Я сам придумал. Просто так. А что?
— Колос… это такой стебелек… росток, а на нем сидят рядками зерна — пшеницы, ржи, овса. Семена, понимаешь? Из них потом вырастают злаки и травы, — пояснил он сам себе.
— А, — откликнулся Колос безо всякого выражения. — Я не знал.
— То есть как?!
— Ну откуда? Здесь же ни черта не растет, а из города нас не выпускают: закрытое производство.
— Но в книгах…
— Я не умею читать. Я ж нормальный!
Помолчали Сокол ничего не понимал, но спрашивать пока не решался. Наконец отважился:
— Скажи, Колос, кто были эти… летучие? Мальчишка даже рот приоткрыл от изумления.
— Не знаешь? Да ну, иди ты?
— Не знаю. Я нездешний.
— Да про них все знают! Ты что, с другой планеты?
— Ну, с другой, — покладисто согласился Сокол. Колос хмыкнул.
— Шутки у тебя! Эти бедолаги начали рождаться после первых выбросов на Комбинате. О нем-то слыхал?
На всякий случай Сокол сделал какое-то движение, которое равным образом можно было счесть и неопределенным пожатием плеч, и согласным кивком.
— Ну вот. С тех пор рождается всякого!.. Такого, что… — Колос махнул рукой. — А были среди них и с крыльями. И наш Президентский Совет, он, понимаешь, вдруг ощутил свою особую ответственность за все происходящее в державе, во-первых, отдает на содержание и обучение таких вот детей все свои международные награды, а во-вторых, начал из летучих формировать спецгвардию. Вроде, как из чувства особого к ним доверия. Они — вроде как его, Совета, подопечные, а он — их. Понял? Житуха там у них не хилая: Только не долгая, сам понимаешь.
— Почему?
— Ну, если честно, за месяц мы их сотню повыбили, — не без гордости сообщил Колос.
— Они вас преследуют?
— Да я бы не сказал… Ну, отбиваем у них арестованных это, само собою, без жертв не обходится. Но и вообще мы охотимся на них, понимаешь?
— Да зачем?!
— Жалко же их, таких, неужто не ясно?! — Голос мальчишки сорвался. — Разве они люди? Исчадия! Больно земле от них. Вот мы и взялись ее избавлять…
И опять воцарилось молчание возле горючего пруда, пока Сокол не нашел сил спросить:
— Тебе сколько лет?
— Пятнадцать, — буркнул Колос. — Ладно, пошли, поищем твоего Фэлкона.
Сокол молча двинулся следом. Он подумал, что пламя и тени не солгали недавно. Душой этот мальчишка давно и безвозвратно постарел и ожесточился.
Или… или существует нечто, чего ему не дано понять в этом мире… отчасти порожденном им тоже, ведь он плоть от плоти и кровь от крови Ирия, «отца» этой Земли?!
И сердце его заныло от одиночества и тоски так, что он невольно прижал его рукою.
Дива, Меда, Зорянка, твердил он все ее имена в надежде, что хоть одно долетит до нее, заставит отозваться.
Почему ты молчишь? Почему не даешь о себе знать? Ведь ты можешь мысленно, помнишь, как тогда, — помнишь, Зорянка!
Какое-то время они стояли рядом, Север и его имит, немые от только что пережитого кошмара, гневно глядя на Зорянку. Имит все еще не выпускал ее из своих объятий, и Север внезапно ощутил приступ жестокой ревности к нему за то, что тот так вцепился в Зорянку, а она — в него. И, не сводя с них глаз, потянулся к пульту, ощупью нашел нужную клавишу, нажал.
Имит исчез, как морок, как сон, и Зорянка, которая только, что переводила изумленный взор с одного лица Севера на другое, испуганно уставилась на свои руки, обнимающие теперь пустоту.
Увидев это. Север невольно рассмеялся, оттаивая, но тут же оборвал смех, потому что Зорянкины глаза налились слезами, и, обхватив себя руками, словно ее вдруг обдало студеным ветром, она в голос заплакала.
И Север понял, что выскочила она из «Инда» вгорячах, и, сама не ведая как, расправилась с драконами, и только сейчас ей стало страшно, и холодно, и жутко, и надо ее поскорее согреть и утешить. И во всем свете только один Север знал, как, — и только он один мог это сделать.
Когда они наконец разомкнули объятия и Север перевел дыхание, ему показалось, что в окружающем что-то изменилось. И понадобилось какое-то время, чтобы его затуманенный разум осознал — не слышно работы двигателей. «Инд» стоит… нет, висит в пространстве, прекратив продвижение вперед, несомый лишь волнами пустоты, словно цветок, подхваченный недоброй волей.
Как это случилось? Что-то повредили могучие клювы вселенских крылатых разбойников? Или Зорянка нарушила некое равновесие своим рывком сквозь корпус «Инда» и обратно? Приборы не уточняли причину аварии, они просто констатировали полное отсутствие согласия между деталями механизмов всей двигательной системы. И замолкли, перестали выдавать какую-либо информацию, оказавшись, как почудилось Северу, перед неразрешимой проблемой: какой дать совет человеку, оказавшемуся в безнадежной ситуации?
Ситуацию Север мог оценить и сам, «Инд» медленно, но верно отклонялся от курса, который должен был привести его к «Роду». Только «Род» способен был одолеть гигантское пространство, разделяющее Солнечную систему и Созвездие Видений, только «Род» и только по межпространственному и межвременному тоннелю, проложенному еще Великой Экспедицией и лишь недавно, после сооружения «Рода-1990», точной копии «Рода-1», восстановленному, что и дало потомкам возможность поглядеть на деяния предков своих, добравшись до Земли. Вернуться на Ирий по старинке, тащиться мимо звезд и планет, обходя черные дыры, как было принято еще в эру сверхзвуковых и даже сверхсветовых звездолетов, было бы нелепо, невозможно: корабль доставил бы на родину лишь прах и тлен, да еще и неизвестно, что сталось бы с тем кораблем! И что говорить об «Инде», не обладавшем и сотой долей мощности «Рода», об «Инде» — к тому же лишенном сейчас всякой возможности передвигаться.
