Ужаснее всего было то, что несчастная женщина понимала: попади она в руки «стервятников» и догадайся они заставить ее ласкать их — все было бы точно так же. Мудро улыбаясь, Хванг как-то сообщил ей, что она относится к той части женщин, которые могут возбудиться сами, лишь возбуждая своих любовников, и он постарается развить это чувство должным образом. Так он и поступил: «Изготовитель женщин для утех» — почетное звание у пепонго. В его распоряжении были хитроумные козлы, мази, настойки и снадобья, которые помогали ему дрессировать рабынь. В помощниках тоже недостатка не ощущалось, и, хотя Хванг назвал как-то Нумию «испорченным материалом», имея в виду не только хромоту, но и кое-что другое, карлики, оказавшиеся, в отличие от мибу, большими ценителями любовных удовольствий, в конце концов вынуждены были согласиться, что вдвоем или втроем, как это заведено у «лесных людей», приходить к Хромуше скучно, но один мужчина с ней от тоски не умрет.

Самым странным и страшным был день, о котором Нумия мечтала с момента знакомства с Хвангом, — день, когда он снял с нее все путы и вошел к строптивой некогда рабыне без обычного своего кнута. Изо дня в день, из ночи в ночь она представляла, как свернет его тощую жилистую шею, вырвет то, что он заставлял ее ласкать совершенно немыслимыми способами, и вот долгожданный миг отмщения настал. Убедившись, что около хижины действительно никого нет и это не очередная ловушка, Нумия схватила маленького сизо-черного человечка за горло. Оставалось стиснуть пальцы — он был так уверен в себе, что даже не пытался сопротивляться. Она помнила свои клятвы и все же медлила сжать пальцы. Надеясь обрести силы и решимость в праведном гневе, пленница вызвала в памяти все нанесенные ей обиды и оскорбления, но вместо них вспомнилось почему-то, как дрожало от желания ее собственное тело и как этот маленький человечек, подобно всем приходившим с ним людям, искусно и старательно утолял томившее ее тело жажду. Они не только брали ее, но и отдавали ей себя — дикая эта мысль прежде не посещала Нумию, а ведь именно об умении любить пыталась поговорить с ней Узитави перед тем, как она, спасаясь от пепонго, сломала себе ногу… Телесная любовь у карликов не была связана с душевной, однако это тоже была какая-то разновидность любви, и, вероятно, по-своему Хванг тоже любил ее и приучил любить себя… Нумия чувствовала, что в этих рассуждениях кроется какой-то подвох, но запах Хванга привычно щекотал ей ноздри, будя воспоминания не об оскорблениях и обидах, а об утоленной жажде плоти. Готовые изломать, изувечить маленького человечка руки привычно начали ласково гладить его сухую сизо-черную кожу, столь непохожую на красно-коричневую черноту мибу, губы сами собой приоткрылись…

Нумия вновь застонала. Теперь она острее, чем когда-либо прежде, ощущала, что значит быть рабой наслаждений. До недавнего времени она, научившись жить желаниями тела, не особенно задумывалась над своими чувствами, но встреча с Хрисом, увидевшим в Нумии не рабыню, а страдающую женщину, разбудила в ней что-то, казавшееся давно и безвозвратно умершим. Порывы тела и внезапно проснувшейся души наконец-то объединились, и думать о том, что они снова будут в разладе, было невыносимо. Ее груди еще ныли от жестких рук Таангана, пылающее лоно еще хранило его семя, а тело уже радовалось, предвкушая новое слияние, в то время как душа содрогалась от омерзения, и Нумия знала: если она не решится покончить счеты с жизнью сейчас, то потом будет уже поздно. Душа умрет, заснет, как это случилось в поселке пепонго, а наученное Хвангом жить собственной жизнью, сделавшееся ненасытным и неразборчивым тело, страшащееся боли, жаждущее наслаждений, станет переходить из рук в руки, пока не износится и его не бросят на корм рыбам или червям.

Беззвучно поднявшись с циновок, Нумия вцепилась зубами в рукоять кинжала, повешенного капитаном вместе с поясом на крюк около двери, и осторожно потащила его из ножен. Она едва не уронила кинжал на пол, донесла до циновок и, став на колени, попыталась зажать босыми ступнями так, чтобы лезвие коснулось веревок, стягивавших ее руки за спиной. Не сразу, но ей все же удалось это сделать, и вот уже лопнула одна веревка, другая…

Неожиданно дверь приоткрылась, скрипнули плохо смазанные петли, и в каюту заглянула светлокожая девушка. Крохотное оконце пропускало мало света, близился вечер, и мягко повалившаяся на спину, чтобы скрыть кинжал, Нумия не могла как следует разглядеть лица вошедшей. Что-то в нем, однако, показалось ей знакомым, а когда девушка, сделав два шага вперед, склонилась над пленницей, женщина тихо вскрикнула и в смертельном ужасе отшатнулась от обретшего по воле Наама плоть духа Вивиланы.

— Тихо! — Девушка приложила палец к губам. — Я живая и пришла сюда, чтобы помочь тебе бежать. Я виновата перед тобой и рада возможности хоть как-то загладить свою вину.

— Ты — человек?! — Прикосновение Вивиланы убедило Нумию в том, что перед ней и в самом деле стоит соперница, собственноручно брошенная ею за борт «Девы». — Но как, во имя Наама, ты очутилась на этом корабле?

— Огромная рыба, посланная Морским Хозяином, доставила меня сюда. Я ухаживаю за ранеными, и «стервятники» побаиваются меня и почитают едва ли не за божество. Однако у нас нет времени на болтовню. Шторм пригнал «Рудишу» к берегам Мономатаны, и если ты хочешь бежать с корабля, то можешь попробовать добраться до суши вплавь. Впрочем, — Вивилана бросила многозначительный взгляд на громко сопящего во сне Таангана, — ты, я гляжу, успела поладить с капитаном и, наверно, предпочтешь остаться здесь?

— Нет! — решительно возразила Нумия. — Я, как видишь, уже почти освободилась и, если берег Мономатаны виден, конечно же доплыву до него.

— Отлично. — Вивилана спрятала под неопределенной формы хламидой принесенный с собой нож и одним движением подобранного с циновки кинжала освободила соперницу от оставшихся веревок. — Вижу, моя помощь тебе не особенно нужна.

— И все же благодарю тебя за добрые намерения и за то, что ты не держишь на меня зла. — Нумии показалось, что девушка поморщилась, но размышлять над тем, какие чувства испытывает к ней Вивилана, было явно, не время. Чернокожая женщина растерла затекшие руки, сделала несколько глотков воды из висящего на стене бурдюка и, шагнув к окошку, отодвинула запирающую его задвижку.

— Нога не помешает тебе плыть? Может, принести пару пустых мехов? На всякий случай я припрятала их в своем закутке, — предложила Вивилана.

— Лучше не рисковать, — пробормотала Нумия, поддевая створку окна кинжалом. Состоящее из шести маленьких стеклянных квадратиков, намертво заделанных в массивный переплет, окно, по видимому, нечасто открывали, и все же Нумии удалось с ним справиться. Распахнув его, она выглянула наружу: мономатанский берег и впрямь был виден вдалеке, несмотря на сгущавшиеся сумерки.

Женщина глубоко вдохнула прохладный, пахнущей влажным деревом, смолой и водорослями морской воздух, показавшийся ей удивительно чистым и освежающим. Перекинула через плечо и затянула на голом теле пояс с ножнами, бросила в них кинжал и повернулась к Вивилане:

— Да поможет тебе Наам, девушка. Пусть пошлет он тебе хорошего мужа и много любящих детей. А теперь уходи отсюда, негоже будет, если тебя здесь кто-нибудь увидит.

— Не беспокойся обо мне. И пусть убережет тебя Морской Хозяин. Давай подсажу, ставь ногу мне на колено.

Нумия, уцепившись за оконный переплет, подтянулась и, упершись пяткой в бедро Вивиланы, ринулась в темноту. Послышался тихий всплеск, и девушка, на цыпочках выйдя из каюты Таангана, аккуратно притворила за собой дверь. Теперь она, по крайней мере, могла быть уверена в том, что соперница ее благополучно вернется на родину и не будет ей мешать.

Улыбнувшись, девушка отправилась в отведенную для раненых каюту, чтобы целиком посвятить себя уходу за Хрисом. Она сумела заставить Таангана взять своего избранника на борт «Рудиши», сумела избавиться от соперницы и уж конечно сумеет поставить Хриса на ноги. А там, быть может, пелена спадет с его глаз, и он поймет, что нет на свете девушки лучше Вивиланы…