В закрытом милицейском «пикапе» было тепло. Полина Никитична отказалась сесть рядом с водителем и попросила Сашу ехать с нею в кузове, где были оборудованы мягкие, обитые искусственной кожей сиденья. Правда, сквозь маленькие окошки, покрытые причудливыми морозными узорами, почти не проходил свет, и было темновато. В кабину сел врач из городской поликлиники Семён Семёнович, который по совместительству уже много лет исполнял обязанности судебно-медицинского эксперта.

Впрочем, должность эта числилась за ним только на бумаге, так как происшествия, требующие медицинской консультации, за все эти годы так и не случились ни разу, ни в самом Н…ске, ни в его окрестностях. Да и сегодня Семён Семёнович понадобился не как эксперт, а просто как опытный врач.

Саша знал его с детства и хорошо помнил, как боялся когда-то окладистой бороды, висячих «запорожских» усов и сердитого взгляда из-под мохнатых бровей. Стоило Антонине Михайловне сказать, бывало: «Хорошо, позовём Семена Семёновича!» — как «заболевший» школьник Саша Кустов моментально выздоравливал и отправлялся в школу. Во всем Н…ске не было человека, который хоть раз в жизни не побывал в руках старого доктора. Саша не помнил времени, когда бы Семён Семёнович выглядел моложе, чем теперь, и про себя считал, что тот всегда был старым.

Полина Никитична всю дорогу от Н…ска до Фокино донимала Сашу вопросами, на которые он не мог ответить при всем желании. Она ещё не оправилась от потрясения, вызванного исчезновением на её глазах внучки, а затем ошеломляющим известием о её появлении в пятнадцати километрах от дома, и хотела знать подробности, вообще никому пока неизвестные.

— Какой же ты, Сашенька, милиционер, если ничего не знаешь? — говорила она и плакала.

— Тётя Поля, — старался успокоить её Саша, — ну о чем вы плачете? По-моему, надо радоваться, а не плакать. Анечка жива и здорова, и ничего с нею не случилось (Саша даже не замечал, какую бессмыслицу говорит). Сейчас приедем в Фокино — и вы её увидите!

Но на Полину Никитичну его доводы не действовали.

Из-за гололедицы пятнадцать километров ехали более сорока минут. Но вот, наконец, и фокинский сельсовет.

Их ждали, видимо предупреждённые из Н…ска, и председатель сельсовета сразу же доложил, как только Саша выбрался из машины:

— Девочка в полном порядке, чувствует себя хорошо и даже не чихает.

Судя по тону, это последнее обстоятельство казалось председателю самым важным во всем происшествии.

— Даже не чихает! — сказал Семён Семёнович, торопливо проходя мимо них в дом. — Тогда, пожалуй, мне здесь вообще делать нечего.

— Это вы говорили час назад по телефону с начальником милиции? — спросил Саша.

— Так точно, я!

Видимо, председатель полагал, что с офицером милиции нужно разговаривать по-военному, чётко.

— Что это за плёнка, о которой вы рассказывали? Слышимость была плохая, начальник не понял, — на всякий случай, чтобы не уронить в глазах председателя авторитет старшего лейтенанта Кузьминых, прибавил Саша.

— Плёнки больше нет!

— А куда она девалась?

— Это нам неизвестно, товарищ начальник. Была, однако теперь нет.

— И вы не видели, куда она пропала?

— Никак нет, сначала была, все видели, потом вроде как растаяла. И нет!

Саша кивнул головой, делая вид, что слова председателя ему понятны.

— Кто первый увидел девочку на улице? — спросил он, понимая, что продолжать расспросы о плёнке бесполезно: председатель, очевидно, сам знал не больше.

— Не на улице, на дороге, метрах в двухстах от околицы. А увидели её два брата Седых, Василий и Федор, кузнецы наши. Их кузня в стороне стоит от села, значит. Оба и шли на работу. Они и принесли девочку ко мне.

— Где сейчас братья Седых?

— Тут, ожидают вас. Как начальник сообщил, что вы приедете, я, значит, и вызвал их.

— Пойдёмте! — сказал Саша.

Загадочная плёнка не давала ему покоя всю дорогу от Н…ска. Он чувствовал, что именно в ней, в этой плёнке, заключена разгадка более чем странного факта, что трехлетний ребёнок, почти совершенно раздетый, не замёрз на двадцатитрехградусном морозе. И, судя по словам председателя, чувствовал себя как обычно.

«Совершенно необъяснимо! — думал Саша, входя в дом. — Ни в какие ворота не лезет!»

Анечку он увидел не сразу, её заслоняла широкая спина доктора. Девочка сидела на коленях Полины Никитичны, закутанная в огромный шерстяной платок, концы которого свисали до пола. Семён Семёнович только что закончил её выслушивать и сейчас с озабоченным и сердитым лицом, которое, впрочем, всегда у него бывало при осмотре больных, почему-либо вызывавших в нем беспокойство, медленно свёртывал трубки фонендоскопа, пытливо глядя на юную пациентку, которая, если судить по внешнему виду, была совершенно здорова.

В комнате кроме председателя сельсовета, Анечки и трех приезжих (водитель остался в машине) находились ещё две пожилые женщины и братья Седых, до того похожие друг на друга, что Саше в первый момент показалось: один из них сидит у зеркала, а второго вообще нет. Тем более, что оба кузнеца были одинаково одеты.

В углу стояла большая круглая печь, от которой шёл сильный жар. Наверное, в неё щедро подкинули сухих дров, чтобы Анечка могла как следует согреться.

«Уж не от жара ли этого исчезла плёнка?» — подумал Саша.

Он не мог даже заподозрить, что снова, в который уж раз, угадал точно. Была ли эта необычайная проницательность свойством его ума, не имевшим до сих пор случая проявиться? Или необычайные обстоятельства вызвали её появление? Человек часто, особенно в молодости, сам не подозревает, какие способности в нем скрываются.

— Ну как, доктор? — спросил Саша.

— В высшей степени странно! — ответил Семён Семёнович. — Девочка, по-видимому, совершенно здорова! Никаких показаний, в лёгких чисто. Чудеса да и только! Рассказать — никто не поверит.

— Вот, вот, именно так! — вмешался в разговор председатель сельсовета. — Как девочку принесли, я за фельдшером нашим послал немедля. Так он, однако, то же сказал, что и вы сейчас, товарищ доктор.

— Кстати, где он, ваш фельдшер? — спросил Саша.

Председатель усмехнулся.

— Ушёл! — сказал он. — Обиделся, как узнал, что вы с собой доктора из Н…ска захватили. «Мне не доверяют, пусть тогда сами и разбираются», — сказал. С тем и ушёл. Он у нас сильно самолюбивый.

— А при нем плёнка ещё была?

— Никак нет. Она сразу исчезла, как только девочку внесли в дом. Егор, это фельдшера нашего так зовут, пришёл минут через семь — восемь.

— Кто же видел плёнку?

— Я один. Ну и конечно, они. — Председатель указал на братьев Седых.

— Мы видели! — сказали оба кузнеца одновременно.

Саша улыбнулся. «Ну совсем как один человек, даже говорят в один голос», — подумал он.

— Семён Семёнович, — спросила Полина Никитична, — Анечку можно одевать? В одном платке-то ещё простудится.

— Ну уж нет! — обиженно сказал председатель, указывая на печь, чуть ли не докрасна раскалённую. — У нас здесь не простудится, нет!

— Не можно, а нужно! — ответил Полине Никитичне Семён Семёнович. — Давно пора. Да что вы, право, словно боитесь выпустить её из своих рук. Никуда она не денется!

— Теперь-то, конечно, никуда, это верно, а вот потерять трехлетнего ребёнка на дороге — это, знаете ли!… — Председатель укоризненно покачал головой.

— Одевайте, одевайте! — перебил его Семён Семёнович. — Я же сказал: девочка здорова. И нечего её кутать в шерстяной платок.

— Мы её горячим молоком напоили, — сказала одна из женщин, оказавшаяся женой председателя, — вот потому и здорова, не застудилась.

— Побудьте сами голой на морозе, поможет вам тогда горячее молоко, как же! — проворчал доктор.

У Саши буквально «чесался язык» попробовать расспросить Анечку, где она была, что видела или слышала. Авось девочка что-нибудь запомнила и сумеет рассказать более или менее связно. Хотя бы о наружности того, кто надел на неё плёнку, или кто и как перенёс её из Н…ска в Фокино. Любое самое смутное, самое краткое воспоминание о трех часах, проведённых неведомо где и неведомо с кем, даже трехлетнего ребёнка — ценный материал.