Эвтибида была женщиной незаурядной. Ум ее всегда был подчинен порывам страсти, а страсть ее была неумеренной, и нередко все доводы рассудка уничтожались бурным полетом ее безудержной фантазии. Одаренная необычайной энергией, так не соответствовавшей всему ее хрупкому и изящному сложению, гречанка была скорее похожа на юную девушку, чем на женщину; читатель уже знает, что с самого раннего возраста от, подчиняясь сладострастным желаниям одного развращенного патриция, участвовала в бесстыдных оргиях и сатурналиях. Она утратила два самых лучших качества женщины: стыдливость и способность отличать добро от зла.

Она не умела сдерживать свои желания и добивалась того, чего хотела, любыми средствами: для нее добром было достижение желаемого; с непоколебимым упорством шла она к намеченной цели, и благодаря невероятной силе воли ей всегда удавалось удовлетворять свои желания.

Пресыщенная наслаждениями, очень богатая, избалованная поклонением наиболее элегантных щеголей и богатых патрициев, она увидела Спартака во всем блеске его красоты, храбрости, отваги, победителем в кровопролитной схватке на арене цирка, как раз в тот самый момент, когда ничто в жизни уже не прельщало ее, когда ее больше не пленяли никакие соблазны и она изверилась в возможности счастья для себя; Эвтибида увидела Спартака и увлеклась им; ей казалось, что она без особого труда сможет удовлетворить этот свой каприз; а может быть, это была и любовь — Эвтибида на первых порах сама не знала и не понимала того чувства, которое, почти помимо воли, влекло ее к этому сильному гладиатору. В своем разгоряченном воображении она уже предвкушала опьянение этой новой страстью, сулившей, как ей казалось, столько радостей и нарушавшей однообразие ее жизни, которая становилась невыносимой.

Когда же возникли непредвиденные препятствия, когда она убедилась, что Спартак равнодушен к ее чарам, которые покорили столько сердец, когда она узнала, что другая женщина оспаривает у нее власть над любимым человеком, неудовлетворенное желание, безумная ревность воспламенили воображение куртизанки; кровь ее забурлила, сердце затрепетало, как еще никогда не трепетало, и, как мы уже видели, ее сладострастное желание превратилось в безудержную страсть; страсть этой испорченной, полной энергии и Решительной женщины вскоре достигла наивысшей своей точки.

Она хотела забыть этого человека и предалась безумству разнузданных оргий; в ее римском дворце раздавались фесценийские песни, оттуда доносились непристойные крики, но ничто не могло вытеснить Спартака из ее сердца. Она отправилась путешествовать, побывала в родной Греции, поразила Коринф и Афины своей бесстыдной красотой, но неудовлетворенная страсть сопутствовала ей повсюду, мешала ей жить; тогда она решила снова попытаться овладеть душой гладиатора, ставшего теперь грозной силой, исполином, поднявшим знамя борьбы угнетенных против владычества Рима.

Прошло четыре года. Спартак мог забыть Валерию, возможно, и забыл ее, и Эвтибида подумала, что теперь пришло время, когда она может всецело предаться своей любви к фракийцу. Гречанка продала все свои драгоценности, собрала все свои богатства и отправилась в лагерь гладиаторов; она решила с безграничной преданностью восточной рабыни посвятить себя служению человеку, который зажег в ее душе такую горячую, сильную страсть.

Если бы Спартак заключил ее в свои объятия, она была бы счастлива, и — кто знает? — может быть, она стала бы добродетельной женщиной. Она чувствовала себя способной на любой честный и смелый поступок, лишь бы снискать любовь человека, который в ее глазах теперь принял блистательный образ полубога.

Она ждала, она надеялась, и она обманулась в своих ожиданиях… Второй раз он отверг ее. Эвтибида вышла из палатки вождя гладиаторов с искаженным лицом, в слезах; глаза ее сверкали гневом, лицо залил румянец стыда от пережитого унижения.

Сначала она шла, ничего не замечая, по затихшему лагерю, охваченная глубоким волнением. Гречанка шла, словно ощупью, она спотыкалась о подпорки палаток, ударялась о столбы веревочных загородок для лошадей; сама не зная почему, она очутилась у частокола. Мысли ее были беспорядочными, в воспаленном мозгу не было ни ясного представления о собственных переживаниях, ни правильного восприятия внешнего мира; звенело в ушах, она сознавала лишь, что страдания ее ужасны и она жаждет мести, мести беспощадной и кровавой.

Утренний ветерок, свежий и чистый, пронизывал тело Эвтибиды, холодил грудь и плечи, и постепенно он вывел ее из состояния какого-то оцепенения, призвав к действительности. Эвтибида завернулась в свой пеплум, осмотрелась вокруг, как будто придя в себя после бреда или обморока, пытаясь собрать мысли и понять, где она находится. Наконец она сообразила, что стоит среди палаток восьмого легиона, и постаралась попасть самым коротким путем на Квинтанскую улицу, а оттуда, идя по дороге, которая отделяла расположения шестого легиона от пятого, вышла к своей палатке.

Эвтибида вдруг заметила, что руки ее в крови, и вспомнила, что сама безжалостно искусала их; она остановилась, подняв свои зеленые глаза, искрившиеся гневом, и маленькие окровавленные руки к небу; и мысленно, с глубокой ненавистью в душе поклялась всеми богами неба отомстить за оскорбления и унижения, перенесенные ею, и на крови, обагрившей ее руки, дала обет принести в жертву фуриям-мстительницам и подземным богам голову Спартака.

На следующий день Спартак, который с того момента, как окружил под Фунди лагерь претора Анфидия Ореста, постановил, чтобы у Граника, Крикса и Эномая было четыре контубернала для связи между ними, сообщил Эномаю, что посылает ему для услуг одного из своих контуберналов.

Эномай этому не удивился, но как велико было его изумление, когда он увидел перед собой Эвтибиду; он не раз любовался красотой ее лица и стройностью стана, но никогда не разговаривал с ней, считая ее возлюбленной Спартака.

— Как!.. ты!.. — воскликнул пораженный германец. — Это тебя Спартак направляет ко мне контуберна лом?

— Да, именно меня! — ответила девушка; на ее бледном лице отражались забота и глубокая печаль. — Почему ты так удивлен?

— Почему… почему… Я думал, что ты Спартаку очень дорога…

— О! — ответила с горькой усмешкой девушка. — Спартак человек добродетельный и думает только о нашей победе.

— Но это не могло помешать ему заметить, что ты красивая девушка, самая прекрасная из тех, которые вдохновляли резец скульпторов, самая прекрасная из всех родившихся под солнцем Греции.

Красота Эвтибиды настолько поразила Эномая, что медведь сразу стал ручным и грубый дикарь вдруг превратился в учтивого человека.

— Надеюсь, ты не вздумаешь объясняться мне в любви! Я пришла сюда бороться с нашими угнетателями; во имя этого святого дела я пренебрегла богатством, любовью, жизнью в роскоши и удовольствии. Учись у Спартака быть воздержанным и скромным.

Надменно произнеся эти слова, она повернулась спиной к Эномаю и направилась к палатке, стоявшей рядом, в которой жили его контуберналы.

— Клянусь божественной красотой Фреи, матери всего сущего, эта девушка не менее прекрасна и горда, чем самая гордая и прекрасная из валькирий! — воскликнул Эномай, пораженный красотой и поведением гречанки; неожиданно для самого себя он стал думать с несвойственной ему нежностью о прелестном сложении и очаровательном личике девушки.

Нетрудно догадаться о том, что задумала Эвтибида: она решила увлечь гордого германца. Кто мог бы сказать, какую цель она преследовала этим? Очевидно, любовь германца к Эвтибиде должна была иметь какое-то отношение к планам мести, замышлявшейся гречанкой.

Как бы то ни было, такой женщине, как Эвтибида, красивой и обаятельной, владеющей всеми тайнами обольщения, нетрудно было в короткое время полностью завлечь в свои сети грубого и простодушного германца; вскоре она безраздельно властвовала над ним.