– Детан ето, Гире Д'Арнат.

– Ты вспомнил, – сказала я, когда Баглос вышел.

– Не совсем, – ответил принц, глядя, как я обтираю лоб Тенни мокрым полотенцем. – Я знаю слова приказов дульсе, которых не знал сегодня утром или вчера, но не могу сказать, что вспомнил их. Я не знаю, из чего следует, что я когда-то это знал.

– Но Баглос принесет то, что мне нужно?

– Если это здесь есть.

Я влила немного бренди в рот Тенни и снова взглянула на Д'Нателя, который отошел от кровати, сложив руки за спиной, и теперь изучал стоявшую в комнате мебель.

– А ты знаешь что-нибудь еще, чего не знал раньше?

– Нет. За исключением вашего языка, как ты уже догадалась. До сегодняшнего вечера он был для меня как язык зверей – ничего узнаваемого. Только те слова, которым ты научила меня, имели смысл. Речь Дассина была словно ключ, вложенный в замочную скважину, все зубчики оказались на своих местах. Но это не возвращение памяти…

– Значит, ты не знаешь, чем закончилось послание Дассина, не знаешь, почему Селина перед смертью засмеялась и сказала… то, что сказала?

– Я знаю не больше тебя.

Пока я отирала кровь и испарину с лица и рук Тенни, Д'Натель стоял, прислонясь к стене и сложив руки на груди, и смотрел на меня. Я предложила ему самому выпить немного бренди, чтобы он не потерял тот свой негромкий голос, который сумел вернуть, но он покачал головой, предпочитая исцеляться привычным молчанием.

Баглос вскоре вернулся и опустился перед господином на колени.

– Готово, господин.

Он передал мне два бумажных пакетика. В одном оказались маленькие листочки, по форме похожие на сердце, пакет был подписан: «От рваных ран, разрывов, ожогов, гнойников, омертвения». Во втором свертке были полоски грубой серой коры.

– Точно то, что мне нужно, – сказала я. – Спасибо. Вам обоим.

Д'Натель кивнул. Баглос светился от счастья, его радость померкла, только когда Тенни застонал во сне.

– Когда вода закипит, нужно будет залить кору… – Я рассказала Баглосу, как готовить ивовый настой и что мне потребуется для приготовления припарки из листочков каменного корня. Через час настой был готов и я затягивала бинты на обработанной ране.

– Можно сделать для него что-нибудь еще? – спросил Баглос. Дыхание Тенни стало хриплым и прерывистым.

– Кто-то должен остаться с ним. Давать ему ивовый отвар, когда он успокоится или очнется. Позже, когда он сможет есть, приготовим ему жидкую кашу или похлебку. Это все, что я знаю.

Мы решили, что первой буду дежурить я. Дульсе сказал, что поищет, из чего сварить похлебку, и поставит ее на огонь, а потом немного отдохнет, прежде чем сменить меня.

Я оглядела спальню, опрятную и чистую, какой и должна быть комната управляющего в хорошем доме. Шкаф со стопкой чистого, аккуратно сложенного постельного белья на верхней полке, деревянный стул и скамеечка для ног в углу, рядом столик для свечи, сейчас загроможденный чашками и ложками, небольшая конторка, на которой помещались бухгалтерская книга, перья, бумага, закупоренная бутылочка чернил, и туалетный столик с гребнем, бритвой и набором небольших коробочек разных цветов и фасонов, в которых лежали воротнички, пряжки и застежки.

Осмотрев шкаф, я нашла чистую ночную рубаху, сделавшуюся тонкой и мягкой от долгих лет носки. Я попросила Д'Нателя помочь мне поднять Тенни и надеть на него рубаху. Принц сделал, как я велела. Когда я стягивала со спины Тенни лохмотья, оставшиеся от его рубахи, глаза Д'Нателя сузились.

– А что это у него на спине? Он не воин. Не раб и даже не слуга, судя по его виду.

На спине Тенни остались страшные, грубые доказательства его заточения. Застенчивый, робкий Тенни, существо не от мира сего… Мышцы живота свело от возмущения и гнева.

– Его били, – пояснила я. – Жестоко били, пронзили мечом и бросили умирать. Те, кто его пытал, хотели, чтобы он предал друзей, сказал королю, что мой муж и наши друзья хотели свергнуть его с престола. Тенни не хотел говорить ничего, что ухудшило бы наше положение. Он очень старался.

– Но он сказал то, что хотел услышать король?

– Да.

– Предал товарищей, твоего мужа, ваших друзей?

– Да, но…

– Он должен был умереть молча. С честью. – Казалось, принц хочет пойти вымыть руки. – Как ты можешь заботиться о нем после всего? – Его презрение жгло меня.

После того как мы уложили Тенни на подушки, я завязала тесемки рубашки на шее и накрыла больного одеялом.

– Это не его вина. Кейрон простил его, и я знаю, остальные тоже простили.

– Простить такое предательство…

– Прощение не имеет никакого отношения к поступкам и их последствиям, а только к сердцу. Им не нужны были доказательства любви Тенни, они лишь хотели избавить его от мучений. Они все равно должны были умереть. Во всем этом мало чести.

– Должно быть, ты ненавидишь тех, кто это сделал.

– Я много лет ненавидела их, но теперь… я не знаю. Ненависть не может исправить то, что было сделано.

Взгляд Д'Нателя на миг задержался на раненом. Затем принц вышел из комнаты.

Я долго сидела с Тенни, удерживая его, когда он метался и стонал в забытьи, вытирая ему лицо и руки, когда на него накатывал приступ лихорадки. Когда он успокаивался, я вспоминала невероятные события этого вечера. Горевать по Селине было нелегко. Уходя, она была полна веселья. Я не могла жалеть о том, что перед кончиной принесла ей смысл жизни и радость. Келли – другое дело. Оставлять девушку, обладавшую таким знанием, в гневе и так близко к зидам рискованно. Но она явно в состоянии постоять за себя. Мы не могли тащить ее насильно.

И Дассин… какая невероятная история. Два мира, отраженные друг в друге. Как получилось, что дж'эттанне забыли свой долг? Нравственное падение? Страх? Может быть, существование в чужом мире притупило и уничтожило их память? Это я могла понять. Возможно, они осознавали, что с ними происходит, и создали свои легенды и традиции, Ав'Кенат и остальное, в попытке исцелиться. Но что бы они ни предприняли, этого оказалось недостаточно.

Любовь к легендам была частью натуры Кейрона. Как бы ему понравилась эта! Как много она объясняет. Чудесная легенда, сказал бы он, и его взгляд затуманился бы, он затерялся бы в мире грез, и его сила увеличивалась бы с каждым пережитым там приключением.

Ночь проходила, а мои мысли все больше устремлялись к Кейрону, чего не случалось с того самого дня, когда я покинула дворец Эварда. Все эти годы я отказывалась даже произносить его имя, хотя напоминания о нем, словно острые шипы, готовые исцарапать тебя, встречались повсюду: в покрытой каплями росы розе, в шорохе дождя, падающего на луг, в восходящем солнце, дающем миру краски, особенно им любимые…

Половицы скрипнули. Вырванная из своих грез, я едва не подскочила в кресле, придвинутом к кровати Тенни. Свечи догорели, кто-то стоял в темноте.

– Я прошел проведать тебя и твоего друга.

– А, спасибо, Д'Натель, – забормотала я, поправляя одежду и откидывая волосы с лица. – Тенни спит. Мне тоже нужно поспать. Придется звать Баглоса.

Принц уже снова ушел. Войдя в кухню, чтобы разбудить дульсе, я вздрогнула, ощутив здесь аромат роз из моего сна.

Больше недели Тенни находился между жизнью и смертью. Мы с Баглосом влили в него достаточно отвара и питательной похлебки, но на него продолжали волнами накатывать приступы безумия. Подобная рана должна была зажить за неделю, но она нарывала и сочилась черной жидкостью, как это было с раной Д'Нателя. Баглос уверял, что так действует яд зидов. Он видел множество ран, которые выглядели точно так же. К сожалению, никто у них не знал иного способа вылечить такую рану, кроме как позвать Целителя.

Баглос, кажется, воспринимал болезнь Тенни как вызов лично себе, он часами просиживал с больным. Снова и снова он менял повязку, и я слышала, как он бормочет себе под нос:

– Почему, почему яд зидов? Те люди не были зидами. Они не хотели убивать его…