Гнев богов еще не был укрощен: илоты нападали на Спарту!

Толпы илотов вскоре добрались до равнины. Когда они были уже на небольшом расстоянии от города, все остановились, как будто незримый командир дал команду прекратить неорганизованное стремительное движение вперед.

Самые первые выстроились в боевой порядок, за ними последовали те, что были сзади, пока не образовался вполне удовлетворительный регулярный фронт, значительно длиннее той скудной шеренги воинов, которых Спарте удалось послать в бой.

Клейдемос покинул двор и пошел через поля к развалинам дома, откуда он мог наблюдать за происходящим.

Воздух сотрясся от боевого клича, внушающего ужас, и илоты ринулись в атаку. Спартанцы медленно отошли назад, к руинам своего города с тем, чтобы прикрыть фланги, затем плотнее сомкнули ряды, низко опуская копья. Оба формирования столкнулись. Вскоре боевые части илотов сплелись в яростной атаке, словно никто из них не мог удержаться от безжалостного истребления своих врагов, которых они ненавидели и боялись веками.

Но спартанцы сражались за свою собственную жизнь, понимая, что, если они не устоят в этот день, то это будет означать конец для их города. Их жены будут изнасилованы и убиты, дети зарезаны. Все то, что пощадило землетрясение, будет уничтожено.

Клейдемосу хотелось побежать домой, схватить оружие и броситься в самое пекло боя: это был тот день, о наступлении которого для него и для своего народа мечтал Критолаос.

Но как он мог надеть доспехи Аристарха и Бритоса, чтобы нанести смертельный удар городу, ради которого они отдали свою жизнь? Он был скован в своих действиях, дрожащий и злой, в скрытном месте, он не мог ничего сделать, и должен был всего лишь наблюдать за боем широко открытыми глазами, с бешено бьющимся сердцем.

Настоящим полем боя было его сердце; там два народа бились друг с другом с дикой яростью.

Смерть, кровь, вопли сеяли ужас и агонию. Больше он не мог наблюдать за сражением, и медленно опустился на колени, прислонив голову к стене, сотрясаясь от болезненных спазмов, безутешно рыдая.

А бой перед разрушенными домами Спарты становился все более и более ожесточенным. Илоты бились без передышки, заменяя раненых или ослабевших бойцов на передовой линии. Со стены щитов перед ними уже стекала кровь, но она казалась непробиваемой, густо усеянная торчащими из нее копьями, передовая линия ненавистного врага не сдавала позиций.

Царь Архидам собственной персоной находился в центре передовой и сражался с величайшей доблестью. Гоплиты вокруг него бились самоотверженно, чтобы не обесчестить себя в глазах вождя.

Прибыло подкрепление, которое развернулось во флангах, где была явная опасность окружения. Вместе с ними прибыли трубачи, музыка которых зазвучала среди разрушенных домов громче криков сражающихся, и понеслась по полям — голос смертельно раненого, но отказывающегося умирать.

Наконец, илоты стали отступать в лес, забирая с собой раненых и павших.

Спартанцы не преследовали их, удовлетворяясь тем, что удалось отразить атаку. Они положили оружие, помогли раненым и забрали погибших. По всему городу царь расставил караульные патрули, взял с собой самых сильных людей и отправился в город на помощь тем, кто все еще оставался под руинами. В течение всего дня его можно было увидеть в самом центре завалов, везде, где требовалась его помощь, неутомимо работающим, в разорванной одежде.

После наступления вечера многие выжившие смогли найти убежище в полевых палатках, поставленных во многих частях города, повсюду, где было открытое пространство. Женщины развели огонь и готовили то, что могли найти, чтобы накормить и подкрепить своих усталых и голодных спутников.

Военные хирурги работали без устали при свете факелов и ламп, зашивая раны, накладывая повязки на израненные тела, прижигая их раскаленным железом, чтобы предотвратить развитие инфекции или остановить кровотечение.

В это время царь Плистарх галопом мчался на север в сторону Коринфа в сопровождении охраны. Там он должен организовать группы спасателей и установить контакт с афинянами. Кимон, безусловно, не откажет в помощи, возможно даже согласится послать флот с запасами пшеницы, чтобы накормить людей.

Сын Леонида чувствовал, что может обратиться за помощью, в которой он так отчаянно нуждался, даже к сыну Мильтиада, победителя при Марафоне.

Когда илоты отступили, Клейдемос упал на землю без сознания, и в таком полубессознательном состоянии он пролежал много часов, пока не пришел в себя от ночного холода. Его желудок болел, страдая от голода. Он решил вернуться в свой дом. Ему удалось разжечь очаг и испечь немного пресного хлеба в золе, затем он бросился на постель, совершенно измученный.

В середине ночи, когда он крепко спал, ему показалось, что он услышал стук в дверь. Он заставил себя проснуться; да, там кто-то был. Он вскочил, схватил меч, взял факел и открыл дверь, но никого не увидел.

— Кто там идет? — потребовал он ответа, разглядывая темноту.

Он спустился вниз по ступеням порога, чтобы посмотреть во двор, высоко поднимая факел, чтобы осветить пространство перед собой. Он бросил взгляд направо в сторону конюшни, а потом налево, освещая внешнюю стену дома.

Именно там он увидел человека, стоявшего неподвижно, в плаще, который закрывал половину лица, с повязкой через левый глаз.

Клейдемос был в полном недоумении, и от удивления сделал выпад мечом.

— Кто ты?

Человек протянул правую руку к краю плаща и открыл свое лицо в шрамах: Карас!

Клейдемос бросил меч и застыл, глядя на него, потеряв дар речи.

— Вот так ты встречаешь друга, которого не видел годами? — спросил Карас, приближаясь к нему.

— Я… — пролепетал Клейдемос. — Не могу поверить… совершенно не ожидал. О всемогущие боги… Карас… неужели это ты! Но твой глаз!

Что случилось с твоим глазом?

Карас сбросил свой плащ с плеч и широко распростер объятия.

— О, мой друг, мой дорогой, старый друг… — сказал Клейдемос, крепко прижимая его к груди. — Я боялся, что никогда не увижу тебя снова.

…Он может снять проклятие с меча царя…

Они вошли в атриум, сели около очага, где Клейдемос снова разжег угасающий огонь.

— Во имя Поллукса… твое лицо! — сказал он, разглядывая черную повязку Караса и глубокие шрамы. — Кто сделал это?

— Криптии. Я согласился встретиться с Павсанием, когда он вернулся из Азии, а эфорам нужно было узнать, о чем мы беседовали друг с другом. Они пытали меня, могли бы и убить, но я ничего не сказал. Наконец, они убедились, что я ничего не знаю, и отпустили меня, возможно с намерением насадить своих шпионов повсюду в горах, чтобы не спускать с меня глаз и следить за каждым моим движением. В течение долгого времени мне приходилось скрываться, но сейчас настало время заставить их заплатить за все раз и навсегда.

— Я только что прибыл из Мессении, — сказал Клейдемос. — Я видел Антинею и Пелиаса.

— Знаю, я увел твою мать обратно в горы.

— Я слышал, что сегодня илоты напали на город.

— Правда, но их заставили отступить. Они не захотели послушаться и двинулись слишком поспешно, поставив под угрозу все планы. Они понесли ужасные потери, многие погибли, еще больше раненых. Им нужен кто-то, кто мог бы руководить ими… — Карас поднял голову, и его глаз блеснул в отблесках пламени. — Пришло время и для тебя, ты должен выбрать свой путь, Талос. Боги объявили свою волю.

Он произнес с ударением:

— Он повернул свою спину к людям бронзы, когда Эносигей потряс землю Пелопа. Боги опустошили эту землю землетрясением… это знамение.

Клейдемос закрыл глаза. Не было сомнений в личности одноглазого человека, о котором говорил Критолаос на своем смертном одре, это был Карас: который снова был здесь, с ним, через столько лет. А сейчас казалось, что прошло всего несколько дней с тех пор, как он покинул его.