Павсаний замолчал. Затем он дотронулся мечом до щита, висевшего на столбе палатки. Вошли несколько женщин, внося воду. Они раздели молодого человека и вымыли его, в то время как другие приготовили постель. Клейдемос позволил им размять его усталые члены, массируя их, и выпил чашу теплого бульона. Затем он лег и заснул крепким сном.

Царь бросил последний взгляд на юношу и улыбнулся сам себе. Он позвал одного из часовых и приказал:

— Никто не должен входить в палатку или нарушить сон этого человека, пока я не вернусь. Если он проснется сам, пусть идет туда, куда хочет. Но следуйте за ним незаметно, не сводите с него глаз, сообщайте мне обо всех его передвижениях.

Часовой занял свой пост. Вскоре после этого царь в полном вооружении вышел из палатки. Он вскочил на коня и галопом понесся в сторону лагеря персов, в сопровождении отряда царской охраны.

С прошлой ночи в этом лагере расположились гарнизоном его войска. Командующие союзными армиями ожидали его в бывшей палатке персидского военачальника.

— Друзья! — воскликнул царь Павсаний, — Друзья мои, давайте выпьем за Зевса, нашего владыку, и Геркулеса, нашего вождя! Они наградили нас победой над варварами. Я пью за согласие всех греков, которое сделало этот день таким великим и незабываемым!

Хор возгласов приветствовал эти слова, а слуги проворно пополняли быстро опустошаемые чаши. Но Павсаний еще не закончил свою речь.

— Мои собратья, товарищи по оружию, — начал он снова, — позвольте мне сказать, что варвары поистине безумны! Они уже владели всеми этими великолепными вещами, но не остановились ни перед какими трудностями и страданиями, чтобы предпринять такое длинное путешествие и сражаться за наш несчастный черный бульон!

Гости рассмеялись в знак одобрения. Пир, который продолжался всю ночь, только начинался.

Но в тот самый день, когда Павсаний был потрясен великолепием несметных сокровищ и роскошью персов, у него возникло чувство неудовлетворенности скромностью Спарты.

В небе медленно проплывали облака, подгоняемые легким ветерком. Они скрыли солнечный диск, наплывая на него, когда солнце уже клонилось к западу и бросало длинные тени на равнину. Клейдемос увидел вершину горы Тайгет, охваченную золотистым пламенем. Он так долго не был здесь… И уже почти слышал лай собак, блеяние овец у входа в овчарню на верхнем пастбище.

Он вспомнил могилу Критолаоса, мудрейшего человека, занесенную дубовыми листьями. Он снова увидел себя ребенком, сидящим на берегу Еврота с отарой, малыша Криоса, весело виляющего хвостом. И женщину, которую он всегда считал своей матерью; он представил себе, как она сидит на пороге своего крошечного домика в горах, печальная и одинокая, прядет свою пряжу мозолистыми пальцами, пристально глядя на горизонт серыми глазами, полными надежды.

Тропа, которая вела наверх, в гору, была всего в нескольких шагах от того места, где остановился Клейдемос, опираясь на свое копье. Всадник умчался галопом, поднимая столб пыли и исчезая так же внезапно, как он появился.

Ветер стих, но большие черные облака превратились в огромную тучу в середине неба. Казалось, что она медленно пульсирует, как живое существо. Клейдемос смотрел на нее, когда совершенно неожиданно в центре гигантской тучи сверкнула молния. Затем, пока он смотрел на небо, вся эта масса облаков потеряла форму, растянулась, перевернулась, изогнулась, образуя в небе какие-то новые очертания.

Четкие, безошибочные очертания: очертания дракона.

В сознании Клейдемоса эхом прозвучал голос Критолаоса, который давным-давно, той далекой ночью заявил:

— Боги иногда посылают людям знамения…

Он повернул назад, оставляя позади себя тропу, ведущую наверх, в горы. Его сердце наполнилось печалью. Он продолжил свой путь вниз по пыльной дороге, словно подгоняемый какой-то неведомой силой, до тех пор, пока не понял, что стоит перед домом Клеоменидов, охраняемым величественными дубами. Едва заметная светлая полоска, пробивающаяся от света лампы внизу окна, была единственным признаком жизни в большом, строгом доме.

Клейдемос остановился, ожидая услышать лай Меласа, но ничто не нарушило полную тишину. Он прошел в центр двора, но внезапно в ужасе отпрянул назад: пес лежал на фамильном алтаре с перерезанным горлом. Белые клыки обнажились в страшной гримасе. Животное было принесено в жертву тени Бритоса, его злая душа бродила теперь по дорогам Гадеса в поисках своего хозяина.

Клейдемос прошел к входу в дом, на котором висел черный занавес. Протянул руку к двери, и она со скрипом открылась.

Он увидел огромный, слабо освещенный атриум. В центре на табурете сидела, обнимая колени руками, женщина, одетая в черное. Она взглянула на него горящими глазами; ее тело, казалось, окоченело, как при смерти.

Клейдемос застыл на пороге, словно окаменев от такого зрелища. Женщина, покачиваясь, поднялась на ноги и направилась к нему. Она протянула бледные руки:

— Я так долго тебя ждала, — прошептала она. — Мой сын, тебе потребовалось так много времени, чтобы вернуться ко мне…

Клейдемос промолчал в ответ

— Я понимаю, — сказала она. — Ты не знаешь, что сказать, но ты же узнал меня, разве нет?

Ее руки безвольно повисли вдоль тела.

— Я твоя мать. Исмена, супруга Аристарха, мать Бритоса…

Она обратила свой обезумевший взор к священным изображениям героев Клеоменидов, закрытых полосами черных тканей.

— Мертвы… они все мертвы. Ты тоже был мертвым, Клейдемос.

Юноша задрожал, когда Исмена подняла руку, чтобы коснуться его лица.

— Но сейчас ты вернулся в свой дом, — сказала она, указывая на открытую дверь. — Двадцать два года… прошло двадцать два года с тех пор, как я видела тебя в последний раз на этом же пороге, на руках у твоего отца.

— Моего отца? — безучастно пробормотал Клейдемос. — Мой отец оставил меня в горах на растерзание волкам.

Исмена опустилась на колени.

— Нет, нет! Нет, сын мой, твой отец оставил тебя на милость богов. Он принес в жертву всех ягнят своей отары для того, чтобы боги смилостивились. Его страдания были бесконечны, его муки ни на одно мгновенье не давали ему ни сна, ни отдыха. Он глотал свои слезы, они душили его. А когда боль превосходила все возможные пределы, он убегал из этого дома, надев плащ. Он бежал в лес… в горы…

Клейдемос посмотрел на стену, где на гвозде висел серый шерстяной плащ с капюшоном. Он вздрогнул. Своим внутренним зрением он видел этого человека, лицо которого было полностью скрыто под капюшоном, там, около верхнего ручья, в тот ветреный день… Его отец!

Дрожащий голос Исмены привел его в чувство:

— Он предложил собственную жизнь теням своих предков для того, чтобы они пощадили тебя. О, сын… мой сын… никто из нас никогда не посмел бы не повиноваться законам города, никому из нас не был известен другой путь. Только эта непрерывная боль, продолжающаяся целую вечность… Только эта непрекращающаяся, мучительная боль, ожидание только смерти… И бесконечные слезы…

Исмена застонала, закрывая лицо руками. Ее согбенная спина вздрагивала, тихие рыдания ранили его сильнее клинка, в полном безмолвии этого дома, трогали его, как колыбельная песня. Клейдемос почувствовал, как горячая волна хлынула ему в сердце, выводя юношу из оцепенения, охватившего его. Он склонился к матери, снял темную вуаль с головы, положил руку на ее седую голову, нежно погладил по волосам, по голове. Исмена подняла покрасневшие глаза к его лицу.

— Мама, — сказал он, устало улыбаясь, — мама, я вернулся.

Исмена прижала его к себе, шепча что-то неразборчивое ему на ухо. Клейдемос сильнее обнял ее и услышал, как сердце матери бешено колотится около его груди, сильно и быстро, как сердце ласточки, которую мальчишка слишком сильно сжимает в своей руке.

Ее сердце билось учащенно, затем внезапно стало биться медленнее, пока не остановилось навсегда. Исмена бездыханной упала на руки своего сына.