– То есть как это? – искренне удивилась она.

– Ну… конечно тяжело рассуждать на такую сложную и пространную тему, когда сидишь скорчившись в убежище и не знаешь, сколько еще удастся продержаться. Но… Барбара, уже на протяжении многих лет я обеспокоен судьбой нашей родины. На мой взгляд наша нация стала превращаться в стадо рабов – а ведь я верю в свободу. И, может быть, война повернет этот процесс вспять. Может быть, это будет первая в истории человечества война, которая более губительна для глупцов, а не для умных и талантливых.

– Как же так?

– В войнах всегда прежде всего гибла самая лучшая молодежь. На сей раз те ребята, которые служат в армии, находятся в большей безопасности, чем гражданское население. А из гражданских больше всего шансов уцелеть у тех, у кого хватило ума как следует подготовиться к войне. Конечно же, правил без исключений не бывает, но в основном все именно так и есть. И людская порода постепенно улучшится. Когда все кончится, условия жизни будут очень суровыми, но от этого людское племя выиграет еще больше. Ведь уже на протяжении многих лет самым надежным способом выжить было быть совершенно никчемным и оставить после себя выводок столь же никчемных детей. Теперь все будет иначе.

Она задумчиво кивнула.

– Это обычная генетика. Но, в принципе, это жестоко.

– Да, это жестоко. Но еще ни одному правительству не удавалось победить законы естественного развития, хотя это и пытались сделать неоднократно.

Несмотря на жару, она вздрогнула.

– Наверное, вы правы. Нет, я совершенно уверена, что вы правы. Но все же я бы предпочла, чтобы осталось хоть какое-то государство – хоть плохое, хоть хорошее. Уничтожение худшей трети, это, конечно, с генетической точки зрения – хорошо, но вообще-то в смерти такого количества людей ничего хорошего нет.

– М-м-м, да. Мне тоже неприятно думать об этом. Барбара, ведь я запас кислород не только для дыхания и для охлаждения. Я предвидел и другие, еще более странные возможности.

– Более странные? Какие же?

– Когда раньше расписывали ужасы третьей мировой войны, все всегда крутилось вокруг атомного оружия. И болтовня насчет разоружения и все эти демонстрации сторонников мира – все это было связано с Бомбой, все посвящено Бомбе, Бомбе, Бомбе – как будто убивать может только атомное оружие. Эта война вполне может оказаться не просто атомной, а атомно-химическо-бактериологической. – Он указал на баллоны. – Именно поэтому-то я и запасся сжатым кислородом. Он предохраняет нас от нервно-паралитического газа, аэрозолей, вирусов. И еще бог знает от чего. Русские не стали бы уничтожать нашу страну полностью, если бы имели возможность забрать наши жизни, не разрушая нашего достояния. Я ничуть не удивился бы, если бы узнал, что атомные удары были нанесены только по военным объектам, вроде той ракетной базы, что расположена неподалеку отсюда. А города вроде Нью-Йорка и Детройта получили просто по порции отравляющего газа. Или по облаку бактерий чумы, которая длится всего двадцать четыре часа и в восьмидесяти процентов случаев дает смертельный исход. И подобных вариантов бесчисленное множество. Там, снаружи, возможно воздух может быть наполнен смертью, которую не укажет ни один датчик и не задержит ни один фильтр. – Он грустно улыбнулся. – Простите меня. Наверное, вам все-таки лучше пойти и лечь.

– Мне так не хочется оставаться одной. Можно я еще посижу с вами?

– Конечно. Когда вы рядом, я чувствую себя значительно лучше, хотя, может быть, и говорю о грустных вещах.

– То, что вы говорите, куда менее грустно, чем мысли, которые приходят мне в голову, когда я остаюсь одна. Интересно, что же все-таки происходит снаружи? Жаль, что у нас нет перископа.

– Он есть.

– Как! Где?

– Вернее, был. Простите. Видите, вот эту трубу над нами. Я пытался поднять его, но он, видимо заклинился. Однако… Барби, я накинулся на Дьюка за то, что он хотел использовать запасное радио до того, как кончилось нападение. А может быть оно действительно кончилось. Как вы думаете?

– Я? Откуда же я знаю?

– Вы знаете столько же, сколько и я. Первая ракета предназначалась для уничтожения ракетной базы; в наших местах больше нет ничего достойного их внимания. Если они наводят ракеты с орбитальных спутников, то вторая ракета была еще одной попыткой поразить ту же цель. По времени все совпадает – от Камчатки до нас ракета летит примерно полчаса, а второй взрыв произошел минут через сорок пять после первого. Возможно, что вторая ракета попала в яблочко – и им известно, потому что прошло уже больше часа, а третьей ракеты все еще нет. А это должно означать, что с ними покончено. Логично?

– На мой взгляд, да.

– Это очень шаткие рассуждения. Не хватает данных. Может быть, обе ракеты не попали в базу, и теперь база сшибает на лету все, что они запускают. Может быть, у русских кончились ракеты. Может быть, третью бомбу сбросят с самолета. Мы не знаем. Но я собираюсь это выяснить.

– Я бы с удовольствием послушала какие-нибудь новости.

– Попробуем. Если новости хорошие, мы разбудим остальных. – Хью Фарнхэм порылся в углу и извлек оттуда коробку. Распаковав ее, он извлек на свет божий радиоприемник. – Ни единой царапинки. Давайте попробуем сначала без антенны.

– Ничего, кроме статических разрядов, – через некоторое время коротко подытожил он. – Это и неудивительно. Хотя первый его собрат принимал местные станции и без наружной антенны. Попробуем подключиться к наружной антенне. Подождите немного.

Вскоре он вернулся.

– Ничего. Видимо, можно считать, что наружной антенны больше нет. Ничего, попробуем аварийную.

Хью взял гаечный ключ и отвернул заглушку с трубы диаметром в дюйм, которая торчала в потолке. Он поднес к открывшемуся отверстию счетчик. – Радиация немного сильнее. Он взял два стальных прута, каждый длиной метра по полтора. Одним из них он поводил по трубе вверх-вниз. – На всю длину не входит. Верхушка этой трубы находилась почти под самой поверхностью земли. Вот беда. – Он прицепил к первому пруту второй.

– Теперь предстоит самое неприятное. Отойдите подальше – сверху может посыпаться земля – и горячая и радиоактивная.

– Но ведь она попадет на вас.

– Разве что на руки. Я потом их отчищу. А после можете проверить меня счетчиком Гейгера. – Он постучал молотком по кончику прута. Тот продвинулся вверх еще дюймов на восемнадцать. – Что-то твердое. Придется пробивать.

Многими ударами позже оба прута целиком скрылись в трубе. – У меня было такое ощущение, – сказал он, очищая руки, – как будто последний фут прут выходил уже на открытый воздух. По идее, антенна должна торчать из-под земли футов на пять. Я полагаю, что над нами развалины. Остатки дома. Ну что, проверите меня счетчиком?

– Вы говорите это так спокойно, как будто спрашиваете: «Осталось у нас молоко со вчерашнего вечера?».

Он пожал плечами.

– Барби, дитя мое, когда я пошел во флот, у меня за душой не было ни гроша, несколько раз за свою жизнь я разорялся. Так что я не собираюсь убиваться по поводу крыши и четырех стен. Ну как, есть что-нибудь?

– На вас ничего нет.

– Проверьте еще пол под трубой.

На полу оказались «горячие» пятна. Хью вытер их влажным клинексом и выбросил его в специальное металлическое ведро. После этого она провела раструбом счетчика по его рукам и еще раз по полу.

– Очистка обошлась нам примерно в галлон воды: лучше бы этому радио работать теперь нормально. – Он подсоединил антенну к радиоприемнику. Через десять минут они убедились, что эфир пуст. Шумы – статические разряды на всех диапазонах – но никаких сигналов. Он вздохнул:

– Это меня не удивляет. Я, правда, точно не знаю, что ионизация делает с радиоволнами, но сейчас над нашими головами скорее всего самый настоящий шабаш радиоактивных изотопов. Я надеялся, что нам удастся поймать Солт-Лейк-Сити.

– А разве не Денвер?

– Нет. В Денвере расположена база межконтинентальных баллистических ракет. Оставлю, пожалуй, приемник включенным: может быть, что-нибудь все-таки удастся поймать.