Призвав к себе Граника, он уединился с ним и сообщил ему свой план, который иллириец нашел превосходным; привести в исполнение этот план фракиец поручил ему, посоветовав в течение двенадцати часов идти без остановки до Гердония, а сам с тремястами конников решил отправиться к горе Гарган и подобрать труп Крикса.

Граник пытался отговорить Спартака, указывая на опасности, которые его подстерегают; он мог презирать их как человек, но как вождь и душа великого, святого дела не имел права подвергать себя этим опасностям.

— Я не погибну и догоню вас не позже, чем через три дня, на Апеннинском хребте, я в этом уверен. Но даже если бы мне и пришлось погибнуть, у тебя, мой доблестный и храбрый Граник, хватит опыта, мудрости и авторитета, чтобы стойко и энергично продолжать войну против наших угнетателей.

Сколько Граник ни отговаривал Спартака, тот не отказался от своего намерения.

Он взял с собой отряд конников, обнял Граника и Арторикса, которому велел беспрекословно исполнять приказания доблестного иллирийца, и, не простившись со своей сестрой Мирцей, лишь поручив ее заботам своих друзей, молчаливый и печальный, он расстался со своими легионами. Послушные его приказу, они ушли с преторской дороги и отправились через поля и виноградники в направлении Гердония.

Вечером Спартак прибыл в окрестности Сипонта и выслал вперед на расстояние в несколько миль отряд конников в направлении горы Гарган, чтобы разузнать о передвижении неприятеля; получив успокоительные известия, он приказал своим конникам спешиться и, ведя коней в поводу, чему он сам подал пример, войти в лес, окаймлявший дорогу, которая вела от Сипонта через гору Гарган к морю. Чтобы пробраться с лошадьми сквозь лесную чащу, пришлось мечами рубить ветки кустов и деревьев. Медленно продвигаясь этим трудным путем, они через два с лишним часа дошли до небольшой поляны, со всех сторон окруженной дубами и елями; на поляне стояли хижины нескольких дровосеков, проводивших большую часть года в этом лесу.

Первой заботой Спартака было задержать всех этих дровосеков и приставить к ним стражу, чтобы лишить их возможности донести римлянам о его пребывании в этих местах; затем, уверив дровосеков в том, что он не собирается причинить им зло, он приказал потушить все костры, которые могли привлечь внимание врага, велел соблюдать полную тишину и прислушиваться к малейшему шороху.

Все произошло так, как предвидел Спартак. Немного позже часа первого факела Красс приказал своим легионам сняться с места и следовать по дороге, ведущей к Сипонту; и когда чуть забрезжила заря, окоченевшие от ночного холода гладиаторы, прислушивавшиеся в глубине леса к шуму на преторской дороге, услышали шум шагов пехоты, цокот лошадиных копыт и гул многих тысяч голосов: римское войско без особых предосторожностей следовало по указанной ему дороге; легионеры чувствовали себя победителями, знали, что неприятель бежал, и уверены были, что он находится далеко.

К счастью для гладиаторов, римляне, охмелев от радости победы, шли с большим шумом, иначе они легко могли бы обнаружить присутствие гладиаторов в лесу: кони, почуяв приближение коней римского войска, стали громко ржать.

Прохождение римлян, победителей в сражениях у горы Гарган, закончилось после восхода солнца, и Спартак, бледный, подавленный, мог наконец выйти из лесу со своим отрядом в триста всадников; пустив лошадей галопом, они через два часа оказались на поле битвы, которое тянулось от подножья горы Гарган до самого моря.

У Спартака сжалось сердце и потемнело в глазах при виде ужасного зрелища: все поле, насколько мог охватить глаз, было усеяно тридцатью тысячами трупов гладиаторов; гигантские костры, которые еще дымились, распространяя острый запах горелого мяса, свидетельствовали, что на этом поле недавно лежали также многие тысячи трупов римских воинов. На этом мрачном и безмолвном поле, где еще так недавно кипела и бурлила жизнь, а теперь царила неумолимая немая смерть, Спартака охватило страшное сомненье: имел ли он право оторвать стольких людей от жизни, пусть тяжкой, лишенной достоинства, но все же жизни, и бросить их в объятия смерти? Имел ли он право на это? Правильно ли он поступал?

И в то время как его товарищи предавались скорбным, тяжелым думам, сердце его тисками сжимали жестокие сомнения, овладевшие им, и ему казалось, что он задыхается под их гнетом.

Он с силой пришпорил своего коня, стараясь освободиться от этих мучительных размышлений, и двинулся по полю сражения, вплоть до того места, где груды трупов мешали ехать дальше. Тут он сошел с коня, передал его одному из всадников и приказал половине отряда следовать за ним; остальные сто пятьдесят всадников стояли у края поля битвы и сторожили коней. Спартак с отчаяньем в душе обходил это мрачное поле, где на каждом шагу он видел знакомые, но покрытые смертной бледностью, обезображенные лица друзей, и глаза его наполнялись слезами.

Он увидел бедного Фессалония, жизнерадостного, великодушного эпикурейца: обагренный кровью, излившейся из множества ран, он лежал на боку, и рука его еще сжимала меч.

Он с трудом узнал Брезовира, грудь которого пронзили восемь или десять мечей, а голова была растоптана лошадиными копытами. В другом месте он наткнулся на труп храброго самнита Ливия Грандения, начальника шестого легиона, почти погребенного под мертвыми телами убитых им врагов; затем он увидел труп Онация, а дальше лежал еще живой, но весь израненный Каст, начальник третьего легиона. Слабым голосом звал он на помощь. Гладиатора подняли, перевязали, как могли, его раны и перенесли на руках в то место, где сто пятьдесят человек сторожили коней. Товарищи окружили его самыми сердечными заботами.

Побродив еще два часа с отчаянием в душе по этому полю, устланному мертвецами, Спартак наконец нашел окровавленный, почти изрубленный на куски труп Крикса; только лицо его оставалось нетронутым; даже безжизненное, оно хранило тот же отпечаток благородной гордости и отваги, отличавший его при жизни.

При виде его у Спартака снова сжалось сердце от боли и нежности, он бросился на землю и, покрывая поцелуями лицо своего друга, говорил сквозь слезы и рыдания:

— Дорогой друг мой, ты пал жертвой самого гнусного предательства! Крикс, ты погибал, а я не мог прийти тебе на помощь, ты пал неотомщенным, благородный, любимый мой Крикс!..

Он умолк, прижимая к груди руку доблестно погибшего гладиатора. И вдруг Спартак разразился проклятиями, лицо его запылало гневом, он крикнул мощным голосом:

— Здесь, на этом месте, я клянусь всевышними богами и богами преисподней, фуриями-мстительницами, подземной Гекатой, даю клятву над твоим бездыханным телом, что за твою смерть, брат мой, проклятую предательницу постигнет возмездие, даже если она скроется в глубоких пучинах океана или в неведомых безднах Тартара!.. Клянусь и призываю всех богов в свидетели моей клятвы: чтобы твоя душа обрела покой, я принесу в жертву у твоего костра триста римлян самых знаменитых и славных!..

Он поднялся с земли, глаза его налились кровью и блестели от гнева; подняв голову, он простер руки к небу. Затем он взял на руки труп Крикса и в сопровождении солдат принес его на берег моря; там он с помощью своих соратников снял с него окровавленную одежду и изрубленные доспехи, погрузил тело в морские волны, омыл его и, сняв с себя темную тогу, закрывавшую его латы, завернул в нее труп умершего гладиатора и приказал отнести туда, где его ждали остальные конники со своими лошадьми.

Каста, который был в очень тяжелом состоянии, невозможно было везти на лошади по крутым горным дорогам, и Спартак поручил его управителю одной патрицианской виллы близ Сипонта. Управитель этот, весьма расположенный к гладиаторам, обещал позаботиться о Касте. Затем, тщательно завернув, мертвое тело Крикса положили на лошадь, которую вел в поводу рядом со своей сам фракиец, и отряд конницы пустился в путь по дороге к Арпам и Гердонию.