– Здравствуйте, мистер Лэм, – сказала она. – Я Амелия Джаспер.

– Миссис Джаспер, – сказал я, поклонившись, – рад познакомиться с вами. И простите за вторжение в столь ранний час, да еще в воскресенье. Но, видите ли, это единственный день, когда я могу собрать материал для работы, которую я в настоящее время выполняю.

– А что это за работа, можно узнать?

– Я независимый журналист, – сказал я.

Она продолжала машинально улыбаться, но в глазах ее появилась настороженность.

– Журналист? – переспросила она холодно.

Я сказал с чувством:

– Видите ли, я пишу статьи о деятельности страховых компаний, особенно о страховании от несчастных случаев. Особую критику вызывает поощрение страховой премией за дачу ложных показаний под присягой при расследовании автомобильных аварий. Бывают случаи, когда с одной стороны есть хотя и единственный, но достойный уважения и доверия свидетель, с другой – несколько свидетелей, но откровенно лгущих по поводу случившегося. В таких случаях компания, как правило, не утруждает себя расследованиями и...

– И это вы говорите мне? – вскричала Амелия Джаспер, и глаза ее засверкали негодованием. – Никогда в жизни никто не подвергал меня такому унижению, как они... Я имею в виду эту аварию, в которую я попала, и...

– Пожалуйста, изложите только суть дела, – сказал я. – Как я понял, вы ехали одна?

– Да, – не сразу ответила она.

– А во встречной машине было три или четыре человека?

– Их было четверо, – сказала она. – Невежественные мужланы, готовые на все, даже на лжесвидетельство, лишь бы получить ничтожное вознаграждение в несколько долларов. Вы, конечно, знаете этот тип людей.

– Это случилось на перекрестке?

– Да. Я въехала на перекресток, посмотрела направо, там никого не было. Быстро посмотрела налево, предполагая, что у меня будет право на преимущественный проезд перед любым транспортом с левой стороны, затем сосредоточила все свое внимание на правостороннем движении.

– Что же произошло?

– Эти несносные типы врезались в меня. Они ехали слева и при этом так быстро, что въехали на перекресток гораздо раньше меня. Но у них хватило наглости сказать страховому агенту, что они уже стояли на перекрестке, когда увидели меня, и что я мчалась на такой бешеной скорости, что не могла остановиться и врезалась в их машину.

– А вы врезались?

– Моя машина ударила их машину, если вы это имеете в виду.

– Значит, не они врезались в вас, а вы врезались в них, не так ли?

– Но они поставили свою машину прямо перед моим носом, – сказала она.

– Теперь понимаю, почему страховая компания вынесла такое решение.

– А я не понимаю, – возмутилась она. – И не рассчитывайте на мое содействие, если вы намерены сочувствовать страховой компании.

– Я вовсе не сочувствую, – сказал я, – я просто пытался выяснить, что произошло.

У меня в руках была записная книжка и карандаш, которые я вынул из кармана в начале разговора. Теперь же, даже не раскрыв записной книжки, я сунул ее вместе с карандашом обратно в карман и поклонился.

– Был очень рад познакомиться с вами, миссис Джаспер, премного благодарен за то, что вы согласились принять меня.

– Но я вам еще не все рассказала.

Неловко переминаясь с ноги на ногу, я сказал:

– Э-э... видите ли... мне кажется, я уже понял суть дела.

Она рассердилась:

– Только потому, что их четверо, вы принимаете их сторону и считаете меня виноватой.

– Ничего подобного, – возразил я. – Просто я понял, что это не тот случай, который мог бы заинтересовать редактора журнала, куда я собирался отнести свою статью.

– Почему?

– Видите ли, я хотел показать всю опасность компромиссов: бывает так, что застрахованная сторона фактически права, однако страховая компания полагает, что ее защита потребует слишком больших усилий, и поэтому позволяет другой стороне давать ложные показания, пользуясь преимуществом в количестве свидетелей и...

– Но это же как раз мой случай!

Я помолчал, потом спросил:

– Вы были серьезно ранены?

– Да. У меня было повреждено бедро.

– Но рана почти зажила, не так ли?

– Да. Я уже в состоянии передвигаться самостоятельно, но с тех пор меня мучают приступы радикулита. Вот как раз сейчас у меня сильнейший приступ. Видите, приходится пользоваться надувными подушками, принимать аспирин.

– Как я вам сочувствую, – сказал я.

– Но больше всего я боюсь, что одна нога станет короче.

– Не волнуйтесь. Все будет в порядке, как только мышцы начнут сокращаться... со временем.

– Со временем! – сказала она пренебрежительно. Я промолчал.

Она изучала меня несколько секунд, затем сказала:

– У меня всегда... всегда были красивые ноги...

В этом месте она сделала паузу и держала ее ровно столько, сколько необходимо, чтобы произвести впечатление человека, обуреваемого разноречивыми чувствами... Наконец после непродолжительной борьбы желание убедить одержало верх над стыдливостью, и она, задрав юбку, показала мне левую ногу.

Я присвистнул.

Она одернула юбку с негодующим жестом.

– Я вам не для того показала, чтобы вы свистели!

– А для чего?

– Я просто доказывала свою точку зрения.

– Не точку, а линию. Я бы так сказал.

– Вы очень любезны. Но что будет с правой ногой? Она ведь намного короче и может потерять форму.

На ее глаза навернулись слезы.

– Да не будет она короче ни в коем случае!

– Она уже короче. И становится все тоньше и тоньше из-за атрофии мышц. И я... я уже давно не молода...

Я недоверчиво улыбнулся.

– Говорю вам, что я не молода. Как вы думаете, сколько мне лет?

Я поджал губы, наморщил лоб и изобразил беспристрастного судью.

– Ну, – протянул я, как бы размышляя, – вам, наверное, за тридцать пять. Но с вашей стороны нечестно задавать мне этот вопрос именно сейчас, потому что женщина всегда выглядит старше, если она сидит в кресле-каталке. Вот если бы вы прошлись передо мной, я бы... ну, я бы, возможно, дал вам тридцать пять. Не больше.

Она засияла:

– Вы действительно так думаете?

– Конечно.

– Мне сорок один, – сказала она.

– Не может быть! – поразился я.

– Да. Сорок один, – жеманничала она.

– Но вы выглядите гораздо моложе.

– Я и чувствую себя гораздо моложе.

– Итак, я собираюсь нанести визит, – сказал я, переменив тему, – страховой компании и собрать все факты, касающиеся вашего дела. Я все-таки думаю, что такой материал вполне подойдет для статьи.

– Я уверена в этом и очень хочу, чтобы вы написали такую статью. И считаю, что ее необходимо напечатать. Уж слишком самоуверенны, слишком самодовольны эти страховые компании.

– Да, они превратились в корпорации, – подтвердил я, – и совсем запутались в бюрократической волоките.

– Да. Это верно.

Я указал на утреннюю газету, лежавшую на журнальном столике рядом с каталкой, и спросил:

– Читали об убийстве?

– Каком убийстве?

– Ну, о том, которое произошло в мотеле «Коузи Дэлл».

– А... – сказала она небрежно, – это про любовь, убийство и самоубийство. По-моему, я видела заголовки.

– И вы не прочли статью? – удивился я.

– Нет.

– В ней говорится о людях, приехавших из Колорадо. Кажется, мужчину звали Стэнвик Карлтон... нет, погодите... убитого звали Доувер Фултон. Он из Сан-Роублз. А Стэнвик Карлтон – муж женщины, убитой в этой трагедии... Минерва... да-да, ее звали Минерва, если я не ошибаюсь.

Миссис Джаспер рассеянно кивнула и сказала:

– Мне бы очень хотелось, чтобы вы связались со страховой компанией. Найдите мистера Смита и попросите его, чтобы он вам изложил свою версию случившегося. И мне бы хотелось знать, что он вам скажет. Вы могли бы сообщить мне об этом?

– Мог бы, конечно.

– Я была бы вам очень признательна. Итак, вы журналист. О чем же вы пишете?

– О разном.

– Подписываетесь собственным именем?