Он причесывался по-особенному, зачесывая прямые волосы назад. Они были слишком редкими. Вид редких волос, торчащих над лицом, делал его раздраженным. Эта прическа и выражение настороженности придавали ему вид испуганного человека.

— Здравствуйте, Филипп. — Приподняв одно плечо, она как бы извинялась. — Я собираюсь уезжать. Мой поезд должен подойти с минуты на минуту.

— Как ты поживаешь? — спросил он беззаботно. — Выглядишь великолепно.

— Спасибо, у меня все хорошо.

— Ты ждешь кого-то?

Она наклонила голову. Обсуждать это на станции? Тем не менее ответила:

— Нет.

Затем он завладел ее вниманием, сказав:

— Этим утром говорил с Татлуортом. Ты была у него на званом обеде в среду вечером, где встретила, как я полагаю, человека по имени Джеймс Стокер?

Он рассмеялся, и его смех заставил ее насторожиться.

— Почти невозможно не столкнуться с ним. Красивый молодой человек, четко выражающий свои мысли, привлекательный — все здесь влюблены в него.

— Я встречала его.

Он ждал, что она добавит что-нибудь еще. Николь уклончиво сказала:

— Он производит впечатление порядочного человека. Он, несомненно, ваш хороший друг, так как очень хорошо отозвался о вас.

— Он очень тесно связан со мной: именно я финансирую его исследования в Кембридже, я назначил его в комитеты и надеюсь, что он займет со временем высокий пост.

— Что же, в таком случае он должен быть вам очень благодарен.

— Черт побери, думаю, что так оно и есть. Я курировал его, когда он был еще студентом, был руководителем его работ. Я помог и его продвижению.

Она не знала, что сказать.

— Что вы о нем думаете? — спросил Филипп.

Николь все меньше и меньше понимала, что ей следует говорить. Какую цель он преследовал? Она поколебалась, прежде чем продолжить:

— Он, по-моему, идеалист. Его видение мира не вполне совпадает с вашим.

— Ха! — сказал Филипп и погрозил ей пальцем. Она догадалась, какого ответа он от нее ждал. Он поднял брови, делая вид, что оскорблен:

— Я глубоко задет.

Она рассмеялась, отчасти потому, что именно этого и добивалась.

— Боюсь, вы очень практичны, Филипп. И это спасает вас от ужасного идеализма. Но ваша практичность имеет некоторые преимущества.

Он усмехнулся, смягчившись, и посмотрел вокруг. Оглядевшись и увидев пару газетных киосков, он сказал:

— Я не знаю точно, но кто-то сказал, что он положил на вас глаз...

— Филипп, я думаю, ему нет и тридцати. Что ему может понадобиться от женщины моих лет?

Слишком быстро, для того чтобы польстить, он сказал:

— Правильно. — И рассмеялся. — Моей первой мыслью была именно эта. Я не имею в виду то, что вы потеряли привлекательность, Николь. Но Джеймс еще так... я не знаю... — Он надул щеки, затем с шумом выдохнул воздух: — Пф-ф. Джеймс не образец добродетели, я вам говорил. — Филипп сложил губы трубочкой и нахмурился.

Он хотел, чтобы она составила превратное мнение о Джеймсе.

— Стокер интеллигентен, настоящий ученый, но основное его очарование в другом: он очень легко приспосабливается к обстановке, что в другой жизненной ситуации при меньшем таланте и меньшем самомнении позволило бы ему стать очень удачливым артистом. Идеалист! Ха!

— Правильно, — только и смогла выдохнуть Николь.

Пока они так стояли, послышался свисток приближавшегося поезда. Она чувствовала себя все более и более неуютно. Было совершенно невыносимо, что Филипп неправильно понял молодого человека, который не сделал ему ничего плохого, его подопечного, его протеже, почти приемного сына, только потому, что кто-то что-то наболтал о нем Филиппу.

Она сказала не столько ради Джеймса, сколько ради Данна, которому нужны были такие друзья, как Джеймс Стокер:

— Думаю, вы не доверяете ему, Филипп, потому что удалили его от себя.

Когда Николь взглянула на Филиппа, то увидела, как внимательно он ее разглядывает. И неожиданно произнесла:

— Вы так давно не были в городе. Вы сами отдалились от него. Вы очень практичны: поговорите с ним. Уладьте это.

— Николь... — начал Филипп, но его слова поглотил шум быстро приближавшегося поезда: громкий визг металла и звук выпущенного пара заставили их прервать разговор.

Николь сделала знак своей горничной. Носильщик подвез на тележке ее чемоданы и саквояжи.

Поезд с шумом вибрировал от продолжавших работать механизмов. Как только ее багаж был погружен, Филипп сказал:

— Николь, я хотел бы снова увидеться с тобой, именно с тобой я хотел бы все уладить.

Она взглянула на него.

— Нечего улаживать, Филипп, — рассмеялась она. — Я все уладила много лет назад. Но если у тебя появилось такое желание — поговори с Дэвидом. Он рад любому проявлению твоего внимания.

Филипп протянул руку, чтобы помочь ей войти в вагон, затем задержал ее руку в своей. Когда она повернулась, чтобы пройти в тамбур, он сказал:

— Не замахивайся так высоко, Николь. — А после паузы добавил: — Я — лучший выбор для тебя.

Боже! Она надеялась, что нет. Каким проклятием это стало бы для нее. Она уставилась на Филиппа с выражением безразличия, ничего не понимая.

Он сказал:

— Человек, как Стокер... что же... — Филипп покачал головой. — Ты погубишь его, ты это знаешь.

У нее в груди все сжалось, ей стало трудно дышать, словно воздух на перроне стал холодным. Она спокойно взглянула на Филиппа, чтобы поставить его на место.

В то же мгновение он отвернулся, отпустив ее руку и при этом фыркнув, словно она его оскорбила. Разозлившись, как от удара палкой, он сказал:

— Вилли совсем плоха, клиника не приняла ее. Мне пришлось оставить ее в хосписе в Бате.

Николь поджала губы и нахмурилась.

— Ох, Филипп, почему же вы в таком случае не с ней?

Он слегка пожал плечами и стал похож на того Филиппа, которого она знала прежде. Он стоял с опущенными плечами, покинутый. Его глаза честно и открыто встретились с ее глазами и остекленели, когда он произнес:

— У нее нет ни малейшего представления о том, что я там присутствую.

— Мне так жаль, — сказала Николь, — о, Филипп, мне так жаль!

Он кивнул.

Она почувствовала напряженную беспомощность, когда поезд тронулся. Через оконное стекло она увидела Филиппа. Он неподвижно стоял на платформе, глядя, как она уезжает. Его рот был сжат, на лице появилось выражение безнадежности. Было видно, что у него большие неприятности.

Поезд двигался, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, все быстрее и быстрее. Николь стояла, не решаясь сесть. Она держалась за поручень багажной полки, с трудом приходя в себя. Ей было очень жаль Филиппа. У нее сдавило горло, губы дрожали. Но как бы ни были сильны ее переживания, она не чувствовала себя обязанной ему: он был ее прошлым. Она была в безопасности, переживая за человека, который наделал в жизни много ошибок и чья жена теперь умирала. Она чувствовала к нему только жалость. И вовсе не он был причиной того, что она окаменела, у нее в горле стоял ком, и она даже не могла глотать.

Николь оставила Джеймса. Действительно оставила его и с ним вместе оставила все надежды на новую жизнь.

Она не намеревалась плакать, как и обещала. Это было необходимо, чтобы их разрыв был окончательным.

Потому что она прекрасно понимала, что в словах Филиппа была правда: она могла бы сломать жизнь молодому герою, если позволила бы их отношениям продлиться, если бы оставила Джеймсу надежду. Она не могли быть «только друзьями», хотя и пытались это сделать, потому что он был влюблен в нее. Это могло обернуться бедой для сэра Джеймса Стокера. Если она будет поощрять его, он может совершенно случайно совершить опрометчивый поступок и погубить свою жизнь. И все из-за нее.

На Николь нахлынули страхи из-за одной совершенно непреодолимой и слишком для нее приятной черты его характера: ее верный рыцарь не обладал необходимым в таком случае двуличием, для того чтобы поддерживать отношения с женщиной, имеющей дурную репутацию. Это было не в его характере — жить в вынужденном притворстве.