Девушка в отчаянии попыталась удержать его, но пальцы лишь скользнули по широким загорелым плечам.

— Сбежала, значит, от отца? — полувопросительно, полуутвердительно проворчал Хрис и тихим, но жестким, не терпящим возражений голосом скомандовал: — Ну-ка, быстро одевайся! Нечего из себя великую соблазнительницу изображать!

Убедившись в том, что отряд охотников скрылся в лесу, росшем у подножия Кремневой горы, Узитави свернула на Буйволиную тропу, которая должна была вывести ее к Соленому ручью. Твердо усвоив, что ни один из ее соплеменников не желает сталкиваться с Супругой Наама вне пещерного поселка, она старательно избегала показываться им на глаза, и это удавалось ей без особого труда, поскольку только охотники время от времени покидали долину Бенгри, в которой больше двух лет назад осели изгнанные с равнинных земель мибу. Сначала девушку страшно обижало, раздражало и доводило до слез подобное отношение соплеменников, но после бесед с Гани, пытавшимся, насколько это было в его силах, скрасить ее одиночество, она даже начала находить в своем положении некоторые положительные стороны.

Взрослые, дети и сверстники сторонились Узитави и редко заговаривали с ней по собственному почину, но зато никому не приходило в голову следить за девушкой и как-то ограничивать ее свободу. Ее не звали распахивать и засевать поля, снимать урожай, работать в огородах, ухаживать за свиньями или пасти буйволов. Она могла днями и ночами бродить, где ей вздумается, и делать что захочет: охотиться, ловить рыбу, искать лечебные травы и коренья, плескаться в ручьях или просто нежиться на солнышке. При этом, когда она возвращалась в поселок, каждое семейство считало за честь пригласить Супругу Наама к столу и сделать ей какое-нибудь маленькое приношение: хорошо обожженный горшок, мешочек зерна, красивый камешек. Иногда ее просили навестить больного, и тогда она пыталась помочь ему, используя заклинания и лекарственные снадобья, составлять которые обучала девушку Цемба. По совету вождя она старалась одаривать гостеприимные семьи пойманной в ручьях рыбой, ягодами и орехами, и хотя дары ее принимались с благодарностью, Узитави не переставала чувствовать себя чужой среди соплеменников и, возвращаясь в поселок, чаще всего отсиживалась в собственной пещере. Никто не решался тревожить ее там, но и посидеть с ней у очага, по-соседски посплетничать или по-доброму помолчать, глядя на пляшущие языки пламени, желающих тоже не находилось.

— Они не смеют заглядывать к тебе, ибо боятся твоего Всевидящего и Всемогущего супруга, — объяснял Гани девушке, — Наам ревнив, и никто не хочет давать ему повода для подозрений. Не обижайся на соплеменников, помни, что в их глазах ты Супруга Божественного Дракона, а не молоденькая девушка, нуждающаяся в любви и внимании.

Узитави несколько раз пыталась объяснить вождю, что ни разу не видела Наама и совсем не чувствует себя его супругой, но вождь никогда не дослушивал ее до конца. Жестом призывая девушку к молчанию, он говорил, что об отношениях ее со Всевидящим и Всемогущим не должна знать ни единая живая душа и что рано или поздно Наам, конечно же, осчастливит свою избранницу. Такого же мнения придерживались старая Цемба и Уйята — колченогий оружейник, научивший девушку изготовлять квики — духовые трубки и маленькие стрелы к ним, довольно точно попадавшие в цель с тридцати, а то и сорока шагов.

Из всего племени, пожалуй, только эти трое не испытывали перед Узитави суеверного ужаса, и это было тем более странно, что между собой они совершенно не ладили. Уйята после разгрома карликами его родного селения и гибели всех домочадцев во всем происшедшем винил колдунов и Гани, не сумевших предотвратить бойню, причем то, что колдуны погибли первыми, ничуть не оправдывало их в его глазах. Цемба смертельно боялась вождя, а тот, в свой черед, ненавидел и презирал ее и давно бы пришиб, если бы не оказалась она единственной в племени знахаркой, отвары и настойки которой, случалось, помогали кое кому из недужных и раненых. После того как две Невесты Наама умерли в Расписной пещере от лихорадки, Гани, придя в бешенство, убил двух стариков, помогавших Ярагашу наносить на их тела татуировки и, без сомнения, извел бы всех старейшин, но, на их счастье, дозорные принесли известие, что к Солнечным Столбам подошли беглецы из разоренного карликами селения нундожу, которые просят о защите и покровительстве. Весть эта так пришлась по сердцу Гани, что тот на радостях пощадил оставшихся в живых старейшин, поспешивших заявить, что Наам выбрал себе жену по нраву и теперь преследовавшие мибу беды кончились. Слова стариков оказались пророческими. В Бенгри начали стекаться не только беглецы из селений нундожу, но и рахисы, многие из которых пустились в путь еще до прихода пепонго и не только принесли с собой семена и посевное зерно, но и пригнали небольшое количество скота.

Кое-кто из мибу связывал это с любовью, которой якобы воспылал Наам к своей Супруге, но сама-то она ясно сознавала, что если Всевидящий и Всемогущий сменил гнев на милость и пришел на помощь племени, когда оно было на краю гибели, то уж ее-то заслуги в этом точно нет. Памятуя советы вождя, Узитави держала свои вопросы и сомнения при себе, и со временем они перестали ее мучить. Особенно остро ощущая собственное одиночество в полном людей поселке, она все чаще уходила из него, чтобы полазать по скалам в поисках ароматных травок и птичьих гнезд, побродить по лесу ради меда, ягод, фруктов и орехов. Сейчас, впрочем, Узитави рассчитывала на совершенно иную добычу.

Слушая рассказы вождя, который часто рассказывал ей о Мдото и других колдунах мибу, она узнала, что некогда Гани побывал в плену у пепонго и несколько раз ему доводилось видеть, как они варят хирлу — яд, который обездвиживает, а потом и убивает животных, мясо которых после этого остается тем не менее пригодным в пищу. По просьбе девушки, вождь описал способ приготовления хирлы и попытался припомнить, из каких растений ее получают. Расспросив Цембу, Узитави выяснила, из чего старухи мибу варят смертоносный яд цайан. Как делать цайвар — слабый, способный обездвижить лишь птицу, ящерицу или мелкого зверька яд — она уже знала, поскольку сама часто смазывала им служившие наконечниками ее маленьких стрел иглы дикобраза. Сравнив составы всех трех ядов и припомнив слова Гани о том, что сам он пробовал сварить хирлу, но ничего из этого не вышло — по-видимому, какую-то хитрость карлики от него все же утаили, — она изготовила несколько составов, действие которых тайно ото всех проверяла уже довольно давно.

Сделать нужный яд оказалось значительно труднее, чем предполагала Узитави. Она извела множество птиц, ящериц и мелких хищников, которые, пожрав оставленную им добычу, умирали сами, доказывая тем самым несовершенство изготовленных ею ядов, однако девушка продолжала составлять новые ядовитые снадобья, пока у нее не возникло ощущение, что кропотливые труды увенчались наконец успехом. Оставалось проверить новый яд на крупной дичи, и этим-то Узитави и собиралась заняться, направляясь к Соленому ручью.

Девушки мибу, как и других живших на равнинах племен, редко пользовались луком и стрелами — и то и другое считалось оружием воинов и охотников, — но многие из них превосходно владели квикой и, возвращаясь с полей, несли, бывало, за задние лапки зайца или связку сурков. Благодаря большому опыту Узитави научилась пользоваться духовой трубкой несравнимо лучше своих сверстниц, сносно справлялась с луком и могла при случае удачно метнуть легкое копье, однако до сих пор предпочитала охотиться с квикой на мелкую дичь. Желая стать настоящей охотницей и сознавая, что большой лук, как и копье воина, ей пока не по плечу, она рассчитывала, изготовив хирлу, обойтись и без этого оружия. Тогда бы и духовая трубка сгодилась для охоты на горных коз, красных буйволов и диких свиней. Ради этой-то дичи Узитави так долго и возилась с составлением яда, который надеялась опробовать еще до наступления темноты.