– Прежде чем я уйду, – начал он, – я хочу попросить об одной милости. Мой господин целый день ничего не ел и не пил. В договор входило, что и лишенный свободы, он не будет страдать от жестокого обращения до того момента, когда ему придется исполнить свой долг. Могу ли я в последний раз предложить ему еду и питье?

Жиано захохотал.

– Если ты думаешь, он примет от тебя что-нибудь, дульсе, пожалуйста. Нам придется ждать до утра, прежде чем последняя глава этой истории будет дописана, и я не хочу, чтобы он ослабел. Наследник Д'Арната должен послужить своему народу в полную силу. Пусть он сам узнает, на что способен.

Баглос покопался в кожаном мешке, опустился перед обнаженным принцем на колени и протянул ему серебряную флягу.

– Молю о прощении, мой принц. Я не знал вас, когда мы начинали путь. Но в эти последние дни… ваша доброта… Вы не тот человек, о котором мне говорили. Хотя от этого моя вера в необходимость свершившегося не убывает, при воспоминании о нашей дружбе мое горе становится тяжелее. Если бы могло быть иначе. – Слезы покатились по круглым щекам дульсе. – Се'на давонет, Гире Д'Арнат.

Я поняла эти слова, которые не поняла тогда, когда Баглос впервые приветствовал ими принца. «Славься, Наследник Д'Арната». И я вспомнила, как Д'Натель всматривался в шрамы на спине Тенни, стараясь понять, как могут быть связаны друг с другом честь, предательство и прощение. Наверное, принц решил, что у Баглоса тоже не было выбора, как и у Тенни, потому что через мгновение он кивнул. Баглос поднялся и поднес флягу к губам господина. Серебро блеснуло в свете факелов.

Фляга… Что это? Это не та фляга, из которой дульсе потчевал нас на всем пути. Это другая, украшенная орнаментом, предназначенная для крайних случаев. И когда сам дульсе едва не утонул, это не было крайним случаем. В двуличность дульсе было сложно поверить. Но теперь, когда я знала, я заметила много того, что упустила раньше. Да, Баглос почитал Д'Нателя, любил его. Я знала это, потому что видела, как он горевал, не подозревая о моем присутствии. Я смотрела на рыдающего дульсе и флягу в его подрагивающих руках, и меня пронзила ужасная уверенность.

– Нет! – закричала я. – Д'Натель! Мой принц! Нет! О боги, не пей!

Д'Натель вздрогнул. Он даже не знал, что я здесь, в темноте. Баглос не обернулся, он держал флягу у рта принца.

– Прошу, господин, умоляю… пока еще не поздно…

Но серебряная фляга упала на камни, Жиано оттащил дульсе от принца. Зид швырнул Баглоса на землю и жестом приказал серым плащам увести Д'Нателя. Два зида быстро завязали принцу глаза и утащили его в темноту.

– Глупая мирская женщина! – кричал Баглос. – Теперь они его силой уничтожат Мост. Мы могли предотвратить это. Ты испортила все. Я проклят навеки.

– Баглос, неужели предательства недостаточно? – спросила я. Каким бы безнадежным мне ни представлялось все происходящее, я не могла молча смотреть, как совершается убийство.

Баглос не успел ответить. Жиано перевел на него бесстрастный взгляд и, выказав не больше чувств, чем человек, прихлопывающий комара, всадил нож в горло дульсе. Кровь Проводника быстро впиталась в пересохшие камни.

Когда Жиано вслед за своим пленником исчез во тьме, Мацерон и его воины начали устраиваться в пещере на ночь, расстилая одеяла, передавая по кругу еду и устанавливая очередность дежурств. Желтолицый молодой человек, несущий за меня личную ответственность, ослабил веревки настолько, чтобы я могла сесть на пол. Слабая улыбка играла на его костлявом лице, он облизывал пухлые губы. Снова проверяя веревки и узлы, он погладил жесткими пальцами мои руки, и через миг эти пальцы были повсюду. Я едва не прослезилась от счастья, когда Мацерон позвал его.

Я приказала себе спать. Больше делать было нечего, только скорбеть, а скорби было слишком много: Роуэн, Келли, Паоло, Якопо… Мысль о них была невыносима. И проклятый дурак Баглос. Земля и небо, какой слепой я была. Он был привязан своей клятвой дульсе к тому хозяину, который, по собственным словам Баглоса, однажды уже чуть не убил принца. Верный предателям дар'нети, он мечтал принести в жертву принца, которого они же и лишили силы, и мой собственный обыденный мир ради спасения своего драгоценного города. Баглос, должно быть, испугался, что слова Дассина выдадут его. Не он ли позвал головорезов Мацерона в травную лавку, послужил причиной смерти Селины и раны Тенни? Он выбежал из комнаты, когда Дассин заговорил, а потом так испугался, когда в ране Тенни оказался яд зидов. Я сожалела о смерти Баглоса, мне хотелось обличать предателя.

Но моя злость быстро испарилась. К чему? Может быть, стоило позволить Баглосу осуществить его замысел. Может быть, Д'Нателю лучше было умереть от руки слуги, чем от руки врага. И Мост погибнет.

За тайной и горем скрывалась история заклятия и предательства из другого мира. Поверила ли я бестелесному голосу, который утверждал, что судьба гондеев станет и судьбой моего мира? А если поверила, волнует ли меня это? Как долго меня не волновало ничто и никто на земле. Но, закрывая глаза, я видела Паоло, обнимающего конскую морду, голову Келли, лежащую на коленях покойной прабабушки, глаза сожалеющего о прошлом Грэми Роуэна, широко раскрытые от изумления, смеющегося Якопо, помогающего мне ухаживать за огородом и отдающего людям за их старье много дороже, чем оно стоит, потому что эти деньги нужны другим гораздо больше, чем ему… как много в мире хорошего… и я знаю, что меня это волнует. Только теперь уже слишком поздно.

Среди ночи замелькали факелы, зазвучали голоса, послышалось позвякивание упряжи, означающее прибытие нового отряда. Все происходило у входа в пещеру, далеко от того места, где сидела я, и плотная тьма поглотила пришедших раньше, чем я успела увидеть их или услышать. Тело Баглоса лежало шагах в десяти от меня, пока двое людей Мацерона не решили, что оно мешает, оттащили и бросили под колоннадой.

Ужасная ночь продолжалась.

Прошел час с последней смены караула, большая часть факелов погасла. Храп рокотал по пещере, но меня сон избегал. Когда я закрывала глаза, то видела голову Якопо с широко распахнутыми глазами, плачущего Баглоса, Д'Нателя, старающегося разглядеть меня, когда его утаскивали в темноту. Заведенные назад, руки и плечи затекли от неудобного положения, мышцы живота и груди болели так, что вдохи давались с трудом. Пальцы тоже онемели, поэтому, когда кто-то затеребил веревки, которыми меня связали, я не сразу это заметила.

Уверенная, что это желтолицый явился, чтобы возобновить свои сладострастные ощупывания, я попыталась закричать, но узкая холодная ладонь зажала мне рот. Когда мои руки оказались на свободе, я развернулась, царапая того, кто так крепко меня держал. Вся моя злость и горе ушли в сопротивление, но в затекших руках не было силы, а у моего маленького и жилистого врага, кажется, было четыре руки. Вскоре я поняла, что злодеев двое: один обхватил худой рукой мое горло и больно вцепился мне в волосы, помощник схватил меня за руки и помогал тащить в темноту вниз, по черному лестничному пролету.

– Может, прекратишь? – сердито прошептали мне на ухо. – Хочешь, чтобы все сбежались? Если обещаешь не вопить, можешь идти сама. Обещаешь?

Я энергично закивала головой. Но мой противник был неглуп. Не успела я раскрыть рот, чтобы завопить, как рука снова зажала его и злодей завернул мне одну руку за спину так, что плечо едва не выскочило из сустава. Меня поволокли по каменному переходу и втащили в комнату, слабо пахнущую лошадьми. Дверь захлопнулась за мной, я развернулась и попятилась в темноту.

– Посвети нам, мальчик, – произнес голос прямо передо мной, женский, задыхающийся. – Пусть она посмотрит, кто здесь, а то снова начнет орать.

Желтоватый огонек немного разомкнул темноту, с шипящей лампы сдернули черную тряпку. Запыхавшаяся Келли стояла, привалясь к стене, откидывая с лица растрепанные волосы и потирая руку, которую я трижды успела укусить. Сидящий на корточках Паоло улыбался, несмотря на глубокую царапину на щеке. А в углу на куче древней соломы сидел бледный, но улыбающийся Грэми Роуэн. Рубаха была спущена с одного плеча, а бок замотан окровавленными бинтами.