Отрезанная от источников снабжения, армия Павсания не могла поддерживать линии сообщения, возникала опасность остаться без продовольствия.

Внезапные набеги персидской конницы делали безуспешными все попытки добыть воду из реки; персы даже заполнили грязью источник Гаргафия, настолько загрязнив его, что люди могли остаться вообще без воды.

Павсаний выслал подразделение слуг и носильщиков на поиски продовольствия, однако они так и не вернулись; должно быть, конница генерала Мардония прикончила их всех на горных тропах, на горе Киферон.

Талос узнал обо всем этом от илотов, пытавшихся восполнить свои запасы воды из источника Оэро, который находился далеко от линии фронта и был менее подвержен нападениям персидской конницы.

С вершины холма около деревни Креус он осматривал бивачные костры на равнине: они были беспорядочно разбросаны там и тут, — живой символ вялости и уныния, охвативших солдат, готовящихся к сражению.

Бритос был рядом с Талосом во время осмотра местности; он стоял, уперевшись в бедро кулаком.

— Во имя Ареса! — воскликнул он. — Их расположение годится только для бойни; либо они уйдут оттуда, либо атакуют, и все будет кончено.

— И то, и другое будет непросто, — откликнулся Талос. — Отступление окажется губительным: у Павсания, на самом деле, нет конницы, а мы сейчас отнюдь не в Фермопилах. Но я думаю, что самый критический момент наступит завтра. — Он повернулся к своему спутнику, который внезапно замолчал.

— Таким образом, это критический момент и для меня тоже? — спросил, наконец, Бритос.

— Если ты не изменил свое решение, то да. Завтра твои товарищи и твой царь узнают, какого человека они отвергли, обозвав его трусом.

Бритос сел на сухую траву. Была прекрасная ночь, тысячи светлячков мелькали на стерне; в воздухе, насыщенном запахом сена, слышался несмолкаемый стрекот кузнечиков и сверчков.

— Ну, и что ты думаешь обо всем этом? — спросил Талос.

— Что я думаю об этих последних месяцах?.. Или о завтрашнем дне? Я жив, потому что ты остановил меня и не позволил убить себя. Потому что дал мне основания, чтобы я мог жить и дальше. Завтра я вступлю в бой. Если победа будет за нами, если я оправдаю себя, то смогу вернуться в свой родной дом, в свой город.

— Понимаю, что ты хочешь этим сказать, — прервал его Талос. — Ты снова станешь спартанцем, а я буду илотом. Заботит ли тебя это хоть сколько-нибудь? Становится ли тебе грустно?

— Не знаю, — откликнулся Бритос. — У меня руки чешутся… Такого никогда не было, даже при Фермопилах. Я ждал этого момента в течение долгих месяцев. А сейчас мне все-таки хочется, чтобы он никогда не наступил. Существует очень много всего, чтобы мне хотелось бы узнать, о себе, о тебе. Но наше время кончилось. Если я окажусь победителем в сражении, то моя жизнь и твоя жизнь пойдут разными дорогами. Но даже если я проиграю, я никогда уже не смогу узнать ничего больше, нежели знаю сейчас.

Мы сотни раз сражались вместе, защищая друг друга. Мы убивали ради жизни, или просто ради выживания, точно так, как ты и сказал той ночью у моря. И все же до сих пор я не знаю, почему все это случилось; почему илот сохранил мне жизнь… Человек, который однажды видел острие моего дротика, приставленного к своему горлу. Не знаю, что удержало меня в тот день, и почему я не убил тебя. Не знаю, кто дал тебе в руки лук, и причину, по которой ты оставил свою мать и свой народ…

Талос, сидевший, прислонившись к дикому оливковому дереву, спиной к Бритосу, при этих словах повернулся к нему лицом. Он нахмурился, крутя стебель дикого овса между пальцами, словно стараясь что-то вспомнить. А затем заговорил:

Стансы, исходящие из глубин его разума, сразу же стали понятны: стансы Периаллы, изгнанницы-пифии.

— Что ты говоришь, Талос? — спросил Бритос, отвлекаясь от своих мыслей.

— Это пророчество, Бритос, которое только сейчас стало мне понятно. Дракон Клеоменидов и волк Тайгета ранили друг друга с безжалостной ненавистью, а затем вместе ринулись к славе. «Тот, кто струсил» и «Хранитель стада» — это ты и я.

— Кто произнес эти слова? Когда? — настаивал Бритос.

— Эти слова — слова истинной предсказательницы. Ты помнишь пифию Периаллу?

— Да, — пробормотал Бритос. — И я помню отвратительную смерть царя Клеомена.

— Я встретил ее однажды, давным-давно, в лачуге Караса, она предсказала мое будущее. Эти строки запали мне в голову. Я никогда не понимал их смысла, до самого последнего времени, и только сейчас я вдруг услышали, как они эхом прозвучали внутри меня. Что-то объединяет наши судьбы, Бритос: это именно то, что остановило твою руку в ту ночь в лесу. Но больше я ничего не знаю, я не могу ничего увидеть. Истину знают лишь боги, Бритос, но в их мысли мы можем проникнуть только очень редко.

— Что еще сказал пифия?

— Она говорила и многое другое, то, что я до сих пор никак не могу растолковать; безусловно, еще не наступил подходящий момент. Ты спрашиваешь, почему в моих руках оказался этот великолепный лук из рога? Хорошо, я расскажу. Он был доверен мне много лет тому назад, с тем, чтобы я сохранил его. Тот человек, кто дал его мне, научил меня пользоваться им, точно так же, как он научил меня ловко владеть хромой ногой и управлять своим телом. Он воспитал меня и обучил мой разум и мое сердце всему, что мне известно. Этот лук хранит тайну моего народа. Не проси меня раскрывать тебе еще что-нибудь, я больше ничего не скажу, потому что ты спартанец, Бритос… Твоя раса поработила мой народ.

— Ты воин… Талос, ты воин, разве не так? Воин и вождь своего народа. Возможно, это и объединяет нас, но все же делает различными наши судьбы. Даже если сами мы этого искренне пожелаем, мы не можем пренебрегать теми ограничениями, которые боги предначертали для нас.

— Не боги, Бритос… Люди! Посмотри на меня… Никто не рождается рабом! Ты когда-нибудь видел, чтобы я испугался? Ты когда-нибудь видел, чтобы я предавал друзей? И все же годами я пас отары Крифиппоса, возделывал его поля, повинуясь без какого-либо протеста, тайно страдая и плача от унижения и боли. Моего Криоса разорвали на куски клыки твоего пса: но кто из двоих оказался более храбрым? Мой беспородный малыш, отдавший свою жизнь, защищая отару, или твое кровожадное чудовище? Иногда кто-нибудь из моего народа находит детей, которых вы, спартанцы, оставляете на растерзание зверям в лесу, и этих детей мы выращиваем, как своих собственных. Для этого требуется куда большая смелость, чем ты можешь себе представить. Тогда кто же заслуживает быть рабом? Нет, Бритос, не говори мне, что рок сделал нас рабами, что боги дали вам власть над нами.

Бритос пристально смотрел на него и, если бы Талос мог бы увидеть в темноте выражение глаз Бритоса, то он обязательно узнал бы полный боли и сострадания взгляд воина с изображением дракона на щите, там, в долине, в тот безвозвратно ушедший день его отрочества.

— Талос, — выдохнул Бритос с неожиданным возбуждением в голосе. — Талос, но ты…

— Нет, Бритос, то, что ты возомнил, — неправда. Моего отца звали Хилас, сын Леобота, илот. Мою ногу повредила повивальная бабка, которая тащила меня из чрева матери. Это правда, рассказанная мне моим дедом Критолаосом, самым мудрым и искренним из людей. Именно поэтому тот, кого спартанцы называют калекой, известен среди своего народа как Талос-волк.

Оба юноши сидели молча, наблюдая за кострами на равнине. Иногда, время от времени, до них доносились голоса перекликающихся часовых, смешивающиеся со стрекотом кузнечиков.