— Чур меня!

— Ты решил? — спросила я свою вроде как уже собственность. Оплатила ведь.

Тот, к кому я обращалась, устало прикрыл глаза, что я восприняла как отказ. Ну что ж… Я в любом случае уже потеряла два серебряных. И потеряю еще больше, если мне придется заботиться об этом человеке.

Молча встала и отвернулась, сделав шаг к выходу из клетки, но услышала сзади шорох. От неожиданности дернулась и отпрыгнула в сторону, опасаясь удара в спину, но…

Изможденный, грязный и невероятно худой мужчина вставал, превозмогая себя. Сначала на четвереньки, потом, цепляясь за прутья, на ноги… Он едва стоял, согнувшись и покачиваясь, но смотрел на меня исподлобья хмуро и непримиримо. Похоже, мои слова, что хоть ползком, но сам, были восприняты буквально.

— Музыкант, ошейник активировать на смену владельца нужно, — подсказал один из сопровождавших меня мужчин из трактира. — Там же чары, надо, чтобы магия тебя новым хозяином признала.

Я нерешительно подняла руку, но сначала уточнила у раба:

— Ты принял решение?

Вербального ответа не последовало, просто он опустил ресницы и откинул голову, подставляя мне шею и магический артефакт, ограничивающий его свободу.

— А… как? — повернула я голову к прежнему хозяину, который стоял, рассматривая свои грязные ногти, и не спешил принимать участие в происходящем.

Лишь после моего вопроса он брезгливо поморщился и соизволил ответить:

— Я к этому прикасаться не желаю, но кровь дам, — после чего покопался в кармане, вытащил оттуда что-то маленькое и блестящее и, кольнув себе мизинец так, чтобы выступила красная капля, протянул мне руку. — Бери, парень.

— И? — Ничего не понимая, я указательным пальцем аккуратно собрала предложенное и замерла, не зная, что делать дальше.

— Намажь моей кровью ошейник, — скучающе отозвался рабовладелец. А как только я это сделала, протараторил: — Отказываюсь от всех прав на жизнь, смерть, тело и душу этого раба и добровольно передаю его новому хозяину. Всё, забирай.

Поняв, наконец, что от меня требуется, я уже себя в ладошку кольнула. Пальцы травмировать нельзя, мне еще играть предстоит. Мазнула уже своей кровью ошейник и, повинуясь интуиции и догадке, проговорила:

— Принимаю в свою власть жизнь, смерть, тело и душу этого раба. Отныне он принадлежит мне.

И лишь после вот такой двойной активации кровью прежнего и нового владельца магия сработала — по зачарованному металлическому обручу пробежал ряд искр, заставив узника глухо протяжно застонать и зажмуриться. Наверное, это очень больно. Впрочем, всё длилось буквально миг, искры быстро погасли, и ничего уже не напоминало, что штука, водруженная на шею смертника, какая-то особенная.

— Идем, — тихо велела я ему, вышла и обратилась к работорговцу. — Удачи вам, господин. О теле этого раба я позабочусь, никто не найдет трупа.

Я имела в виду, что теперь этот несчастный выживет, но меня поняли явно не таю.

— А говорил, что не собираешься его пришить. Не понимаю я… Пырнул бы сейчас, и все дела. На кой куда-то тащить эту падаль?

Ответа он не ждал, и я сжала зубы, чтобы не сказать чего-то лишнего.

Мы медленно, чтобы едва переставлявший ноги преступник смог не отставать, добрались до выхода со склада. Уже рассвело, как оказалось, и мои спутники заявили, что из трущоб они, так уж и быть, со мной выйдут, а то жалко меня, дурака. А дальше — сам. Некогда им время терять.

Если честно, то я бы сама и не выбралась из этих кварталов. Шли мы на бои в темноте, а сейчас, при рассеянном утреннем свете, я совершенно потерялась. Нет, поплутав, вероятно, отыскала бы дорогу. Но это в одиночестве.

За моей же спиной, стараясь не упасть, держась за стены, заборы и деревья, медленно, но упрямо плелся выкупленный мной смертник. За все время он не проронил ни слова, я тоже не спешила заводить с ним беседы. Успеем еще всё обсудить. Главное, чтобы он не умер по дороге. Мало того, что он, похоже, решил уморить себя голодом, чтобы прервать жалкое существование, и был совершенно обессилен. Так еще и раздет ведь. Тонкие, изгвазданные, обветшавшие штаны из какой-то дерюги явно не спасали от осенней сырости и ветра. А больше из одежды на нем не было ничего, ни рубахи, ни обуви. И сейчас его босые узкие ступни с мерзким чавканьем погружались в грязь и лужи.

Ну зачем, зачем я ввязалась в это безумие? Вот кто меня заставлял? Я ведь понимала, что сейчас он мне не помощник, а обуза. Его нужно лечить, кормить, одевать. А я сама медяки считаю и экономлю на всём.

Просто не смогла я оставить его там. Он ведь из высшего сословия, если судить по словам его прежнего хозяина. Пусть — политический преступник, но не убийца, насильник или разбойник. И не хватило мне черствости остаться безучастной. Я сама аристократка, и хотя сейчас влачу нищенское существование, но от этого не перестала быть дворянкой. Это в крови, в воспитании, во впитанных с детства ценностях.

Трущобы остались позади, и мои спутники сразу же распрощались, напоследок сообщив то, что мне и самой уже было ясно: я дурень, каких поискать. Навязала на свою голову проблему…

«Проблема» тяжело дышала за моей спиной, прислонившись к покосившемуся забору. Я прикрыла на мгновение глаза, собираясь с силами и мыслями, после чего повернулась к смертнику и негромко сообщила:

— Я неместный, остановился в трактире. Планировал завтра уехать, но теперь придется задержаться. Тебя в таком виде в него не пустят, поэтому сейчас мы идем в общественную баню, и ты отмываешься. А дальше будем думать, что делать. Пить хочешь?

На меня зыркнули светло-карие, практически желтые глаза, щека, изуродованная шрамом, дернулась, но вместо ответа мужчина просто кивнул. Сняв с пояса флягу, я сначала сама глотнула из нее немного воды, после чего протянула ему.

— Можешь всё допить, если хочешь, — отвела я взгляд, чтобы не смущать.

Взял молча, жадно припал к горлышку и с громким бульканьем всё выпил. Забрав фляжку, я пристроила ее на место и отстегнула от воротника теплого свитера амулет от насекомых.

— Прицепи его к своей одежде. Без этих штук тут в бани не пускают.

Лицо раба перекосило, но взял, трясущимися руками прикрепил булавку к поясу рванья, которое уже мало напоминало брюки. Наверное, мне следовало бы ему помочь, но я не желала этого делать по двум причинам. Во-первых, он вонял и был выпачкан в чем-то неопознаваемом настолько, что с ним даже стоять рядом было испытанием для обоняния и осязания. А во-вторых, я совсем не была уверена в том, что этот пусть политический, но всё же преступник не агрессивен. Даже сейчас для него не составит труда вцепиться мне в горло и задушить. Нет, если я вырвусь, то смогу убежать, он явно не догонит. Но… мне не хотелось испытывать судьбу.

А насекомые… их было много. Нам пришлось постоять, пережидая, пока во все стороны разбегались вши, блохи и не знаю, кто еще. Я отошла подальше и в ужасе ждала, внутренне корчась от отвращения.

Когда мы наконец добрели до ближайшей бани этого небогатого района, уже совсем рассвело. И снова я тут первый, но в этот раз не единственный посетитель. Это входит в привычку…

— Опять притащился… — узнал меня мужик, принимающий плату на входе. — То сам явился весь в дерьме, а теперь вообще падаль притащил.

— Два комплекта, — недобро прищурившись, поджала я губы и выложила монетки.

— А этот… — последовал кивок на моего раба, — поди, завшивел весь. Не пущу!

— У него амулет от насекомых. Глаза протри, — сухо отозвалась я.

Да, с такими людьми тактичность или деликатность — это слабость. Я уже это давно поняла. Станешь говорить вежливо — тебя и за человека считать не будут.

— А вот все равно не пущу! — заупрямился банщик. — Тут чистое место, люди мыться приходят. А его тряпье?! Не позволю войти заразе! Делайте, что хотите!

Я сделала глубокий вдох и досчитала до трех. Доводы я понимала и принимала, только вот…