Кровать была слишком узка для троих. Мы чуть не потерпели кораблекрушение. Тогда Мадам сняла перину вместе с простыней и расстелила их на полу.

Она легла между нами и стала ласкать нас, словно мы были единым телом. Ее руки обращались с нами как руки Олине с тестом.

Я думал, что не выдержу первый. Но Аксель опередил меня.

Неожиданно Мадам повернулась к Акселю задом и задрала подол хитона, из-под которого показалась белая гора. Гора кокетливо покачивалась перед ошалевшим от неожиданности Акселем.

Трудясь надо мной, Мадам предлагала Акселю другую часть своего тела! Потом она вывалила из хитона свои груди.

— Давай, давай! — властно проговорила она, уронив на меня два кожаных бурдюка.

Кажется, я не молился. Хотя следовало бы. Помилуй, Боже, всех нас, бедных грешников!

Аксель постепенно нашел нужный ритм у нее за спиной. Наконец черт вырвался наружу! Аксель вцепился в Мадам, как хищник, и крепко прижал ее ко мне. На некоторое время я умер, задушенный ее огромными грудями.

Можно не вспоминать об этом каждый день. Но забыть этого я не смогу никогда!

Наконец Аксель упал. Его дыхание было похоже на пыхтение паровоза, пытавшегося сбавить скорость.

А вот со мной у Мадам ничего не получилось. Я чуть не плакал от стыда. Поняв, что со мной происходит, Аксель ушел за ширмы. Но это не помогло. Я снова был в доме кожевника. Был полон неукротимых сил в умелых руках фру Андреа. Но как только Мадам пыталась помочь мне, я опадал. И это повторялось бесконечно.

Наконец Мадам сдалась. Она погладила меня по бедру и сказала, желая утешить:

— Не надо огорчаться, ты красив и молод. Твое время еще придет. Поверь мне!

Такого стыда я не испытывал еще никогда.

Наконец мы оказались на улице. Я дрожал от холодного ветра.

— Сейчас хорошо бы выпить! — сказал Аксель.

— Нет, я иду домой!

— Какого черта! Ты не посмеешь оставить меня одного! Я первый раз прошел через это!

Мы нашли погребок, который был еще открыт, и забрались в самый темный угол. Там мы хотя бы почти не видели друг друга. Наверное, мы оба были похожи на огородные пугала. Я-то во всяком случае. Как-никак, а Аксель выдержал этот экзамен.

— Я верну тебе деньги, которые ты внес, — вдруг сказал он, глядя в рюмку.

— Зачем? — буркнул я, тоже глядя в рюмку…

Впоследствии он ни разу не напомнил мне о моем унижении. Даже тогда, когда я пытался отбить у него Анну.

Конечно, датчане не пощадили меня и выложили мне все, что они думают о Норвегии и норвежцах! Совсем недавно шведский король Карл встретился в Копенгагене с датским королем Фредериком VII и во имя святого скандинавского братства обещал игнорировать Германский союз.

Но фанфары и высокие слова оказались пустым звуком, и, когда дошло до дела, шведы и норвежцы самоустранились.

Я был новичок в этом мире. И потому всю вторую половину года меня мучил стыд оттого, что я норвежец. Несмотря на университет, пиво и Акселя. Как-никак, а Дания осталась одна-одинешенька перед двумя большими кровожадными армиями.

Я почти перестал говорить на родном языке. Пользовался короткими заученными датскими фразами и кивками, а в остальном помалкивал. Если же моя речь выдавала во мне норвежца, мне приходилось выслушивать о непостоянстве Карла XV: когда шведско-норвежское правительство поняло, что дело обстоит серьезно, оно даже не подумало о том, чтобы защитить братскую Данию.

В студенческой среде и в пивных рассказывали смачные истории и пели скабрезные песенки о любви королевы Виктории к Бисмарку. О многочисленных беременностях королевы и конкретно о тех, за которые англичане были ему обязаны. А также о трусливом Наполеоне III, который от страха пернуть не смел, не то что открыть пальбу по прусским позициям.

Купцы и мелочные торговцы по-прежнему читали «Адрессеависен», потому что в ней печаталось много объявлений. А все остальные читали о войне где только было возможно. По городу летали листовки. Кроме того, последние новости можно было узнать в пивных.

13 ноября датский ригсдаг принял новую Общую конституцию для Дании и Шлезвига. Немцы только этого и ждали. К тому же на носу была зима.

Люди говорили об этом по-своему:

— Придет Бисмарк с железом и кровью.

— Карна? — воскликнул я, когда она сказала, как ее зовут. — Такого имени нет!

— А у меня есть! — мрачно ответила Карна.

Она сидела на телеге и держала за руку раненого лейтенанта. Даже до обочины, по которой шел я, долетал запах крови и нечистот.

Кого мне благодарить за встречу с Карной? Прусские и австрийские войска? В ночь на 1 февраля 1864 года они перешли через Айдер. Или, может, я должен благодарить Бисмарка? Этого циничного человека, стоявшего за оккупацией Шлезвига?

Уже в декабре студенты понимали, что на высшем уровне идет брожение. Но мы не могли представить себе всех последствий. В Копенгагене считали, что вал Даневирке способен удержать немцев.

Встречаясь в пивных, мы обсуждали военные действия за кружкой пива. Многие, не только я, агнец Божий из Нурланда, даже понятия не имели, что такое война. Этот самый страшный из всех видов героизма.

В детстве я часто пытался узнать, что происходит на войне, но никто мне этого не говорил. В пивных Копенгагена рассказывали истории о главнокомандующем генерале де Меза, который играл на клавикордах, ходил в халате и страдал несварением желудка в то время, как его армия мужественно гибла на полях сражений.

Бисмарка почти не знали. Мне было интересно, умеет ли он играть в шахматы. Может, вся жизнь была для него лишь одной шахматной партией?

Тем временем датская армия оставила вал Даневирке и укрепилась на дюббельских позициях. Она отступала, словно свора воришек, не понимавших, что происходит, и потерявших всякую надежду на спасение. Те, кто вернулся в Копенгаген и был в состоянии говорить, рассказывали, как проводили дни и ночи почти без пищи, без теплой одежды, на морозе, под мокрым снегом, тогда как от австрийских костров за ними наблюдала смерть.

Некий ненавистный представитель правительства, который прибыл к ним, чтобы провести какую-то инспекцию, был в галошах и с зонтиком! Король бежал, а весь остальной Север сидел за своими ломящимися от снеди столами и, закрыв глаза, жалобно вздыхал:

— Это безумие! Какая жалость! Какая трагедия!

Я все слышал, но все-таки плохо понимал, что происходит. Вокруг рассказывали увлекательные истории. Улицы пестрели от сверкающих сапог, оружия и военных мундиров. Кое-кто говорил, что надо завербоваться в армию. В этом отношении у университета были славные традиции.

После одной студенческой сходки во дворе Регенсена, где пиво и песни помогли нам почувствовать себя героями в теплых рукавицах и студенческих фуражках, Аксель тоже хотел записаться в армию. Но у него была мать, она приехала и воспрепятствовала этому. У меня же матери не было.

Поскольку я был норвежец и к тому же студент-медик, меня послали на поле брани, но не сражаться, а подбирать там раненых и отправлять их в лазарет.

Сначала я воспринял это как унижение и насмешку. Но, побегав несколько дней по обагренной кровью земле, понял, что мне повезло с назначением. Если только вообще можно говорить о везении применительно к тому ледяному аду.

Знай они, какое великолепное пушечное мясо представляет собой мое молодое тело, они дали бы мне оружие и послали на линию огня.

Но ведь и генералы тоже не верили в эту войну.

Нас разместили в конюшне. Лошади дарили нам свое тепло. Старое сено тоже немного грело. Мы мылись, как могли, в бадье с водой, стоявшей во дворе, разбивая затянувший ее хрупкий ночной лед.

Новобранца, с которым я подбирал раненых и убитых, звали Паулем. С утра до вечера мы с ним были на ногах. Первым делом мы отправлялись к заснеженным домишкам с соломенными крышами и укреплению — это был форпост. Всего укреплений было десять. Мы одинаково ненавидели их все. От страха мы почти не разговаривали. Мороз щипал нам уши и проникал сквозь одежду. Хотя по спинам у нас бежал пот.