Вдруг он отступил назад и, скрестив на груди руки, недоверчиво вперил в Эвтибиду свои серовато-желтые, тусклые глаза, неожиданно оживившиеся, загоревшиеся огнем.

— Если ты являешься, чтобы расставить мне сети, — сурово сказал он, — предупреждаю: ты ошиблась, я не Клодий, не Вариний и не Анфидий Орест…

— Это не мешает и тебе быть дурачком, бедный Марк Красс, — ответила гречанка с дерзкой усмешкой, кинув на претора быстрый и злобный взгляд. — Ты самый богатый, — продолжала она после минутного молчания, — но уж никак не самый умный римлянин.

— Чего ты хочешь?.. К чему клонишь?.. Говори поскорее.

Эвтибида с минуту молчала и, покачивая головой, с насмешливой улыбкой разглядывала римского претора, потом сказал:

— Клянусь славой Юпитера Олимпийского, я принесла тебе победу и никак не думала, что буду так принята! Вот извольте делать добро людям!.. Уж они отблагодарят вас, клянусь богами!..

— Скажешь ты наконец, зачем ты пришла? — нетерпеливо произнес Красс, по-прежнему глядя на нее с недоверием.

Тогда Эвтибида красочно и пылко объяснила Крассу причины своей неугасимой ненависти к Спартаку; рассказала о разгроме при ее содействии десяти тысяч германцев, поведала претору, как после этого сражения она, по милости эриний, приобрела среди гладиаторов славу доблестной воительницы и теперь к ней питают безграничное доверие; она заключила свою речь уверением, что и это доверие и свою должность контубернала Крикса она желает использовать для того, чтобы помочь римлянам захватить войско гладиаторов, разделенное теперь на две части, и доставить римлянам блестящую и решительную победу.

Красс выслушал Эвтибиду с большим вниманием, не спуская с нее пристального испытующего взгляда, и, когда она кончила, медленно и спокойно сказал ей:

— А может быть, вся твоя болтовня — не что иное, как ловушка: ты хочешь завлечь меня в сети, расставленные Спартаком. А? Что ты на это скажешь, красавица Эвтибида? Кто мне поручится за искренность твоих слов и намерений?

— Я сама. Отдаю свою жизнь в твои руки: вот залог правдивости моих обещаний.

Красс, казалось, раздумывал о чем-то и минуту спустя сказал:

— А может быть, и это тоже военная хитрость?.. Может быть, жизнь тебе не дорога и ты приносишь ее в жертву ради торжества дела этих нищих рабов?

— Клянусь твоими богами, Красс, ты слишком недоверчив. Это уж неразумно.

— А не думаешь ли ты, — медленно произнес претор Сицилии, — что лучше быть чересчур недоверчивым, чем слишком доверчивым?

Эвтибида ничего не ответила, только посмотрела на Красса, и во взгляде ее была не то насмешка, не то желание выведать что-то. Помолчав немного, она сказала:

— Да кто знает? Может быть, ты и прав. Как бы то ни было, выслушай меня, Марк Красс. Как я уже говорила тебе, я пользуюсь полным доверием Спартака, Крикса и остальных вождей гладиаторов. Я знаю, что злоумышляет против тебя проклятый фракиец в связи с твоим прибытием в Арпы.

— Ты правду говоришь? — спросил Красс полусерьезно, полуиронически. — Что же он замыслил? Послушаем.

— Завтра среди бела дня и с возможно более широкой оглаской, так чтобы до тебя возможно скорее достигла молва, два корпуса под началом Граника и Арторикса — восемь легионов и конница, всего сорок тысяч человек — под общим руководством Спартака выйдут из Сипонта и двинутся к Барлетте якобы с намерением направиться в область пицентов, а Крикс со своим корпусом в тридцать тысяч человек останется в Сипонте, распустив среди жителей слух, что он отделился от Спартака из-за непримиримых разногласий между ними. Как только тебе станет известно, что Спартак ушел, ты, конечно, нападешь на Крикса, но, лишь только между вами завяжется сражение, Спартак, который спрячется со своим войском в лесах, окаймляющих дороги от Сипонта до Барлетты, быстро вернется, нападет на тебя с тыла, и все твое доблестное войско будет разбито наголову…

— О-о! — воскликнул Красс. — Вот у них какой план!..

— Да.

— Увидим, попаду ли я в ловушку.

— Без моего предупреждения, поверь мне, Красс, ты попал бы обязательно. Хочешь ты сделать нечто большее, а не только избегнуть их ловушки? Хочешь ты поймать их в те самые сети, которые они расставят тебе? Хочешь разбить и окончательно уничтожить тридцать тысяч легионеров Крикса, а затем напасть на Спартака, имея почти вдвое больше сил, чем у него?

— А ну-ка! Что мне надо сделать для этого?

— Уйди отсюда завтра до рассвета и направляйся в Сипонт; ты придешь туда, когда Спартак будет на расстоянии пятнадцати — двадцати миль от города. Он будет ждать от меня сведений о твоем продвижении (это ответственное поручение будет доверено мне) и сообщений о том, что ты находишься в пути и скоро, попадешь в расставленные тебе сети, а вместо этого я скажу ему, что ты и не думал сниматься с лагеря. Затем я возвращусь к Криксу и скажу, что Спартак приказал ему отправиться к горе Гарган и, в случае если ты нападешь на него, защищаться там, сколько хватит сил. Как только Крикс отойдет дальше от Сипонта и будет подходить к горе Гарган, ты нападешь на него и успеешь разбить его наголову, прежде чем подоспеет Спартак, даже если бы он каким-либо образом узнал об опасности, угрожающей Криксу, и поспешил ему на помощь.

Красс с удивлением внимал тому, что говорила ему эта преступная женщина, с таким тонким искусством и глубокой прозорливостью излагавшая законченный план военных операций, быть может гораздо лучший, чем он мог бы придумать сам.

Долго смотрел Красс на куртизанку, щеки которой алели ярким румянцем от сильного возбуждения, и вдруг воскликнул:

— Клянусь Юпитером Освободителем, ты страшная женщина!

— Такой меня сделали мужчины, — с жаром ответила Эвтибида и, запнувшись, добавила с горькой усмешкой, но спокойным тоном: — Не стоит об этом говорить. Что ты скажешь о моих планах и моих расчетах?

— В самых страшных глубинах Эреба не придумали бы ничего более ужасного, кровавого и изощренного. Но только, повторяю, я не верю тебе и не полагаюсь на тебя…

— Хорошо, выслушай меня. Выступи завтра из лагеря за два или за три часа до полудня, выслав вперед из предосторожности разведчиков, и направляйся к Сипонту, — чем ты рискуешь? Если я, допустим, предала тебя, в худшем случае, ты очутишься перед всем войском Спартака. А разве ты не хотел бы вступить с ним в решительный бой? Что за беда, если я, допустим, солгала тебе и, вместо того чтобы встретиться только с Криксом, ты застанешь с ним вместе и Спартака?

Красс подумал еще немного, а затем сказал:

— Хорошо… Я верю тебе… вернее, хочу верить. Обещаю тебе, если все пойдет именно так, как ты ловко и умно задумала, я щедро вознагражу тебя, и еще большую награду ты получишь от сената, когда я сообщу о важных услугах, оказанных тобой ему и народу римскому.

— Что мне ваши награды? Что мне народ римский! — сказала гречанка возбужденным голосом, бросив на Красса злобный и презрительный взгляд; глаза ее блестели от негодования и гнева. — Я пришла предложить тебе победу, но не ради римлян и не ради тебя — это моя месть. Можешь ли ты понять эту божественную, невыразимую отраду, которую доставляет несчастье ненавистного врага? Его слезы, его кровь! Какое это упоенье, какой восторг! Лишь бы я смогла стать коленом на грудь умирающего Спартака среди погибших его сотоварищей, услышать его предсмертный хрип на поле, усеянном трупами! Что мне твои дары, что мне награда сената!

Куртизанка была бледна, глаза ее лихорадочно блестели, губы дрожали; низким, мрачным голосом произносила она эти слова, в которых звучали ненависть и жажда крови; черты ее исказились, вид ее был ужасен; в Крассе она возбуждала почти что отвращение, по его телу пробежала дрожь, словно ему стало страшно.

Однако Красс, серьезно задумавшись над исходом войны, решил не быть щепетильным в выборе средств, которые могли привести его к победе. Эвтибида вскочила на коня и тихонько выехала из римского лагеря; потом она пустила горячего коня крупной рысью и направилась в лагерь гладиаторов.