Религия для нас не на внешнем авторитете покоится, не на насильственной фактической действительности. Религия — свободное откровение разума во мне. Сверхрациональные истины религии это истины разума, которые могут быть философски обосновываемы и защищаемы[245]. Религия — продукт мистического опыта, осмысленного разумом, это мистика, в которой засветился Логос. Говорят: Евангелие — историческая книга, Христос — исторический факт. Я никогда мистически не почувствую и разумно не осмыслю, кто был Христос и что Он для меня, если внутренно, в разуме не открылась для меня истина о богосыновстве, о Троичности Божества, об Искуплении, если эти истины разума не соединились с моими мистическими переживаниями. Я никогда не мог понять слепого подчинения авторитету писания или предания, авторитету внешней, навязанной фактичности. Я могу расшифровать слова Христа и преклониться перед ними, когда разум раскроет смысл их и мой свободный мистический опыт заставит почувствовать всю глубину их. Иначе и Христос и Евангелие останутся для меня историческим фактом, подобным всякому другому. Поклонение внешнему авторитету какой бы то ни было исторической церкви[246], традиционный догматизм, отрицающий свободное движение и новые пророчества есть измена верховному достоинству Вечного Разума. Нет и быть не может другого авторитета в мире, кроме авторитета свободного Разума во мне. Но истины разума будут отвлеченными и мертвыми, если не соединятся с живым конкретным воплощением мирового смысла в истории.

Поклонение же здравому смыслу как внешней, навязанной фактичности есть рабство и идолопоклонство.

Философское обоснование и защита религии и мистики— важная задача нашей эпохи, и в защите этой мы должны быть не апологетами, а свободными исследователями и искателями. Мои опыты философской публицистики, попытки рассмотреть временное sub specie aeternitatis — посильный вклад в философскую защиту религиозно–культурных и религиозно–общественных идей. Нас винят, что в такое горячее и трудное время мы заняты вечностью, интересуемся Богом, но это самое странное и недопустимое из всех возражений. Говорите, что вечности нет и Бога нет, это понятно и это будет возражение по существу. Но допустите на одну секунду реальность Бога — и вы обязаны будете признать, что во все времена о Нем должно думать и искать путей соединения с Ним, а особенно в момент бури, землетрясения и пожара. Да здравствует Разум и да скроется здравый смысл, царство тьмы, царство трезвого, рассудочного безумия!

Бобаки, Харьков, губер.

5 июня 1906 г.

А.А. Богданов. НОВОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ О «Проблемах идеализма»[247]

Чем меньше знает человек, тем больше презрения к обыкновенному, к окружающему. Разверните истории всех наук: они непременно начинаются не наблюдениями, а магией, уродливыми искаженными фактами, выраженными иероглифически, а оканчиваются тем, что обличают сущностью этих тайн, этих мудреных истин — истины самые простые, до того обыкновенные, что о них вначале никто и думать не хотел. В наше время еще не совсем искоренился предрассудок, заставляющий ожидать в истинах науки чего‑то необыкновенного, недоступного толпе, не прилагаемого к жалкой юдоли нашей жизни. До Бэкона так думали все…

А. Искандер¹'

В истории человечества Средние века представляют эпоху наибольшего развития и процветания авторитарных форм жизни. Авторитет господствовал во всех областях социального существования людей: система феодально–аристократических отношений охватывала всю «светскую» жизнь общества, система католицизма — всю жизнь «духовную». Обе системы наложили свой глубокий отпечаток на все мышление людей, теоретическое и практическое: всякое право принимало форму привилегии, всякая истина должна была укладываться в рамки откровения. Величайший консерватизм существующих отношений придавал им в глазах людей характер чего‑то абсолютного, неизменного: не было даже представления о возможности иных форм жизни.

Но как бы ни было иногда медленно движение потока жизни, он все‑таки движется. Шаг за шагом, в долгой и тяжелой борьбе менялось его течение, эпоха застоя уступала место эпохе стремительного развития, век авторитета сменялся веком всеохватывающей критики. Однако и до сих пор этот процесс далеко еще не завершился. Поток эволюции несет с собою массу обломков прошлого, стесняющих и замедляющих прогрессивное движение. Рядом с развитием и критикой жизнь практическая и идейная сохраняет громадное количество элементов застоя и авторитета.

Этих пережитков прошлого так много, и гнет их так тяжело ложится на все жизненное и прогрессивное, что нам нет ни возможности, ни необходимости давать здесь их общее описание. Нас занимают в настоящий момент специально те случаи, когда пережитки эти пытаются контрабандой проскользнуть в будущее под флагом наиболее жизненных тенденций, в костюме самых передовых течений современности. Такие случаи становятся все чаще и приобретают все больше значения, по мере того как принципиальная победа новых начал становится все очевиднее, неизбежная гибель старых форм все несомненнее. Однако и подобного типа явления слишком многочисленны и разнообразны, и слишком смелою была бы попытка охватить их сколько‑нибудь полно в обобщенном описании; мы имеем в виду остановиться на одном частном, весьма современном, а по нашему мнению, и весьма типичном факте.

Чтобы не было недоразумений, мы заранее сделаем важную оговорку. Стремясь разоблачить «объективную ложь» реакционных идей и настроений, выступающих под маской прогрессивности, мы вовсе не думаем подвергать подозрению «субъективную правдивость» их носителей (пользуемся удачным выражением г. Струве, которое он применил в полемике с г. Михайловским)²*. В идейной жизни обманщиками чаще всего бывают обманутые, потому что дух прошлого так же хитер, как и дух будущего, и люди легко становятся игрушками его стихийной воли. Здесь особенно важно не раздражаться, а — понимать.

Перед нами новые статьи двух писателей, обладающих несомненной, несколько своеобразной известностью — г. Н. Бердяева и г. С. Булгакова. Статья первого носит пышное заглавие «Этическая проблема в свете философского идеализма»[248], статья второго — внушительное заглавие «Основные проблемы теории прогресса»[249]. Дело идет о постановке и решении двух серьезнейших и в то же время наиболее жизненных философских вопросов — вопроса о цели человеческой жизни и о ее реальном значении в общем ходе мирового процесса. В исследование таких вопросов сколько‑нибудь добросовестный мыслитель вкладывает всю свою душу и потому формы этого исследования всего точнее выражают нам формы мышления данного лица, а содержание выводов — его основные практические мышления. С этой точки зрения статьи гг. Бердяева и Булгакова представляют большой интерес не только как характеристика их собственной психологии, но и как типическое для известной части общества явление. Выяснение и критику тех форм мышления и тех практических стремлений, которые выступают в этих статьях, мы и ставим в настоящий момент своей задачей.

Вопрос о цели человеческого существования решается для г. Бердяева моралью абсолютного долга. Это та мораль, которая ведет свое начало от «критики практического разума», голос совести, говорящий в душе человека, тот внутренний голос, который не мотивируя, повелевает ему «ты должен» или «ты не должен делать этого», — она признает за единственный и всеобщий источник морали, ее верховную санкцию; этому голосу она приписывает сверхопытное происхождение, принципиально отвергая всякую научную постановку вопроса о его генезисе. Принимая и проповедуя такую мораль, г. Бердяев считает возможным без строгого анализа отвергнуть всю ту критику, которую она пережила.