— Ты прав, Симплициан, позорна и незаслуженна судьба, на которую мы обречены. Но разве мы повинны в столь великом несчастье? Разве мы не дрались храбро, презирая опасность, чтобы спасти претора Вариния от яростных ударов Спартака?.. Он опрокинул тебя… А я был ранен… Мы попали в плен, нас осилило великое множество врагов! Что могли мы сделать? Если великие боги покинули римлян и допустили позорное их бегство от презренного гладиатора, тогда как до сей поры они охраняли славных римских орлов от всех превратностей судьбы, то что могли, что можем сделать мы, ничтожные смертные?

— Будь осторожен, думай о том, что и как ты говоришь, Оттацилий, — тихо сказал кто-то сиплым голосом, в котором чувствовался страх, — тебя может услышать часовой, и нам из-за твоего языка плохо придется.

— Ах, да замолчи ты наконец! — ответил ему кто-то сурово и строго, но это не был голос говорившего прежде. — Молчи, Меммий, забудь свой постыдный страх.

— К тому же, — заметил тот, кого назвали Оттацилием, — часовой ни слова не понимает по-латыни… Это грубый варвар-галл. Я думаю, он даже своего-то языка не знает…

— Ты не так говоришь, — строгим и суровым тоном прервал его последний из трех говоривших. — Если даже этот низкий гладиатор понимает наш язык, что же, по-твоему, мы не смеем говорить так, как это подобает римским гражданам? Что за подлая трусость! Клянусь Кастором и Поллуксом, покровителями Рима, которые за нас сражались против латинян на Регильском озере,[163] разве ты по меньшей мере пятьдесят раз не стоял лицом к лицу со смертью на поле сражения? Разве для тебя не лучше было бы умереть, чем пережить такой позор — быть обязанными шествовать впереди низкого гладиатора с консульскими фасциями!

Говоривший умолк, и Спартак приблизился к палатке, в которой, как он понял, находились под стражей шесть пленных ликторов Публия Вариния.

— Ах, клянусь двенадцатью богами Согласия! Клянусь Юпитером Освободителем! Клянусь Марсом, покровителем народа Квирина, — опять послышался после минутного молчания голос ликтора Симплициана, — я никогда не думал, что мне в шестьдесят два года доведется стать соучастником такого позора! Когда мне было только шестнадцать лет, в шестьсот тридцать пятом году римской эры, я сражался под началом консула Луция Цецилия Метеллы, победителя далматов; потом я сражался в Африке против Югурты, сперва под началом Квинта Цецилия Метеллы Нумидийского, а затем славного Гая Мария; я участвовал в боях и разгроме тевтонов и кимвров, шел за триумфальной колесницей непобедимого уроженца Арпина, прославившегося еще более тем, что за ним следовали, закованные в цепи, два царя: Югурта и Бокх; я был восемь раз ранен и за это получил два гражданских венка; в награду за оказанные родине услуги я был приписан к корпусу ликторов; в течение двадцати шести лет я шествовал перед всеми римскими консулами, начиная от Гая Мария, который семь раз был удостоен чести избрания его консулом, в шестьсот пятьдесят третьем году в последний раз, и кончая Луцием Лицинием Лукуллом и Марком Аврелием Коттой, которые избраны консулами на текущий год. Клянусь Геркулесом! Неужели же я должен теперь шествовать впереди гладиатора, которого я собственными глазами видел на арене цирка участником позорного зрелища? Нет, клянусь всеми богами, это выше моих сил… слишком жестокий жребий… Я не могу подчиниться судьбе… не могу перенести…

В голосе ликтора слышалось такое глубокое отчаяние, что Спартак был почти растроган. Он считал, что в горе старого и неизвестного солдата было столько достоинства, благородной гордости, такое суровое величие, которые заслуживали и вызывали сочувствие и уважение.

— Ну и что ж? Что ты хочешь и что можешь ты сделать против воли богов? Как будешь бороться с превратностями несчастливой судьбы? — спросил после минутного молчания у Симплициана ликтор Отгацилий. — Придется тебе, как и нам, примириться с незаслуженным несчастьем и позором, посланным судьбой…

— Клянусь всеми богами неба и ада, — гордо ответил Симплициан, — я не склоню благородного чела римлянина перед таким непереносимым позором и не подчинюсь несправедливой судьбе! Я римлянин, и смерть избавит меня от поступков, недостойных того, кому боги ниспослали счастье родиться на берегах Тибра…

И из палатки до Спартака донесся крик. Это в ужасе кричали пять ликторов; слышен был топот сбегавшихся людей, голоса, восклицания:

— О, что ты сделал?

— Несчастный Симплициан!

— Да, это настоящий римлянин!

— Помогите, помогите ему!

— На помощь, на помощь!

— Подними его! Берись с этой стороны!

— Положи здесь!

В одну секунду Спартак обошел вокруг палатки и оказался у ее входа, куда, привлеченные криками, сбежались жившие в соседней палатке гладиаторы, сторожившие пленных.

— Пропустите меня! — крикнул фракиец.

Гладиаторы с уважением расступились и дали дорогу своему вождю, перед глазами которого предстало ужасное зрелище. Старый Симплициан лежал на куче соломы, его окружали и поддерживали остальные пять ликторов; белая туника его была разорвана и вся в крови; она лилась из глубокой раны под левым соском, которую он только что нанес себе. Один из ликторов поднял с земли и держал в руке тонкий и острый кинжал — его Симплициан с силой вонзил себе в грудь по рукоятку.

Кровь текла из раны непрерывной струёй, а по загорелому лицу неустрашимого старого ликтора быстро разливалась смертельная бледность; но ни один мускул не дрогнул на этом суровом, спокойном лице, ни одно движение не обличало раскаяния или муки.

— Что ты сделал, мужественный старик! — сказал умирающему Спартак дрожащим от волнения голосом, с почтительным удивлением глядя на это зрелище. — Почему ты не попросил, чтобы я избавил тебя от обязанности шествовать передо мной с фасциями, раз тебе это было так тяжело?.. Сильный всегда поймет сильного, я понял бы тебя и…

— Рабы не могут понять свободных, — торжественно произнес слабеющим голосом умирающий.

Спартак покачал головой и, горько улыбнувшись, сказал сочувственно:

— О, душа, рожденная великой, но измельчавшая от предрассудков и чванства, в которых ты был воспитан… Кто же установил на земле два рода людей, разделил их на рабов и свободных? До завоевания Фракии разве я не был свободным, а разве ты не стал бы таким же рабом, как я, после поражения при Аквине?

— Варвар… ты не ведаешь, что бессмертные боги… дали римлянам власть над всеми народами… не омрачай мои последние минуты своим присутствием…

И Симплициан обеими руками отстранял своих товарищей, которые старались перевязать его рану лоскутами, оторванными от туник.

— Бесполезно… — произнес он, задыхаясь от предсмертного хрипа. — Удар был… точно рассчитан… а если бы меня постигла тут неудача, завтра же я повторил бы… Римский ликтор… шествовавший впереди Мария и Суллы… не станет позорить… свои фасции… шествуя впереди гладиатора… бесполезно… беспо…

Он упал, откинув назад голову, и испустил дух.

— Эх, старый глупец, — произнес вполголоса один из гладиаторов.

— Нет, он старец, достойный уважения, — строго сказал Спартак, лицо которого побледнело, стало серьезным и задумчивым. — Он великой души человек и смертью своей мог бы доказать, что народ, среди которого есть подобные ему, действительно имеет право властвовать над миром!