Двадцать шестой год правления короля Геврона

–  Смотри, папа, вон Томас, впереди войска! Рядом с темноволосым адъютантом, прямо за спиной у герцога Эварда. Ну разве он не великолепен?

Отец вглядывался в яркий полдень, одной рукой прикрывая глаза от слепящего блеска свежепобеленных домов и новых стеклянных окон широкой улицы. Теперь он редко покидал свою библиотеку. Он стал другим человеком, когда от лихорадки умерла моя мать. Я надеялась, что вид бравого войска, звук выбивающих марш барабанов и гордость за Томаса вдохновят его и он снова почувствует вкус к жизни, лошадям, оружию. Он не был настолько стар, чтобы не служить Лейрану, ему еще не было сорока, на его руках по-прежнему играли мускулы. Но лишь моя цепкая хватка помешала ему уйти в полумрак комнаты за балконной дверью.

– Великолепен. А теперь отпусти меня, девочка. И фляга, и бокал пусты. – От него несло спиртным уже к полудню.

Все еще не выпуская отцовскую руку, я отвела в сторону желто-красные цветочные гирлянды, которые слуги принесли этим утром с базара. И едва не окликнула Томаса – что не подобало девице, – но опасалась, что, выдерживая характер, брат даже не взглянет на нас, пока Третий легион Лейрана марширует по улицам под приветственные крики слуг, мальчишек, лавочников и девиц на выданье. Но как только облаченные в пурпурные одежды жрецы пронесли жезлы с набалдашниками в виде восходящего солнца Воителя и растущей луны Навигатора мимо нашего крыльца, Томас подался вперед в седле, коснулся рукава своего командира и указал на наш балкон.

Герцог Эвард откинул с лица светлые волосы и посмотрел прямо на меня. Я зарделась, будто действительно только что выкрикнула солдатское ругательство или сбросила на голову Томаса клок соломы, как сделала это из озорства всего лишь год назад. Я отпустила руку отца и схватилась за перила. К моему невероятному изумлению, герцог отделился от войска, махнув, чтобы все шли дальше, остановил коня прямо подо мной, встал в стременах и протянул руку к железной решетке, густо опутанной темно-зелеными листьями и оранжевыми цветами. Ловкий, словно искерский акробат, герцог Эвард вскарабкался по решетке, перемахнул через перила и оказался на балконе рядом со мной. Галантно поклонившись, он вручил мне букет белых лилий, которые ему сунула по дороге какая-то поклонница.

С пылающими щеками я приняла цветы и не успела сделать реверанс, как он снова перемахнул через перила. Под рев и хохот толпы и войска герцог спрыгнул в седло погнал коня и снова занял место впереди колонны. Ни он, ни Томас не оглянулись.

Эвард заявил, что с этого момента он мой раб. В то время мне не приходило в голову, что дочь представителя одного из старейших родов королевства может составить блестящую партию для человека, претендующего на трон. И ни Эвард, ни Томас, вообще ни один человек в Лейране не упоминал, какой кровавой была победа герцога, ради которой он вырезал все население красивого валлеорского города. Прошли годы, прежде чем я узнала правду.

Отец умер, когда мне было восемнадцать. Его уход стал по многим причинам благом и для него (он умер раньше, чем успел окончательно опуститься), и для меня. Хотя отцу был всего сорок один год, глядя на список его заслуг перед отечеством, высеченный жрецами на памятнике в храме Аннадиса, мы верили, что Божественные Близнецы не забудут ни его, ни его семью, слагая истории о земных героях. Помолвка не могла состояться в год траура.

За этот год я многое узнала об Эварде. Он часто приезжал к Томасу в замок Комигор, наше поместье в северных холмах, упражнялся в фехтовании, чувствовал себя как дома в нашей старинной библиотеке, попивал бренди моего отца и говорил о тех, кто останется между ним и престолом, когда умрет король Геврон. Я чуть ли не с колыбели слушала мужские разговоры о политике, особенно часто после смерти матери. Настал момент, когда любопытство заставило меня задать вопрос, на чем основаны притязания Эварда.

Двадцать восьмой год правления короля Геврона

–  Но, Эвард, – сказала я однажды вечером, – разве в законе не сказано, что, когда остаются лишь племянники и племянницы, трон наследуют дети старших единокровных братьев или сестер короля?

– Не думай об этом, моя герцогиня, – ответил он. – Когда придет время, не останется никого, кроме меня. Я кое-что знаю, видишь ли. Мой помощник Дарзид, по-настоящему ценное пополнение в рядах моих соратников, выяснил, что у Венника возникли некоторые затруднения. Полагаю, добрый граф уже давно не платит налогов, кроме того, стало известно, что он незаконно распоряжался налогами, собранными с вассалов… пускал их на собственные нужды. – Он потрясенно распахнул глаза, потом они с Томасом захохотали. Этого смеха я не поняла и не одобрила.

– Возьмем моего кузена Фредерика. Ты слышала, какие ходят слухи? Толкуют, что он незаконнорожденный, моя тетушка Катерина не по правилам венчалась с Колбурном, как предписано законом. Представляешь, целое семейство окажется на улице, если слухи подтвердятся. Дражайшая тетушка Катерина, кто бы мог подумать, что она простая потаскуха? Я не вынесу, если ей придется стоять у позорного столба. При мысли о ее обритой голове меня мутит!

– Ты же не серьезно! Госпожа Катерина? – Мой разум плохо ориентировался в этом незнакомом мире.

– Думаю, Мартин тоже несерьезный соперник. У него слишком странные друзья.

Мартин, граф Гольтский, был одним из самых любимых мною людей. Ему было около сорока пяти, и, как все лейранские мужчины, он был воином. И в данный момент он пользовался влиянием при дворе. Дальний родственник моей матери, он был мудрым, образованным и остроумным человеком. На мое семнадцатилетние Мартин прислал приглашение провести несколько дней с ним и его гостями в его поместье, он заверил моего отца, что за мной будут должным образом приглядывать. Подобные трехдневные праздники Мартин устраивал в первую неделю каждого месяца, приглашая множество очаровательных и необычных людей, развлекая гостей шарадами, пьесами, менестрелями и мимами, словесными играми, загадками и живыми беседами на всевозможные темы. Мартин не думал, что кто-то может оказаться слишком молод для подобных бесед, если этот кто-то в состоянии интересно говорить, а это означало говорить не только о моде, лошадях и текущей войне.

Все детство я провела среди лошадей и собак, играя в войну с Томасом, слушая, как отец и его товарищи толкуют о битвах и завоеваниях, политике и ведении хозяйства. Я считала, будто каждый образованный житель Лейрана находит важными те же вещи, что и они. И каждый день, проведенный в собирающемся в Виндаме обществе, повышал мое образование на целую ступень. Здесь я начала изучать историю, искусство, философию и музыку, сомневаться в бесспорности некоторых утверждений, касающихся политики или норм морали, получать удовольствие от удачно сказанного слова или хорошо продуманного возражения.

Я считала, что Мартин будет прекрасным королем, но никогда не говорила этого Эварду или Томасу и даже Дарзиду, обаятельному и циничному помощнику Эварда, который в то лето начал приезжать вместе с ним в Комигор и быстро стал моим любимым сотрапезником. Томас Мартина презирал, утверждая, что тот, кто выбирает на маскарад в Долгую Ночь костюм нищего, не обладает достоинством и не может быть правителем. Когда я пересказала Мартину мнение брата, он ответил: «Мне идет на пользу время от времени переодеваться в нищего. Позволяет понять, каково приходится моим крестьянам и солдатам на морозе без башмаков». Хотя он говорил легкомысленным тоном, я поняла, что он имеет в виду именно то, что говорит.

Именно в Виндаме, родовом поместье Мартина, я познакомилась с Юлией, графиней Хелтонской, блистательной и элегантной молодой вдовой. Юлия была единственной известной мне женщиной, способной настоять на своем в серьезном споре с мужчинами. С первых минут нашего знакомства я мечтала быть такой, как она. К счастью, благодаря общественному положению Юлии она была безупречной дуэньей, потому что мой отец, а позже брат никогда не позволили бы мне находиться одной в столь легкомысленной компании.