— Да, этот дом мог бы стать счастливым, живи в нем подходящие люди.

— Например, мы?

— Например, мы.

Брайан пошел по дорожке к дому.

— Кажется, дома никого нет. Посмотрим — а вдруг они не заперли дверь? Или окно?

— Брайан!

— Тихо, женщина.

Волей-неволей я последовала за ним по дорожке, чувствуя, что миссис Гранди всего квартала смотрят на меня из-за штор. (Впоследствии оказалось, что так оно и было.)

Брайан подергал дверь.

— Заперто. Ну-ка, попробуем этим, — он полез в карман и достал ключ, отпер дверь и распахнул ее передо мной.

Я вошла, вконец напуганная, но внутри немного успокоилась: голые полы и гулкое эхо доказывали, что дом пуст.

— Брайан, что происходит? Не дразни меня, пожалуйста.

— Я не дразню, Мо. Если дом тебе нравится, то это запоздалый свадебный подарок невесте от жениха. А не нравится — я его продам.

Я нарушила одно из своих правил и расплакалась при нем.

8

СЦЕНЫ ИЗ ЖИЗНИ БОГЕМЫ

Брайан обнял меня и потрепал по спине.

— Хватит заливаться. Не выношу женских слез. Они меня раздражают.

Я перестала плакать, прижалась к нему покрепче и широко раскрыла глаза.

— Вот это да! Специальный воскресный выпуск, — Брайан утверждал, что церковь пробуждает в нем только одно чувство, а именно похоть, потому что он никогда не слушает службу, а только думает о праматери Еве, которая по его мнению была рыжая.

Излишне говорить, что церковь действовала так же и на меня. Каждое воскресенье после церкви мы, уложив детишек спать, устраивали себе «утренник».

— Н-ну-у, миледи. Разве вы не желаете сначала осмотреть дом?

— А я тебе ничего и не предлагаю. Я бы здесь не осмелилась. Вдруг войдет кто-нибудь.

— Никто не войдет. Ты разве не заметила, что я запер дверь на засов? Морин… мне сдается, ты не веришь, что я дарю тебе этот дом.

Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

— Мой муж, если ты скажешь, что солнце встает на западе, я поверю тебе. Но могу не понять. Вот и сейчас не понимаю.

— Тогда объясню. На самом деле я не могу подарить тебе этот дом, потому что он и так твой. Это ты за него заплатила. Мне он принадлежит чисто формально. На той неделе мы это изменим и перепишем его на тебя. В нашем штате замужняя женщина может владеть недвижимостью, если в документе оговорено, что она замужем и если муж отказывается от права на владение. Последнее — просто формальность. А теперь о том, как ты его купила.

Купила я его, лежа на спине и «выбивая чеки». На первый взнос пошли деньги, которые Брайан скопил в армии и еще взял в долг у своих родителей. Взнос получился солидный, и Брайан взял две ипотечные ссуды: одну из обычных шести процентов, вторую из восьми с половиной. Дом в ту пору снимали жильцы; Брайан оставил их и использовал арендную плату для расчета по ипотекам.

Говардской премией на Нэнси он погасил вторую, разорительную ссуду, премией за Кэрол рассчитался с родителями. С помощью премии за Брайана-младшего Брайан-старший выплатил первую ипотеку настолько, что арендная плата с жильцов позволила ему наконец очистить собственность к маю 1906 года, всего через шесть с половиной лет после того, как он воздвиг свою долговую пирамиду.

Я сказала Брайни, что он рисковый человек.

— Не совсем, — ответил он, — я ведь поставил на тебя, дорогая. И ты сработала, как часы. Правда, Брайан-младший появился несколько позже, чем я ожидал, но у меня был гибкий график. Хоть я и настоял на необходимости выплатить первую ипотеку раньше срока, я не должен был ее выплачивать ранее первого июня 1910 года. Но ты вышла вперед, как настоящий чемпион.

Еще год назад Брайан обсудил свой проект со съемщиком дома, они условились заранее, и в прошлую пятницу жильцы мирно выехали.

— Так что дом твой, дорогая. Я не стал возобновлять наш арендный договор; Хеннеси О’Скрудж знает, что мы съезжаем. Можем сделать это хоть завтра и перебраться сюда, если дом тебе нравится. Или лучше продадим его?

— Не смей говорить о продаже нашего дома! Брайни, если это правда твой свадебный подарок, тогда я наконец-то сделаю тебе свой. Твоего котенка.

— Нашего котенка, ты хочешь сказать, — усмехнулся он. — Я тоже об этом подумал, — мы не завели котенка до сих пор потому, что с обеих сторон нашего домика на Двадцать шестой улице жили собаки, и один пес был закоренелый убийца кошек. С переездом за угол угроза не исчезла.

Брайан показал мне дом. Он был чудесный: наверху большая ванная и еще одна, поменьше, и маленькая внизу, при комнате для прислуги; четыре спальни и спальная веранда, гостиная, салон, просторная столовая со встроенным буфетом и полками для посуды; в салоне — газовый камин, который можно топить и дровами, если убрать газовую горелку; чудесная большая кухня; парадная лестница и удобная черная лесенка, ведущая наверх из кухни — да просто все, что может пожелать семья, в которой есть дети, включая огороженный задний двор — как раз для детей, и зверюшек, и для крокета, и для пикников. И еще огород и песочница. Я снова расплакалась.

— Прекрати, — велел Брайни. — Вот это — супружеская спальня. Если ты не предпочтешь другую комнату.

Спальня была великолепная, большая, полная воздуха, и к ней примыкала веранда. В доме, пустом и довольно чистом (я уже предвкушала, как отскребу здесь каждый дюйм), остались кое-какие вещи, который не стоило перевозить.

— Брайни, там на веранде, на качелях, лежит подушка. Ты не принесешь ее сюда?

— Как скажешь. А зачем?

— Чек выбьем.

— Слушаюсь, мадам! А я уж думал, когда же ты решишься окрестить наш новый дом.

Подушка выглядела не очень чистой и была не слишком большая, но это все пустяки, лишь бы охранила мой позвоночник от голых досок. Когда Брайни принес ее и положил на пол, я освобождалась от последних одежек.

— Эй! Оставь чулки.

— Слушаюсь, сэр. Как скажете, мистер. А стаканчиком сперва не угостите? — пьяная от возбуждения, я глубоко вздохнула и легла на спину. Вас как зовут-то, мистер? Меня звать Крольчиха — я шибко плодовитая.

— Да уж, — Брайни разделся, повесил пиджак на крючок за дверью ванной и лег ко мне. Я потянулась навстречу, но он удержал меня и поцеловал. — Мадам, я люблю вас.

— А я вас, сэр.

— Рад слышать. Готовьтесь, — и чуть погодя: — Эй, отпусти немного гайку.

Я чуть расслабилась.

— Так лучше?

— Чудненько. Ты прелесть, любимая.

— И ты, Брайни. Ну же… прошу тебя.

Я почти сразу достигла вершины, потом взвились ракеты, я завопила и почти не помнила себя, когда Брайни меня отпустил — а после потеряла сознание.

Мне не свойственно падать в обморок, но в тот раз это случилось.

Через два воскресенья не пришли очередные месячные, а в феврале 1907 года родился Джордж Эдвард.

Следующие десять лет были сплошной идиллией.

Наша жизнь со стороны может показаться скучной и банальной — мы ведь просто тихо жили в доме на тихой улице и растили детей… а еще котят, морских свинок, кроликов, золотых рыбок, а однажды даже червей-шелкопрядов на крышке моего пианино. Это затеял Брайан-младший, будучи в четвертом классе. Для них требовались листья тутового дерева, и в большом количестве. Брайан-младший договорился с соседом, у которого росло такое дерево. В нем рано проявился отцовский талант добиваться всего любым путем, каким бы невероятным ни казался его план.

Договор о шелковичных листьях был крупным событием в нашей тогдашней жизни.

А еще у нас были детсадовские плакатики со звездочками на кухне, на задней веранде стояли трехколесные велосипеды рядом с роликами, были пальчики, которые надо было целовать и перевязывать, и разные поделки для школы, и множество ботинок, которые надо было начистить, чтобы вовремя поспеть в воскресную школу, и шумные свары из-за рожка для обуви, пока я наконец не завела каждому свой, написав на них имена.

Все это время чрево Морин то росло, то убывало, как круглое чрево луны: Джордж в 1907, Мэри в 1909, Вудро в 1912, Ричард в 1914 и Этель в 1916. Ею дело отнюдь не кончилось — просто в нашу жизнь вошла война, изменившая мир.