Общественное развитие создает почву для внешних проявлений внутреннего нравственного начала, это внешнее проявление нравственности в общественной жизни людей часто называют «нравами», которые непосредственно входят в объект социологической науки. Тут социология констатирует связь между уровнем нравственного развития и уровнем общественного развития вообще, она рассматривает общественное развитие, как условие, при котором только и может развиваться в жизни человечества нравственное начало и кристаллизоваться в правах. Таким образом социолог ия может установить целый ряд необходимых соотношений и приблизиться к выработке социологических законов.

Словом, имманентное нравственное развитие, исходящее из идеальной природы человека, подвергается социальному трению, социальная материя оказывается благоприятным или неблагоприятным условием для раскрытия нравственного момента в жизни человечества, для воплощения в высшей человеческой культуре. Что касается вопроса о конечном источнике нравственности и ее сущности, то это уже не дело социологии, это вопрос философской этики. Но исторический материализм поступает совершенно иначе, он переносит плохую материалистическую метафизику в науку и переступающей свои границы наукой заменяет метафизику. Последовательный экономический материализм отрицает качественную самостоятельность нравственности, он стремится вывести ее из чего-то внешнего, из социальной материи, которая чудесным образом порождает все качества: ей только стоит увеличить свое количество, комбинировать его так или иначе, и получается и право, и нравственность, и познание, и религия, и художественное творчество, и все что угодно.

Впрочем, так будет рассуждать только последовательный экономический материалист, для которого эта теория является цельным философским миросозерцанием, менее последовательный, придающий теории более ограниченное историческое значение, как, напр., Каутский согласится признать основные свойства человеческой природы, как предпосылки, с которыми приходится считаться материалистическому пониманию истории. То, что мы сказали о нравственности, можно применить к любой другой стороне «идеологии». По центральному для исторического материализма вопросу об отношении между экономикой и идеологией, между материальной и духовной культурой мы должны установить следующие основные положения. Социальная материя (экономика, производительные силы) не дана в объекте социологической науки, как единый субстрат социального процесса, она методологически выделяется из всего многообразия общественной жизни, что является очень плодотворным для социологии приемом. Вся идеология, вся духовная культура исходит из идеальных сторон человеческого духа, который и является истинным субъектом исторического развития: все стороны идеологии предполагают неразложимые качества человеческой души и в них коренятся. Между социальной материей, экономикой и духовной культурой, идеологией, существует функциональная зависимость, постоянное соотношение, которое может быть формулировано так: материальное социальное развитие создает почву, условие для идеального развития человеческой культуры, есть необходимое соответствие между ступенями экономического и идеологического развития, но отнюдь не порождение идеологического ряда экономическим рядом. Совместная борьба людей за поддержание жизни создает материальную культуру, тот ряд социально- экономических явлений, без которого невозможен духовный рост человечества. Но социологическая наука должна рассматривать экономическое развитие, как самостоятельный ряд, невыводимый из идеологического развития; этот ряд имеет свои собственные критерии в экономической целесообразности и производительности. Нужно признать большой заслугой исторического материализма, что он указал на огромное самостоятельное значение материального экономического развития и перестал искать причины этого развития в идеальных порывах человеческой личности, которая не может создать социальной материи и социологически зависит от материальных производительных сил. Свободный человеческий дух творит все высшие и высшие формы культуры, творит право и нравственность, науку и философию, искусство и религию, но в своем творчестве он опирается на материальное общественное развитие, накопление социальной материи, которая является таким же необходимым орудием для совершенствования человечества, как вообще внешняя природа для духа.

Из всего вышесказанного мы вправе сделать заключение, что исторический материализм может иметь значение в качестве ограниченной исторической теории, он может пролить свет на конкретную историю человечества, затем из него можно извлечь ряд ценных положений для социологии будущего, но как философия истории, как система философского материализма, доводящая до крайности все грехи количественного эволюционизма и неизбежно переходящая в отрицание качественной самостоятельности и истинной реальности всех духовных благ человеческой жизни, он должен быть радикально отвергнут. Нельзя искать материальной подкладки, материального субстрата для идеального развития, для всех идеальных построений, потому что «идеальное» эмпирически столь же реально, как и «материальное», а сведение их к единому субстрату есть уже метафизическая теория, которая непременно идеалистична и считает субстанцией дух, а материю лишь видимостью. Философия истории считается с относительной правдой исторического материализма, но делает отсюда выводы прямо противоположные всякому материализму. Философия истории, возможная лишь на почве метафизического идеализма, должна построить теорию прогресса, так как вопрос о прогрессе выходит из сферы социологической науки, и понять «экономику», как материальное средство для идеальных целей человеческой жизни. Смысла исторического процесса можно искать только в идеологии, сколько бы мы ни говорили о значении экономики и материального развития; с философской точки зрения, конечным субстратом исторического процесса, первоисточником всех ценностей, нарастающих с прогрессом, является живой дух, он субъект, творец и цель исторического прогресса.

Я решительно отвергаю всякий монизм и ходячий механический эволюционизм в применении к социологии, но в философии истории, в метафизическом понимании исторического процесса являюсь сторонником спиритуалистического монизма и идеалистической теории развития. Вл. Соловьев гораздо больше дает для философии истории и метафизической теории прогресса, чем все экономические материалисты вместе взятые[306] . Возможно только идеалистическое понимание истории, только оно удовлетворяет монистической тенденции нашего познания и нашей потребности в теории прогресса, которая осмыслила бы нашу жизнь и нашу борьбу за лучшее будущее. Ряд почти банальных истин исторического материализма, в основании которых лежит подмеченный факт грубого жизненного материализма человеческой массы, пропитанной мелкими повседневными интересами, нельзя отрицать, их нужно осветить философской работой разума. И тогда относительная истинность марксистского истолкования конкретной истории и марксистской социологии может ужиться с абсолютною истинностью идеалистической философии истории, идеалистической этики и метафизики. Необходим синтез реалистической социологии Маркса и идеалистической философии истории Фихте и Гегеля. Таким образом решится поставленная, но не решенная Кантом проблема отношения между идеальными нормами, присущими человеческому духу, и объективным течением исторического процесса, в котором социальная материя является такой давящей количественной силой. После Маркса мы уже не можем быть экономическими реакционерами и утопистами, мы прошли хорошую школу социологического реализма и впитали в себя некоторые неумирающие по своему значению истины. Мы преклоняемся также в труде Маркса, беспощадного материалиста и реалиста, перед его идеалистической жаждой справедливости на земле, этим отблеском вечной правды. Поэтому, несмотря на нашу решительную критику и резкое отрицание некоторых положений марксизма, мы отдаем дань уважения и удивления одному из величайших людей всех времен. А теперь переходим к социологической теории борьбы групп и классов, этому важнейшему выводу материалистического монизма и эволюционизма в социологии.