Не любит. Ну и пусть. Не гонит же. И не прогонит — потому что он нужен ей. А, значит, у него есть время привязать ее к себе.

— Мы пришли, — я поворачиваюсь лицом к Графу — и улыбаюсь самой себе, осознав, что, лишь стоит бросить взгляд на его губы, — тотчас же появляется мысль о поцелуе.

— Спасибо за интересную историю, Шахерезада.

Граф берет меня за руку — и галантно, не отпуская моего взгляда, целует мне пальцы.

Я невольно облизываю губы.

— Сладких снов, Шахерезада.

— Сладких снов, Граф.

Еще некоторое время мы стоим неподвижно, глядя друг другу в глаза. Затем Граф разворачивается и уходит.

Я дожидаюсь, пока его черное пальто исчезает в утренних сумерках. Затем протягиваю руку, чтобы открыть дверь подъезда, — и замираю, услышав рев мотоцикла. Черный «Судзуки» плавно подкатывает к ступеням и останавливается напротив меня. Мотоциклист снимает шлем — и мой взгляд цепляется за разорванную мочку уха.

— Вас ждут, — говорит мотоциклист, — и протягивает мне второй шлем.

В мою пятнадцатую осень погода стояла такая же, как и сейчас: то ледяные дожди, то всплески тепла, то серость, то золото. Тот день был неожиданно ласковым после недели холода — именно той недели, которую меня угораздило провести на улице. Я тогда еще злорадствовала сама над собой, что перед побегом стоило бы посмотреть прогноз погоды. Наверное, такое отношение к себе меня и спасало, потому что в какую сторону ни глянь — все казалось беспросветным. В отличие от неба в тот вечер — оно напоминало вскипевшую простоквашу. Хлопья облаков всех оттенков белого пронизывали розовые спицы закатного солнца.

Он тоже смотрел на небо, запертое прутьями высоток. Выглядел таким рассеянным, полностью погруженным в свои мысли, — казалось, будет дорогу переходить — даже красный свет не заметит. Я тогда подумала: знай эти мысли, может, и не стала бы его обворовывать. Но я понятия не имела, что творилось у него в голове, поэтому решила-таки стянуть кошелек — выпирал под курткой из заднего кармана джинсов. Вообще-то, я предпочитала незапертые машины и забытые сумки — тяжела судьба карманника с боязнью прикосновений. Но тут такой экземпляр…

Некоторое время я просто шла за своей жертвой, не скрываясь, хотя улица была пустынной — после семи этот рабочий квартал вымирал. Изучала. На вид ему было лет под сорок. Одет — просто, но аккуратно. Кашне на шее. Аккуратная стрижка. А у меня молния на одном сапоге не застегивалась — сломалась. Носки дырявые — пальцы ног мерзли. Вши — чесалась. Жуть… Шла — и не могла от кошелька взгляд оторвать — пухлый такой, а вдруг там много денег?..

Подошла к своей жертве поближе — ловко выудила свой приз… — а мужчина вдруг раз — и схватил меня за руку! Никогда бы не сказала по нему, что он может быть таким ловким. Вот так мы и познакомились.

Вернее, познакомились мы чуть позже. В тот самый момент мне было не до знакомства. Впервые после событий в детдоме меня кто-то коснулся. И не просто коснулся — а со всей силы сжал запястье. Меня словно током прошибло. Кожа под его пальцами будто воспламенилась. Я в ужасе смотрела на руку, сжимающую мое запястье, — а перед глазами расплывались разноцветные пятна. Ноги подкашивались. Словно я — механизм, робот, в котором внезапно произошел сбой программы.

«Отпустите!» — процедила я сквозь зубы.

Мужчина забрал кошелек — и отпустил мою руку.

Отошел на шаг — и смотрел на меня так странно, словно ему и самому стало дурно. Я согнулась, оперлась ладонями о колени, опустила голову. Стояла, покачиваясь.

— Боитесь прикосновений? — спросил он.

— Не ваше дело!

Конечно, любой нормальный человек вызвал бы полицию — даже я сама бы так поступила на его месте. Мне бы сбежать, пока он в замешательстве… Но куда — все, как на ладони, да и картинка перед глазами по-прежнему раскачивалась. Все, думала я, кранты. Полиция. Детдом. А, может, и колония.

Но вместо звонка в полицию он предложить меня накормить — закусочная сияла огнями прямо через дорогу. Наверное, специально вытяжки на улицу вывели, чтобы от сочных запахов животы таких вот бродяжек, как я, сворачивались в трубочку.

Кое-как доплелась до кафе. К счастью, ни одного занятого столика.

Сняла ветровку, а под ней — изъеденный молью свитер. Ну и черт с ним. Дети, живущие на улице, носят джемпера из верблюжьей шерсти, только если обворуют бутик.

Ждем заказ. Я заложила руку за руку, смотрю на доброго самаритянина с неприкрытой усмешкой.

— Где ты живешь? — спросил он таким тоном, словно ему действительно было до этого дело.

— Я космополит. Мой дом — весь мир!

На слове «космополит» его бровь приподнялась.

— А где твои родители?

Подошла официантка. Стала раскладывать на белоснежных скатертях столовые приборы, завернутые в салфетки, — и все косилась на меня. Я поймала ее взгляд — и положила локти на стол — с таким размахом, что звякнули друг о друга солонка с перечницей. Официантку как ветром сдуло.

— Родители? Если узнаете, где они, — мне расскажете. А, впрочем, не говорите, — неинтересно.

Мои родители были алкоголиками, меня у них забрало государство. Из одной ямы бросило в другую.

А потом наступило самое приятное время за последнюю неделю — официантка — уже другая — принесла заказ. Я таких вкусных гамбургеров в жизни не ела! Помню, сижу, чавкаю, чтобы проверить границы терпения моего благодетеля, — а заодно выяснить, что ему от меня надо. Знала же, что бывает с девушками после таких вот бесплатных обедов.

Жевала, а сама по сторонам поглядывала: куда сбежать, если что, кого на помощь позвать. Заодно женщину с открытой сумкой приметила — заказ с собой собиралась забрать… Страшно даже вспомнить, что тогда творилось в моей голове. Там кроме инстинкта самосохранения ничего не было.

— Почему боишься прикосновений? — допытывался он.

— Брезгливая.

Я не собиралась ему рассказывать — даже за три порции таких вот гамбургеров — что последним человеком, который меня до него касался, — был сторож в детдоме. Молодой еще мужик, приятный на вид. Однажды ночью, когда мне, как обычно, не спалось, я пришла попросить у него сигарету. Он угостил. А потом решил взять плату… Я долго с ним боролась — пока рукой не дотянулась до телефона на столе. Вмазала ему по голове — и бегом. Больше в детдом возвращаться не собиралась. Думала, вернусь — убью. Я потом еще много лет чувствовала на себе его пальцы.

— А деньги откуда берешь? Воруешь? — не унимался мужчина.

— Работаю. На кухне.

Это был мой первоначальный план — устроиться в теплое местечко — на любую зарплату — лишь бы еда была под боком, и крыша над головой. Но ни в одной столовой, ни в одном самом захолустном кафе на работу меня не взяли: ни документов, ни разрешения родителей, да и внешний вид потрепанный, голодный… В одной забегаловке, правда, предложили место уборщицы, но там до кухни — далеко, а зарплата — мизерная. Да еще и через месяц первая выплата — с такими холодами через месяц ее получать было бы некому.

Мужчина скользнул взглядом по моим волосам. Да, подумала я, насчет кухни завралась, признаю. Меня в таком виде даже обслуживать в кафе не рады — не то, чтобы на работу брать.

— А десерт, дяденька, устроите? — спросила я, облизывая пальцы. — Давно морожинку не ела.

Он покачал головой, сказал, денег больше нет.

На улицу я не торопилась — успею. Все ждала, когда он предложит мне к нему домой за деньгами сходить. У меня и складной ножик при себе был для таких приглашений. А он откинулся на спинку стула, достал из кармана орех каштана и то сжимал в ладони, то перекладывал из руки в руку — точно маньяк.

— Я — учитель, — произнес он, копаясь в моих глазах. — Хочешь, помогу в техникум поступить?

— А чего в техникум, — ухмыльнулась я, — давайте сразу в универ!

— Можно и в универ, — поразмыслив, ответил благодетель. — Хотя обещать не могу.