На нашем пункте было три стола — как бы операционных, а на самом деле простых деревянных, с которых в перерывах между бомбежками соскоблили краску. Отец работал с тем, что ближе к выходу, мы с Вудро — у занавески, а за средним трудился пожилой англичанин, видимо, постоянно дежуривший здесь — мистер Пратт, местный ветеринар. Помогала ему жена, Гарри, то есть Гарриет. Во время затишья миссис Пратт ругала немцев, но больше интересовалась кино. Не встречалась ли я с Кларком Гейблом? С Гарри Купером? С Рональдом Колменом? Выяснив, что у меня нет знакомств среди звезд, она перестала у меня выпытывать и согласилась со словами мужа, что мы, янки, поступаем очень порядочно, помогая им… но когда же Штаты наконец соберутся вступить в войну?

Я сказала, что не знаю. Тут вмешался отец.

— Не приставайте к сестре, миссис Пратт. Вступим, никуда не денемся — ну, запоздаем малость, как ваш мистер Чемберлен. А пока что будьте вежливы с теми, кто уже здесь и помогает.

— Я не хотела никого обидеть, мистер Джонсон.

— Никто и не обиделся, миссис Пратт. Зажим!

(Мне редко доводилось видеть такую хорошую операционную сестру, как миссис Пратт. Она подавала мужу все, что нужно, не дожидаясь его слов, — научилась, наверное, за долгие годы совместной работы. Инструменты она принесла с собой — должно быть, те, что мистер Пратт использовал в своей ветеринарной практике. Некоторых это, возможно, оттолкнуло бы, мне представлялось резонным.)

Мистер Пратт занимал стол, который предназначили для Джубала и Джил. (Мы не слишком ориентировались во всех подробностях событий той ночи — ведь очевидцев расспрашивали, когда война уже кончилась.) Поэтому Джубал работал в передней комнате, сортируя раненых и отмечая, кого Касу и Полу нести в Бундок — здесь им даже не стали бы оказывать помощь, как безнадежным. Джилл помогала то Дагмар, то мне — особенно с анестезией.

Анестезия стала предметом горячих дискуссий во время наших учений. Довольно уже того, что мы заявимся в двадцатый век с современным хирургическим инструментом, но тащить с собой бунд окское анестезионное оборудование? Немыслимо!

Галахад решил наконец снабдить нас шприцами, заправленными нужной дозой неоморфина (название не играет роли — все равно в двадцатом веке это средство неизвестно). Джилл сновала из одного помещения в другое, делая уколы раненым и обгоревшим и освобождая нас с Дагмар для основной работы. Она хотела помочь и миссис Пратт, но та отмахнулась — она давала наркоз способом, не виданным мною с 1910 года: капала хлороформ на маску пациенту.

Работе не видно было конца. Между операциями я протирала стол полотенцем, пока оно не намокло от крови так, что больше пачкало, чем вытирало.

Гретхен доложила, что они сбили сорок семь из шестидесяти бомбардировщиков второй волны. Тринадцать оставшихся успели сбросить часть бомб. (Девушки Гретхен использовали излучатели и приборы ночного видения, направляя луч, как правило, на бензобак. Бывало, что бомбы при этом сбрасывались и иногда взрывались при соприкосновении с землей, иногда не взрывались, добавляя работы саперам на следующий день.)

Но мы ничего этого не видели. Порой бомба падала где-то рядом, и кто-нибудь говорил: «Близко», — а кто-то отвечал: «Слишком близко», и все продолжали работать.

Сбитый самолет взрывается не так, как бомба, — а истребитель не так, как бомбардировщик. Мистер Пратт говорил, что может отличить по звуку падение «спитфайера» от падения «мес-сершмитта». Он, возможно, и мог — я нет.

Третья волна, по сообщению Гретхен, нахлынула с двух сторон — с северо-востока и северо-запада. Но ее девушки уже приноровились стрелять из своего, в общем-то пехотного оружия по непривычным мишеням, быстро отличая при этом бомбардировщики от «спитфайеров», — и, как выразилась Гретхен, на этот раз «утерли сопли». Я все собиралась спросить, что это значит, но так и не спросила.

После каждого налета наступало затишье, но не для нас. К середине ночи мы совсем зашились — раненых поступало больше, чем мы успевали обработать. Джубал стал относиться к отбору менее строго и теперь отправлял к Иштар не только смертельные, но и просто тяжелые случаи. Наше участие стало более заметным, зато, безусловно, было спасено больше жизней.

Во время четвертого налета, где-то перед рассветом, я услышала Гретхен:

— Йомен вызывает Коня. Конь, ответь срочно.

— Что у тебя, Гретхен?

— Что-то упало на наши ворота — наверно, кусок сбитого самолета.

— Ворота повреждены?

— Не знаю. Они исчезли. Были — и нету.

— Йомен, эвакуируйтесь через ворота перевязочного пункта. Знаешь, где это? Квадрат и пеленг известны?

— Да, но…

— Приказываю эвакуироваться. Быстро.

— Хейзел, но ведь пострадали только ворота. Мы можем и дальше сбивать самолеты.

— Оставайся на связи. Белый Утес, я Конь. Дити, где ты там? Проснись.

— Я не сплю.

— По данным разведки, бомбардировщики заходили на цель только четыре раза. Будет у Гретхен еще дичь или нет?

— Один момент. — (Момент затянулся надолго.) — Обманщица говорит, что на поле больше нет бомбардировщиков, готовящихся к вылету. А на востоке занимается рассвет.

— Всем постам, я Конь. Объявляю отбой. Кровь, дождитесь Йомена, затем эвакуируйтесь вместе с Первым. Используйте шприц, если нужно. Доложите, как поняли.

— Я Утес, понял тебя, Конь — снимаемся.

— Йомен понял, Конь. Отряд ведет отец Шульц, а я продолжаю стрелять.

— Я Кровь, поняла тебя, Конь. Хейзел, скажи Иштар, чтобы отправляла раненых обратно, иначе у нее на руках окажутся нежелательные иммигранты.

И тут начался какой-то гран-гриньоль[185]. Сначала через обратные ворота повалили обгоревшие — на своих ногах и полностью исцеленные. За ними последовали прооперированные — кто с протезами, кто с пересаженными органами. Даже тех, над которыми Галахад с Иштар работали в этот самый момент, быстро залатали, выпихнули в Веулу, там долечили и отправили обратно в Ковентри всего через пару минут после того, как Хейзел скомандовала отбой.

Я знаю, что прошло всего несколько минут, потому что отряд Гретхен еще не подошел, а они были меньше чем в миле от нас, и надо учесть, что эти девушки проходят походным шагом восемь миль в час (три с половиной метра в секунду). Дорога не должна была отнять у них больше восьми-девяти минут плюс еще сколько-нибудь на спуск с башни. Я слышала потом, что какие-то бойцы гражданской обороны пытались задержать их и допросить. Девушки, надеюсь, не причинили им особого вреда, но задержать себя не дали.

И вот в нашу дверь хлынули Марианны с длинными луками (замаскированными излучателями) в костюмах Ноттингемского леса. Во главе шел брат Тук — самый настоящий, даже с тонзурой, а замыкала Гретхен, в таком же робингудовском наряде и с широкой улыбкой на лице.

На ходу она шлепнула Дагмар по заднице, кивнула Праттам, и без того уже ошеломленным шествием исцеленных пациентов, и остановилась у нашего стола.

— Дело сделано!

Все три стола к тому времени были свободны — настал тот желанный миг, когда раненые кончились. Из приемного покоя пришел Джубал.

— Да, потрудились на славу.

Гретхен обняла меня.

— Сделано дело, Морин! — Стянула с меня маску и поцеловала.

Я отпихнула ее.

— А ну, марш в ворота. Мы и так уже опаздываем на несколько минут.

— У, зануда, — и она ушла, а следом Джубал и Джиллиан.

Сирены запели отбой. Мистер Пратт посмотрел на меня, потом на занавеску и сказал:

— Пойдем-ка, Гарри.

— Иду, па.

— Доброй всем ночи, — и старик тяжело побрел прочь, сопровождаемый женой.

— Дочка, ты-то как здесь? — проворчал отец. — Ты же должна быть в Сан-Франциско. А ты, Тед, — посмотрел он на Вудро, — ты же погиб. Что ты в таком случае здесь делаешь?

— Не погиб, доктор Джонсон, а пропал без вести. Это не одно и то же. Разница, хоть и небольшая, но есть. Я долго лежал в госпитале, долго был не в себе. Но вот я здесь.