Немного успокоившись, вернулся в гостиную.

― Ника… ― позвал тихо.

― Мм?

― Не уходи от меня. Никогда!

― Знала бы, что мне следует покалечиться до потери сознания, чтобы услышать от тебя такие слова ― давно бы это сделала! ― хихикнула Вероника и тут же охнула. ― Ай! Голова… Скворцов, я понимаю, ты о серьезном, но я сейчас не в состоянии. Давай позже отношения выясним, а?

Я вдохнул ― и длинно выдохнул. Добрался наощупь до дивана. Сел, уперся локтями в колени и обхватил голову руками. Меня разрывали эмоции ― от радости и облегчения до злости и негодования. И одновременно накрывало пониманием: это и есть жизнь. Рядом с Никой я всегда живой. Без нее ― тоже живой... труп. Без цели, без смысла, без чувств и желаний. Хорошо, что она отказалась разводиться...

На правах пострадавшей готовить обед в день, когда свалилась с табуретки, я не стала. Увидев, как Эд схватился за голову, прижалась к нему бочком, обхватила за талию. И как-то так в конце концов вышло, что муж растянулся на диване, пристроив свою буйную головушку мне на колени, а я вначале поглаживала его, а потом вытянулась рядышком, зарылась носом ему в подмышку и задремала.

Проснулись мы, только когда приехал Тимофей.

― И что тут у вас происходит? ― спросил сурово, без улыбки, глядя на наши с мужем помятые сонные лица.

― Тим, осмотри Нику! Она затылком ударилась, а еще локоть и копчик ушибла, ― поспешил сдать меня благоверный. ― И на шею обрати внимание: есть там какие-то повреждения на коже?

― Брат! Ты меня пугаешь! ― Тимофей глянул на Эдуарда настороженно. ― Ты что ― придушить жену пытался? С чего бы у нее на шее что-то искать?

― Тим! Просто сделай, что прошу! ― нахмурился Эд. Оправдываться он даже не пытался.

Скворцов-самый-младший вымыл руки, подтянул к дивану, на котором я продолжала полеживать, стул, приказал коротко:

― Показывай шею.

Я послушно распахнула ворот рубахи, запрокинула голову, будто подставляясь под укус вампира. Губы против воли расплылись в улыбке. Я даже хрюкнула от пришедшего в голову сравнения.

― Чего ржешь, сестренка? Шея абсолютно чистая. Давай, затылок показывай. Ого! Вот это шишка! Теперь докладывай: что произошло? Вы подрались, что ли?

― Эд, ты сам расскажешь, или мне говорить?

― Сам. Я предложил Нике развод.

― Что?! ― Тимофей выронил мою руку, которую проверял на предмет того, как она сгибается-разгибается, впился пальцами в край сиденья. ― Эд! Ты…

― Сам знаю.

― Нет, не знаешь! Ника, не слушай его! Не вздумай соглашаться! ― Тим схватил и до боли сжал мою ладонь. ― Он же начнет загибаться, как только ты порог переступишь! Это перед тобой он в благородство и сдержанность играет…

― Уже не играет, хотя получалось так себе. И разводиться передумал, ― я не могла смотреть, как бледнеет и покрывается холодным потом Скворцов-младший, хирург, которого, казалось, ничем испугать невозможно. ― Успокойся, Тим. Мы уже разобрались.

― Эд? ― Тимофей требовательно посмотрел на брата. Жаль, тот не мог оценить горящий праведным гневом взгляд своего младшенького. ― А ты что скажешь? Мне пора звать на подмогу тяжелую артиллерию в лице мамы Вики, или у тебя мозги сами на место встали?

― Встали. Не надо родителей беспокоить. Им и так…

― Ладно. Поверю вам двоим. А затылок-то ты как расшибла, сестренка? ― немного успокоившись, но все еще хмурясь, Тим снова повернулся ко мне.

Пришлось рассказать ему про паука. Смеяться над моим рассказом Тимофей не стал. Посветил в глаза фонариком, расспросил, не двоится ли зрение, проверил ширину зрачков и даже постучал по коленкам, проверяя рефлексы.

― Ты давай поосторожнее впредь, Ника, ― покачал головой напоследок. ―  Хорошо, что в этот раз легким испугом отделалась.

― Хорошо, ― и согласилась, и пообещала я.

Ужин в тот день мы заказали из ресторана. Тимофей поел вместе с нами, потом помог Эдуарду выгулять Найджела. Мне было велено отлеживаться и приходить в себя минимум три дня. Я спорить не стала. Пусть Эд почувствует, что не только я, но и родные любят его и поддерживают. Ему это необходимо!

Как раз в эти три дня вынужденного безделья мне в голову пришла одна идея. Делиться ею с мужем я не стала. Зато воспользовалась тем, что на следующее утро выгуливать Эдуарда и Найджела приехал свекор, и попросила Евдокима Николаевича прислать мне данные биологической матери мужа ― все, какие есть.

― Ты что задумала, дочка? ― удивился Скворцов-отец.

― Попробую связаться с этой женщиной. Если Эд мог получить свою болезнь только от нее, значит, у них в семье должны были появиться и другие мужчины с такими же проблемами.

― Что это даст? ― не понял профессор.

Я даже удивилась его недогадливости!

― Во-первых, они наверняка провели типирование и знают, какой тип синдрома Лебера передается по наследству в их семье, ― объяснила свою мысль. ― Во-вторых, можно поинтересоваться, восстанавливалось ли у кого-то из родственников зрение, и в какой степени. Если новости будут хорошие ― это сильно поможет Эду справиться с переживаниями…

― А если плохие? ― напрягся Евдоким Николаевич.

― А о плохих мы ему ничего не скажем.

***

Я нашла Монику на фейсбуке. Написала ей личное сообщение:

«Привет, Моника. Я ― жена Эдуарда Скворцова, сына Евдокима Скворцова. Эдуард вырос высоким красивым парнем. Он ― успешный бизнесмен. Таким сыном могла бы гордиться любая мать! Я прошу тебя сделать для Эдуарда только одну вещь. Поделись, пожалуйста, с нами сведениями о проявлениях синдрома Лебера в твоей семье. Это поможет врачу Эдуарда определиться с лечением».

Биологическая мать Эда ответила на следующий день. Попросила показать фотографию сына. Я отправила Монике наше свадебное фото. Моника растрогалась, сообщила, что Эд очень похож на ее старшего брата, и пообещала прислать документы, которые остались у нее после смерти брата, в том числе результаты генетического типирования.

Получив и распечатав выписки из истории болезни далекого канадского дядюшки, который так и не узнал, что у него есть племянник в России, я передала бумаги доктору Слепневу. Тот проконсультировался у своего бывшего преподавателя, профессора-офтальмолога, и обрадовал заключением: у Эда есть неплохие шансы на то, что со временем зрение может улучшиться. Моника тоже написала мне, что у ее брата зрение сначала упало почти до нуля, но потом начало постепенно улучшаться и где-то через три года восстановилось настолько, что мужчина мог ходить по улицам без поводыря и палки для слепых.

Все эти важные и, можно сказать, потрясающие новости я собирала почти до середины марта, но так и не рискнула сообщать мужу сама. Предоставила слово доктору Слепневу, которого попросила ради такого случая приехать к нам домой.

― Наберитесь терпения, Эдуард Евдокимович! ― закончив свой рассказ, доктор Слепнев ободряюще сжал запястье Эда, который во время разговора словно окаменел в своем компьютерном кресле. ― У вас хорошие перспективы, и я уверен, что мы добьемся серьезных положительных сдвигов!

― Спасибо, доктор, ― Эд уже не носил повязку на глазах, да и очки дома предпочитал не надевать ― не видел в этом смысла. Поэтому я смогла увидеть, как намокли его ресницы. ― Пара-тройка лет ― это, конечно, немалый срок, но все же меньше, чем целая жизнь…

Позже, когда врач уехал, Эд признался мне, запинаясь от волнения:

― Кажется, я теперь знаю, что чувствуют люди, которым отменяют пожизненный приговор. И… это ведь ты нашла Монику, Ника?

― Я…

― Спасибо тебе, родная! Я говорил, что люблю тебя?

― Кажется, было такое, ― заулыбалась я.

― В таком случае, придется повторить!

Эд не остановился на словах и решил доказать свою любовь делом: вечером, перед ужином. Ночью, после прогулки с Найджелом. Утром ― едва я успела проснуться…

А через месяц доказательство его любви превратилось в две полоски на тест-системе для определения беременности.