Через два часа, нахлебавшись летящего из-под копыт снега на реке, пройдя с полверсты под обрывом «Княжей горы» по берегу затона, среди опустевших редких лачуг, сараев, вытащенных лодок, мы поднялись наверх и встали перед барбаканом — частоколом перед мостом. За ним торчала здоровенная воротная башня.
И башня, и стена по обе стороны от неё, была усеяна головами любопытствующих горожан. Кое-где поблёскивали копья, много женских платков.
Темно, холодно. На верху, на этом плоскогорье — ветер задувает. Запалили несколько костров, не приближаясь к стене на перестрел. Молодёжь, подскакивая к стене поближе, втыкала в снег палки с перекрестиями. На них — гирлянды отрезанных ушей. В Городце не сразу поняли. Потом начался крик, вой. Стали стрелы кидать.
Мы не отвечали. Ни на стрелы, ни на ругань. Устали, замёрзли, надоело. Но — «конец — делу венец». Пока не «повенчаемся» — не остановимся.
Из насквозь промокших, промёрзших мешков стали доставать и выкладывать бордюр перед крепостью. Такой… венчик по кругу. Из отрубленных голов.
Когда-то я так делал перед вели Яксерго. Теперь — перед Городцом.
Я же дерьмократ, либераст и равноправ! Мне что суздальские головы, что эрзянские — одинаково хорошо катаются.
Меня к стене не пустили:
— Нефиг. У них самострелы есть. Охотники тама добрые. Белку в глазик бьют. Сиди тут.
Ивашко выехал поближе к стене, вытащил из мешка у стремени очередную голову. Помахивая и надсаживаясь, заорал:
— Эй, люди добрыя, городецкыя! Гляньте-ка! Во — глава вора да разбойника. Голова воеводы вашего, Радила-каина. В измене уличённого, в злодеянии посечённого. От руки Воеводы Всеволжского — убиённого. Все ли видят? Все ли узнают-радуются?
Со стены ударили несколько стрел. Ивашко, лихо джигитуя, отскакал назад, кинув по дороге голову Радила в общий ряд.
Зрелище произвело неожиданный эффект. Там как-то странно завопили и… запалили барбакан.
Сами бы бревна в снегу так бы не занялись, но, похоже, были заготовлены и сено сухое, и смола. Радил — хороший воевода, крепость к бою подготовлена.
В свете пламени было хорошо видно, как резвенько убежало в город «передовое охранение». Как старательно закрывали ворота.
Всё — «сели в осаду».
Пламя частокола несколько опало, но света давало достаточно.
— Эй, городецкыя! Людишек своих — примете ли? Иль их тута посечь?
Десяток уцелевших пленных. Связанных, в нижнем белье, босые, на снегу. Остатки ушедшей с Радилом половины Городецкой дружины. Вторая половина — в городке сидит, оборону держит.
Как, «славные витязи», бросите собратьев, товарищей боевых, «други своя» — на смерть лютую, неминучую?
— Эй, «зверятские», чего хочите за них?
Умные люди на «Святой Руси» живут — сразу цену спрашивают. Знают, что бесплатный сыр только в мышеловке.
Начинается долгий нудный торг, Ивашка то подскакивает уже к самому рву и орёт городецким матерно, то возвращается ко мне, к костру и докладывает очередные предложения.
— Брось, Ивашко. Я условия не меняю. Всех — на всех. Они отдают моих людей. Их имущество. И палача с подмастерьем. Мы — пленных.
— А вот они брони и коней хотят…
— А голов отрубленных ещё — им не надобно? Ещё языками чесать будут — полон дохнуть начнёт. На морозе раздетыми — не славно.
Ещё час пустого трёпа. Препирательства, уловки, подробности процедуры… Останадоело.
Ребята прикатывают плаху, ставят на колени перед ней пленного десятника…
Дошло. Ворота в башне чуть приоткрываются. Слуга-мариец, поддерживает, почти на руках несёт паренька. Мой сигнальщик из Балахны. Что у парня с ногами?… М-мать… Жаль. Что я этого Радила такой лёгкой смертью одарил.
— Где ещё двое?
— Не, ты теперя нам наших двоих…
— Мне что, вашим так же с ногами сделать?!
Снова хай, лай, трёп… Я оказался прав: точильщика убили. Ещё осенью, в ледостав. Даже тела нет — в болото кинули.
— Ладно, где ещё один?
— А он не схотел к тебе идти.
— А мне хотелки, хоть его, хоть твои, сотник — без интереса. Тебе что дороже — твоих гридней головы или моего приказчика нежелание?
Вытаскивают связанного Хохряковича. Тот рвётся, умоляет не отдавать его «Зверю Лютому».
«Знает кошка, чью мясо съела» — русская народная. Не только про кошку.
Палача с подмастерьем отдавать… не хотят.
— Урюпа, будь любезен, выйди к стене. Эта парочка многим в городе… нагадила. Пока Радил верховодил. Теперь… им воздаяние пришло. В моём лице.
Урюпу в Городце знают не все. Но — многие. Из… авторитетных. Снова трёп, выяснение подробностей, «здоров ли твой скот»…
Городецкий палач с помощником… Я Урюпе сразу объяснил:
— По прежним делам Радиловым надо будет с Боголюбским разговаривать. Кому-то. Кто в них хорошо понимает. Тебя я выдавать княжьим костоломам не хочу. Кого? Что бы знал много. И — не жалко.
Выталкивают… двух будущих Манохиных «гостей».
Следом — два воза с барахлом.
— Чего вашего нашли — всё тута.
— Вот и славно. Приятно иметь дело с разумными людьми. Бывайте здоровы, не поминайте лихом.
Задубевший, непрерывно стучащий зубами полон — к крепостным воротам. Дружина — «на конь». Сворачиваем лагерь, уходим.
Почти сразу, едва вышли на Волгу, я, с Ивашкой и двумя мальчишками-вестовыми, погнал домой одвуконь. Во Всеволжск.
Дело сделано.
Эпизод выигран. Но это только очередной эпизод в цепочке.
Пять часов скока, горячая парилка после суток холода и ветра. В предбаннике — стопка водки, прожаренное мясо, капусточка с морозца. И хлопающий со сна глазами мальчишка-писец.
— Пиши. Князю Суздальскому Андрею Юрьевичу от Воеводы Всеволжского Ивана — поклон…
Текст переписывается трижды. Оттачиваются формулировки, убираются… неопределённости, мелочи, ненужные подробности. Смысл: Радил — вор. Он убил моего человека в Городце, он убил моих людей на Узоле (у нас есть потери). Убит в бою.
Слово «казнь» — исключено. Радил — номенклатура светлого князя.
По делам его взяты пособники — палач да помощник. Могу — послать в Боголюбово, могу — сам поспрашивать.
И концовка:
«… Воевода Городецкий речных шишей прикармливал, в разбое ихнем — помогал. Буйна Суздалева — тому пример. И иные есть. Мне же, по воле твоей, велено речных шишей выбить. Для чего надобно по той земле ходить да чинить суд и расправу.
Радил за двенадцать лет и пяти тысяч душ не расселил. У меня за один год поболее людей русских принято да испомещено.
Оный Радил за двенадцать лет и пяти сотен душ языческих не окрестил. Моими же трудами за два года многие тысячи мари и эрзя и иных племён в веру Христовы приведены.
Я, княже, дела веду противу Радила много лучшее.
Посему прошу воли твоей государевой: отдай Городец и округу под руку мою. От того и шишей не станет, и людство приумножится, и слава иисусова в здешних землях воссияет.
А податей, что тебе Городец слал, втрое платить буду».
Городец давал князю сорок гривен. Куда больше Елно, много меньше Торопца Смоленским князьям. Даже втрое… выплачу.
Каблограмма ушла по вышкам, на другой день Лазарь передал её князю Андрею.
И — тишина.
Моё предложение — наглость. Но не запредельная.
Города на «Святой Руси» часто служат «разменной монетой» в играх князей. Их отбирают, завоёвывают, дарят, дают в приданое, в наследство, во владение или в кормление. Дают городки и переселенцам, и союзным племенам. Тем же берендеям, например.
Есть прецеденты. Но… Важно — как оценит мою просьбу Боголюбский.
Князь Андрей поступил разумно: послал своего человека в Городец. Разобраться на месте, судить не с моих слов. Вернее всего, посланный боярин и стал бы там наместником. Но тут прошла новость от Вечкензы о крещении мордвы.
Для Андрея укрепление православия — из важнейших вещей. Я знаю, что он заказывал молебны по этому поводу, сам горячо молился, благодарил Пресвятую Богородицу за предоставленную возможность быть соучастником в столь великом благом деле. По просьбе моей настоял на отправке ко мне проповедников из Владимира и Ростова, облачений, утвари церковной.
