— Агеробарб, ты бредишь! Этого просто не может быть! Заразить целую страну… Это же подлость, какой свет не видывал! Это злодейство, равного которому еще не совершалось в нашем мире! — На этот раз Тразий говорил почти шепотом, но, поскольку он сидел ближе всех к Вивилане, девушка отлично разбирала каждое его слово.

— Чушь! Если люди чересчур глупы, чтобы по собственному почину обратиться к истинной вере, их должно привести к ней! Позволительно ли думать о гибели тел, когда пропадают души человечьи?! Пожалеешь ли ты розг для малого ребенка, дабы отвратить его от пагубного намерения прыгнуть в пропасть, сунуть руку в огонь или отрубить себе ногу топором? Ты слаб в вере, брат мой! Давно замечаю я, что не чтишь ты Близнецов и Отца их, Предвечного и Нерожденного как должно, хотя и удостоился принять Великое Служение! Вникни в мои слова, восчувствуй душой, что спасение мы несли заблудшим и ныне Азерги в Саккареме подобно факелу во мраке…

— Тс-с-с!.. — Вивилана дернулась, но пальцы Хриса стиснули ее плечо подобно стальному капкану. — Ты что же, совсем с ума сошла? А ну живо в шатер! И ни звука чтоб по дороге! — прошипел он, оттаскивая ее под прикрытие деревьев.

— Да ты послу… — Ладонь Хриса закрыла девушке рот, и по глазам его она поняла, что на этот раз расправы не избежать и мало ей не покажется Странник был обозлен не на шутку, а если бы он знал, что ей удалось подслушать, так верно выдрал бы ее, не сходя с места.

— Иду-иду… — Девушка торопливо скользнула по краю опушки к темному шатру, чувствуя, что ее прямо-таки распирает от желания поделиться с Хрисом услышанным. Пусть он потом хоть что говорит, хоть что делает, но об этом ему знать совершенно необходимо. И прежде всего он должен знать, что при жрецах ни в коем случае нельзя упоминать о Глазе Дракона, иначе не сносить ему головы, да и ей тоже. Хотя, вот ведь чудеса, в Аскуле своим приятелям он о хуб-кубаве не единожды говорил, а во время плавания по реке, да и на «Персте Божьем», несмотря на расспросы Агеробарба, ни разу не обмолвился, и ей не позволил. Неужели догадывался о чем-то? Или предчувствовал? Ай да Хрис!

Узитави взбиралась на самые неприступные кручи с такой легкостью, что Эврих порой впадал в отчаяние. Ему казалось, что он непременно должен свернуть себе шею, и если бы не спасительный хвост Тага, так бы оно, вероятно, и случилось. Молочно-белый горный бык словно чувствовал, когда юноше становилось особенно трудно, и тут же оказывался рядом. Временами Эвриху представлялось, что Таг значительно более человечен и заботлив, чем татуированная девица, и как-то раз юноша, едва не сорвавшись в пропасть, попытался заговорить с ней об этом, но Узитави вместо ответа пожала плечами и спросила: «Может ли посланец древних богов погибнуть, не исполнив своего предназначения?»

Эврих не был уверен, что правильно понял ее. Нумия пыталась обучать их с Хрисом языку мибу, но времени, чтобы усвоить его в совершенстве, было явно недостаточно. Юноша, впрочем, подозревал, что дело тут не только в плохом знании языка, но и в том, что Узитави оказалась настоящей дикаркой и представления ее о мире почти ни в чем не совпадали с его собственными. То, что дикарка была весьма миловидна и любвеобильна, ничего не меняло, и, если он желал уцелеть, ему следовало полагаться лишь на самого себя и Тага.

Придя к такому заключению, Эврих перестал обижаться на ловкую, как горная коза, девку и мало-помалу начал чувствовать себя на отвесных склонах скал достаточно уверенно. Особенно если рядом был молчаливый и надежный Таг, которого он полюбил всей душой и понимал несравнимо лучше своей чернокожей проводницы. Когда они не карабкались по горам и не занимались любовью, юноша пытался расспрашивать Узитави о ее жизни, и кое-что ему удалось разузнать, но обрывочные сведения эти никак не желали складываться в общую картину. О взаимонепонимании их лучше всего свидетельствовало то, что Эврих до сих пор не мог решить, за кого же принимает его эта странная девчонка, кем он является для нее: посланцем богов, волю которых она обязана исполнять, заблудившимся путником, взятым ею под свою опеку, супругом, дарованным ей небесами, или кем-то еще? Он не мог уяснить, что делала она у Ржавого болота, вдали от своего племени, и почему с такой готовностью согласилась отвести его к месту, где растет хуб-кубава, как будто не было у нее иных дел? Чего только не предпринимал юноша, чтобы получить ответы на эти и другие вопросы, но в конце концов, добившись более чем скромных результатов, вынужден был оставить попытки понять, что к чему, и, запасшись терпением, позволить событиям идти своим чередом. Рано или поздно все прояснится, так стоит ли из кожи вон лезть и приставать к очаровательной девушке со всякими глупостями?

Вероятно, повстречай Эврих Узитави в другом месте, он был бы более настойчив в стремлении удовлетворить вполне естественное любопытство, но край, по которому они шли, изобиловал такими чудесами, что вопросов всегда оказывалось больше, чем ответов, и юноша чувствовал, как постепенно утрачивает способность чему-либо удивляться. После каменных исполинов, по плечи утонувших в Ржавом болоте, ему казалось, что ничто уже не может поразить его воображение, но вышло иначе.

… Дождавшись, когда Эврих утолит голод, Узитави объяснила ему, что хочет отыскать ручей или речушку, впадающую в рыжие топи, с тем чтобы двигаться на юг по ее берегу. Воды в бурдюке почти не оставалось, и юноша, разделяя обеспокоенность спутницы, двинулся вслед за ней вдоль Ржавого болота. К полудню они нашли ручей и поднимались вверх по течению его, пока не наткнулись на озерцо, расположенное в похожей на огромную чашу круглой каменной ложбине. Место было как будто нарочно создано для отдыха утомленных путников, и, глядя, как девушка, сбросив травяную юбку, являвшуюся единственным ее одеянием, кинулась в прозрачную воду, Эврих тоже, не колеблясь, сорвал с себя задубевшую от пота и грязи тунику и прыгнул в озеро.

От ледяной воды у него перехватило дыхание, но, видя, что Узитави на берег не торопится, он не посмел выскочить из озера так быстро, как ему хотелось. Сцепив зубы, он пересек его саженками вдоль и поперек и даже нашел в себе мужество выстирать тунику, хотя кожа его покраснела и горела, словно ошпаренная. Девица между тем продолжала как ни в чем не бывало плескаться в хрустальной родниковой воде, и вид ее обнаженного тела нисколько не возбуждал Эвриха. Подействовала ли на него таким образом ледяная вода, беззастенчивость девушки или татуировка ее, создававшая вместе с темным цветом кожи иллюзию диковинного наряда, но, как бы то ни было, расположившись на нагретой солнцем скале, юноша совершенно хладнокровно наблюдал за тем, как Узитави, закончив весьма интимное омовение, стала выбираться на берег. Он не испытал ничего, кроме неловкости, когда девица присела рядом с ним на наклонную каменную плиту, а затем, смерив его загадочным взглядом бездонных глаз, легла навзничь, подставив жарким солнечным лучам свое сильное ладное тело. Опустив глаза, Эврих с неудовольствием думал о том, что рядом с этой татуированной дикаркой чувствует себя каким-то особенно голым и даже, смешно сказать, беззащитным. Покосившись на Узитави, он обнаружил, что и она наблюдает за ним из-под полуприкрытых век. Словно кошка за мышью, с раздражением отметил он и демонстративно повернулся к Тагу, который, войдя в озеро, шумно тянул воду с видом глубочайшего удовлетворения.

В следующее мгновение юноша ощутил, как Узитави, мягко перекатившись по каменной плите, прильнула к нему прохладным телом. Он настороженно замер, чувствуя, что ноги девушки оплетают его бедра, гибкие руки обнимают за шею. Подсознательно он ожидал чего-то подобного, и все же первым порывом его было отпрянуть, высвободиться из объятий этой самоуверенной самки, которая, кажется, уже считала его своей собственностью. Справившись с волной необъяснимого страха, виной которому была, скорее всего, татуировка, придававшая Узитави неуловимое сходство со змеей, юноша испытал прилив любопытства. Ибо девушка, опустившись на него всем телом, легким порывистым движением коснулась губами его лица и, словно потеряв к нему всякий интерес, принялась оглаживать руки и грудь Эвриха. Пальцы, губы и язык ее были вездесущи и неутомимы, они исследовали плечи и живот, бедра и колени своей жертвы, причем Узитави нисколько не волновало, как тот относится к этому. Покусываниями, пощипываниями и поцелуями она добилась, что жезл его мужества восстал, не мешкая охватила лодыжками колени юноши и опустилась на них.