Так что сопротивляться не стала. Да и выходка Эдингема стала понятна.

Впрочем, и собственная реакция удивила.

Она никогда не целовалась с любимым мужчиной. Анри таковым не был. И где-то в глубине души Ирия представляла, что с другими будет примерно так же. За исключением Ревинтера — вырвет любую девушку! И Всеслава — тут в голову лезло что-то запредельно-невозможное, пока фантазия не отказывала…

А сейчас… ни удовольствия, ни отвращения. НИЧЕГО. Кроме лицезрения через мужественное плечо Алана хмурого лица Пьера. И ошарашенных девиц. Кстати, Настази Монэ могла бы не разыгрывать фарс. Только слепой не знает, что у нее есть любовник. Нищий кузен.

Глаза, что ли, закрыть — от смущения? Чтобы не рассмеяться.

Нужно как-то отвечать? В прошлый раз получилось само… сейчас не получается ни змея. Да и желания стараться нет. Перебьется!

Что же было там, в Лиаре? Предчувствие неотвратимой смерти? Если добавить к Алану меч, занесенный над их головами, ситуация изменится?

Ну всё, хватит — хорош маскарада! «Баронесса Вегрэ» — приличная девушка, в конце-то концов…

Отстраниться, смущенно опустить глазки. Покраснеть вряд ли получится — даже когда очень надо.

Ах, да:

— Сударь, что вы себе позволяете?..

— Ирэн… — пробормотал Алан.

Открывает глаза. Все мужчины такие ни змея не понимающие — или только этот?

— Простите меня… вы были так близко…

— Впредь не позволяйте себе подобных вольностей. Как вы могли, сударь? Мы — не женаты…

— Простите меня, Ирэн… Я… — совсем смешался горе-шпион. Точнее, бездарно это изобразил.

— Я прощаю вас, но в последний раз. Вы — несносны, Алан! — поверила раскаянию дурочка-баронесса.

А теперь — вон все глупости из головы. Подальше!

Пьер явился сюда смущать госпожу не потому, что ему стукнул каприз в голову. Неглупую, между прочим.

— Что случилось?

Темный побери притащившегося именно сегодня Эдингема. Другого дня не нашел? Хотя он почти ежедневно сюда бегает — как на службу. Еще бы — если это и есть теперь служба. Самая важная. И наверняка — хорошо оплачиваемая.

Кто бы еще заплатил Ирии. За необходимость изображать тон средний между обычным в особняке и кисейным — в Алисином саду. Чтобы ни тот, ни другой собеседник изумленно не вытаращились.

— Госпожа баронесса, мне необходимо переговорить с вами наедине. — Пьер не сплоховал, молодец. — Это очень важно.

Чтобы Пьер так заговорил — Пьер! Неужели что-то с Анри⁈ Сердце дернулось — как от ледяного железа. Зимнего — и в мороз!

Бедная Катрин!

Алан покровительственно обнял Ирию за плечи (сгинь куда-нибудь, а!), надменно кивая слуге: говори, дескать, при мне. Чувствительная баронесса без кавалера серьезных вестей ну просто не переживет.

Как же ему не терпится поскорее доложить Ревинтеру!

Пьер, к счастью, промолчал. С выражением лица «Сезара Основателя, принимающего послов».

А Ирия рывком высвободилась из удушающих объятий Эдингема. Тот так ошалел, что удержать не попытался.

— Простите меня, друг мой… — продекламировала она трагическим полушепотом отпетой комедиантки. Будем надеяться — сносной. И не из самого бездарного театра. — Но у меня хватит мужества вынести любые вести! Я должна уважать конфиденциальность того, кто их мне послал. Я… Вы же читали «Историю добродетельной Гризельды». Вы должны меня понять…

Только бы Пьер не принял «баронессу» за дуру! Не должен — слишком давно знает. Если только не решит, что она помешалась именно сегодня…

— Но вы — так хрупки, я настаиваю…

Ну какого змея нельзя просто заявить: «Катись к Темному, ревинтеровский шпион»⁈

— Это я настаиваю… Увидимся завтра, друг мой! Я надеюсь услышать и ваши стихи! Вы говорили, что пишете их…

Минута стоила того. Вряд ли выражение ее лица при известии, что кузен Констанс — поэт, было столь же ошеломленным.

Теперь Эдингем станет гадать, когда успел сболтнуть подобную глупость. А чуши он нес столько, что вряд ли вообще запоминал. А если даже и так — дурочке-баронессе положено всё путать.

С тем же ошарашенным лицом Алан склонился над запястьем баронессы.

— Всего хорошего, друг мой.

Передавай привет графу Ревинтеру!

Кто ввел дурацкий обычай рукоцелования? Иногда это дико раздражает. И отнимает уйму ценного времени!

3

— Что за срочность, Пьер?

Гулять по саду с собственным слугой правила приличия, к счастью, дозволяют. Оставаться с ним наедине — тоже. Лакей не может скомпрометировать… за исключением особо скандальных случаев.

Баронессы не флиртуют с конюхами — это известно всем. Потому как флиртуют исключительно с благородными кавалерами. Снисходить до простолюдинок — удел мужчин. Женщина может избрать лишь равного. Еще одна глупость, но как же она сейчас удобна!

Ибо говорить о чём бы то ни было в присутствии Алисы — еще хуже, чем в обществе Алана. Среди фрейлин умирающего лебедя полно не только глупых куриц и кротких голубиц, но и ядовитых змеюк. В этом бестиарии не только ревинтеровские шпионки найдутся. А будь Ирия оным Ревинтером или Мальзери — подкупила бы и разносящих напитки служанок.

— Госпожа баронесса. Ирэн! — Пьер заговорил, лишь когда они убрели к темному пруду в глубине сада. Заговорил совсем другим тоном. Хмуро и печально.

Пруд, а над ним — статуя плачущей девы. Жасмин — не курица, не змея (кажется) и слишком невзрачная для голубицы — рассказывала, что у неизвестной девы погиб возлюбленный. И теперь она вечно оплакивает его… Ирия бы тоже оплакивала. И не только возлюбленного. Кроме них есть еще отцы, сестры, друзья…

— Я вас слушаю, Пьер.

— Ирэн, у меня плохие новости, — глухо выговорил слуга.

Уже привычная невидимая ледяная лапа нежно погладила от затылка до пят. Мягкая такая — с втянутыми когтями. Сейчас выпустит!

А Пьер молчит. Потому что не в силах говорить. И смотрит не на госпожу, а на рыдающую статую.

Ирия успела мысленно похоронить Анри, Эйду и Катрин, а слуга всё хранил молчание.

— Кто умер?

— Ваш дядя — его светлость герцог Ральф-Луи-Эжен Тенмар.

Глава десятая.

Квирина, Сантэя.

1

В седьмой день недели в Сантэе рано встают лишь солдаты, чья очередь нести караул. Ну и торговцы. Или гладиаторы — если их вызывает сам генерал Поппей Август Кровавая Псина.

Надо бы собраться с мыслями. Понять, что в очередной раз потребовалось квиринскому мерзавцу. Но солнечное утро сделало свое дело — Конраду захотелось хоть на миг позабыть обо всех неприятностях. И уже случившихся, и только грядущих.

Пустить бы сейчас коня в галоп! Больше двух лет лишен этой радости… И еще неизвестно, сколько будет лишен.

Ладно, радуйся хоть медленной рыси. Вспомни, как размышлял в тюрьме, увидишь ли еще хоть раз живую лошадь.

Увидел! Даже в седло разрешили сесть. Потому как на сей раз Кровавый Пес решил принять Анри в собственном особняке. А командир согласился взять с собой Конрада Эверрата и Кевина Контэ.

Подмигнув хорошенькой смуглянке, юной уличной торговке (надо бы запомнить дом, возле которого ее видел!), юноша ухмыльнулся. Сегодня после обеда — «вольная». Смугленькую Конрад навестит… не сдали бы только Эсте свои же! Знакомиться с острым банджаронским кинжалом он совершенно не жаждет.

Ехать бы так и ехать! Не выйдет — вот и квартал великосветской знати. Сады вокруг особняков — впору королевским. Домики в садах — наверное, не хуже.

А Анри хмурится! Это плохо. А еще хуже — что он так мало спит!

Когда Кровавая Псина Кровавой Квирины вызывала его в прошлый раз — на арене грянул тот кошмар. Кридель потом два дня валялся в лихорадке. А когда более-менее оклемался — Анри убрел один вглубь сада. И никого не хотел видеть!

Лучше бы Конрад сам оказался тогда в амфитеатре. И сам, вместо командира, убил того несчастного!

А еще потом эта старуха с цветами, дура змеева — хоть и нельзя так о мертвых! Очевидно, предпочла бы, чтоб ее сыночка до костей разделали кнутом. И бедолага умирал вдесятеро дольше и стократ мучительнее!