— А платить кому?

— Мне. Но давайте уже после. Федя сказал цену? Пятнадцать минут — полторы, полчаса — две, час — три. Спасжилет под сиденьем, сразу наденьте. Я сажусь первой, смотрите и делаете так же. Федя, оттолкнёшь нас?

— Оттолкну, — сказал охранник и веско добавил: — Не шали там.

Юра-Дима смотрел, как надо садиться: ногу на поплавок, взялся за стойку, вторую ногу сразу перекинул, чуть подтянулся, сел. Отлично. Так он и сделал, не допустив, кажется, ни малейшего промаха.

— Класс, — сказала Алёна. — Акробат?

— По горам лазил, — сказал Юра-Дима.

— Уважуха. А где?

— Кавказ, реже Тянь-Шань. Пару раз Памир.

Он натянул пронзительно жёлтый спасжилет.

— Надувать как?

— Он сам надуется, если что. Ноги вон в те стремена… да-да… и пристегнись. Теперь держи вот этот фартук — вот это колечко за тот крючок, а это — за этот. И всю скобу на себя до щелчка… так. Всё? Готов?

— Всегда готов, — сказал Юра-Дима.

— Ах да, — сказала Алёна. — Шлемы, блин. Ненавижу. Без шлема увидят — лицензию отберут. Правой рукой под сиденье… нашёл?

— Нашёл.

Шлем, к счастью, оказался лёгким, почти велосипедным: прочный, но очень ажурный внешний силовой каркас и мягкая внутренность. Юра перестал чувствовать его буквально через минуту.

— Федя, отпускай нас!

Самолётик отплыл от причала и медленно развернулся. Алёна нажала на кнопку пуска, и очень знакомо зажурчал стартёр. Потом мотор фыркнул и заработал.

Вопреки ожиданию он работал совсем негромко, не громче мотоциклетного с хорошим глушителем — то есть можно было переговариваться, даже не напрягая голос. Потом вступил пропеллер; свист и шелест рассекаемого воздуха оказались громче. Самолётик побежал по глади залива, заметно ускоряясь, — Юру вдавило в спинку. Самолётик подпрыгнул, стукнулся об воду, снова подпрыгнул — и теперь уже завис, а потом — у-ух! — взмыл, качнулся на воздушной волне, как гимнаст на батуте, и вдруг словно повис неподвижно, и стало намного тише, лишь только вода внизу, перечеркнутая стрелками ряби, улетала назад.

Алёна повернула к Юре сияющее лицо:

— Нравится?

— Зашибись!

— Куда летим?

— Куда хочешь!

— Ты сказал!

И — положила самолёт в вираж. Плоскость воды накренилась, солнце описало дугу и оказалось слева-сзади, а впереди прямой чертой легла почти прямая стрела пляжа.

— Острова здесь только сверху хорошие, — сказала Алёна. — Где грунт твёрдый, там намусорено, а где чисто — там болото. Но я знаю одно местечко…

— Садиться будем? — уточнил Юра.

— Даже и не знаю, — засмеялась Алёна. — Ты такой замороженный, что просто руки чешутся тебя расшевелить.

— Я замороженный? — удивился Юра. — Это я просто из-за толпы такой. Меня всегда в толпе начинает клинить. Особенно когда все пьют и веселятся. Тогда я или надираюсь, или ухожу. Сегодня вот ушёл.

— А зачем вообще приехал? Раз толпу не любишь?

— Воздухом подышать. Тебя вот встретил…

Он повернулся к Алёне, встретился с ней глазами — и вдруг понял, что взгляд оторвать не может.

Так прошли секунда или две.

Потом самолётик резко нырнул вниз, воздух засвистел в стойках и растяжках, взревел мотор. Вся конструкция затряслась, где-то внизу послышались частые хлопки. Юра покрепче вцепился в скобу. Два, считал он про себя, три, четыре… На счёт «семь» Алёна резко подала перекладину, которой управлялось мягкое треугольное крыло, вперёд, и Юру опять вдавило в сиденье. И тут же самолёт вошёл в крутой вираж над самой водой — так низко, что видно было, как от вылетающего из-под крыла воздуха вздымается бурунчик. Хлопки внизу продолжались. Юра перегнулся и посмотрел. Продолговатый кусок дюраля — видимо, крышка какого-то лючка — оторвался и, держась только на проволочке, лупил по поплавку.

— Дотянешься? — спросила Алёна как ни в чём не бывало.

— Вот этот, косой, можно отстегнуть?

— Ну, отстегни. Пока никто не видит.

Юра отстегнул один из привязных ремней, нагнулся вбок, дотянулся до злополучной крышки и дёрнул её на себя. Проволочка охотно лопнула.

— Куда теперь?

— А туда же, в люк то есть, и сунь. Потом приладим.

— Ага…

Он пропихнул крышку в люк — и она тут же принялась дребезжать там, как ложка в стакане.

— Ну и ладно, — сказал он.

— Потом приделаем, — повторила Алёна. Самолётик вновь круто набирал высоту.

— Конечно.

— А ты смелый.

— Я-то? Это не смелость. Это просто… Я же понимал, что ты нас не грохнешь.

— Правда?

— Ничего кроме. Ты давно летаешь?

— Давно. Лет десять.

— Ни фига себе! Это сколько же тебе лет?

— Двадцать три.

— И что? С тринадцати?

— Ага.

— Вроде же нельзя.

— А мы жили там, где никому до этого дела не было.

— Это где же?

— На Алтае. Недалеко от Рубцовска. Отец работал в лесоохране — я с ним сначала просто летала на разведку, съёмку вела, а потом он меня всему научил.

— А этот аппарат твой?

— О, если бы. Работаю на хозяина.

— Жаль.

— Почему?

— Так… Тебе бы это пошло — иметь свой маленький самолётик.

— Пока — дохляк… Эх, чёрт, занято моё любимое место! Вон, видишь — два катера стоят? Не повезло…

Юра посмотрел. У оконечности довольно большого острова чётко выделялась как будто вырезанная полукруглая бухточка, со всех сторон обрамлённая лесом; берег бухточки был чисто белого цвета, как мел, а вода — синее, чем в основном водохранилище. Но увы, действительно два катера приткнулись к пляжу, и кто-то барахтался в воде, а кто-то раскочегаривал большой мангал — к небу тянулась струйка дыма…

— Значит, не судьба, — сказала Алёна. — Катаемся дальше.

Они описали большой круг над водохранилищем, то забираясь на высоту, то спускаясь совсем низко, — так, что поплавки почти чиркали по гребням крошечных волн. Потом пролетели над лежащим в кустарнике старым пассажирским самолётом, местной достопримечательностью, — и вернулись к своему причалу.

— Ну что, понравилось? — спросила Алёна, когда они выбрались на прочное основание; всё равно покачивало, и спина, шея, затылок продолжали ощущать уже несуществующую вибрацию.

— Чертовски, — сказал Юра, выуживая деньги.

— Приходи ещё.

— Обязательно. Ты тут целыми днями, с утра до ночи?

— Вторник-четверг-суббота-воскресенье. По остальным дням я бываю свободна.

— Бываю?

— Ну… как правило, свободна. Так что…

— Тогда давай в следующий раз я тебя покатаю.

— Легко.

— Как тебя найти?

— Пиши…

В общем, с этого дня в монотонную жизнь Юры вдруг вплёлся синкопический ритм.

Она могла позвонить среди ночи и сказать: «Поехали купаться!» — и надо было радостно продирать глаза, хлопать энергетик из баночки и мчаться сквозь тьму в Дубну, к знакомой уже трёхэтажке на отшибе. Могла описать круг в небе, когда он шёл с работы. Могла подстерегать в засаде…

Как ни смешно, но отношения их долгое время оставались совершенно платоническими, и Юру почему-то это устраивало. Вернее, была какая-то двойственность: Алёнка очень нравилась ему как женщина, и он готов был в любой момент изменить положение вещей, — и в то же время ему нравилось, очень нравилось то, что между ними происходило сейчас, этакая игра в недоступность и в то же время — предельная откровенность; с Алёнкой можно было говорить обо всём, ничего не скрывая и ничего не стыдясь, и такого собеседника в жизни Юры до сих пор ещё не было ни разу, никогда.

— А вот тогда, в первый раз, помнишь — когда в той бухточке были катера, и ты сказала, что место занято, и садиться не будем — вот если бы тогда там никого не было и мы бы сели, что тогда? — спросил как-то Юра; они в порядке исключения просто сидели в кафе под навесом и ели мороженое из больших стеклянных креманок.

— Тогда? — Алёнка задумчиво вылизала ложечку; ложечка тоже была стеклянная. — Тогда, я думаю, мы бы потрахались на пляже, а потом ничего не было бы.