Нерешительно поднялось несколько рук.

— А теперь, — продолжал член Совета от Великих Озер, — я прошу поднять руки тех, кто убежден в правильности собственного мнения.

Поднятой осталась лишь рука члена Совета от Патагонии.

— Браво! — воскликнул Ремберт от Озер, — я должен был догадаться, что вы уверены.

Вынув изо рта сигару, представитель от Патагонии рявкнула:

— Каждый дурак это знает!

И вернулась к своему вышиванию.

Ей уже перевалило за сто, и она была единственной дикорожденной во всем Совете. И вот уже более полувека избиратели неукоснительно подтверждали ее полномочия. Хотя зрение у нее мало-помалу слабело, однако зубы по-прежнему оставались своими, только с каждым годом все больше желтели. Морщинистое лицо цвета красного дерева свидетельствовало больше об индейской, чем о кавказской крови. Многие из членов Совета потихоньку признавались, что побаиваются ее.

— Карвала, — обратился к ней Ремберт, — может быть, вы сэкономите наши усилия, предложив готовый ответ?

— Ответа я вам предложить не могу — да если бы и предложила, вы бы мне не поверили, — секунду помолчав, она добавила: — Пусть мальчик поступает, как ему нравится. Он все равно так и сделает.

— Вы поддерживаете предложение брата Мордана или возражаете против него?

— Поддерживаю. Хотя не думаю, что вы сумеете подступиться к делу с правильной стороны.

Наступила короткая пауза. Каждый из присутствующих торопливо пытался припомнить, когда ~ если такое вообще хоть раз было — Карвала оказывалась в конечном счете не права.

— Мне совершенно очевидно, — заговорил Ремберт, — что единственно разумная личная философия, основанная на представлении о нашей полной и окончательной смертности, — это философия гедонизма. Гедонист может получать от жизни наслаждения самыми тонкими, непрямыми, сублимационными методами — однако наслаждение должно быть его единственной разумной целью, сколь возвышенным ни казалось бы его поведение. С другой стороны, если жизнь представляет собой нечто большее, нежели видимый нам короткий промежуток, — это открывает безграничные возможности для развития негедонистических воззрений. Объект исследования, таким образом, представляется мне заслуживающим внимания.

— Даже если ваша точка зрения справедлива, — заметила женщина, представлявшая Северо-Западный Союз, — в нашей ли компетенции заниматься этим? Наши функции и полномочия ограничены, конституция запрещает нам вмешиваться в сферу духовной жизни. Что вы думаете по этому поводу, Иоганн?

Член Совета, к которому она обратилась с этим вопросом, был среди них единственным религиозным деятелем, Преподобнейшим посредником для нескольких миллионов своих единоверцев к югу от Рио-Гранде. Его политическая карьера была тем более удивительной, что большинство его избирателей не принадлежало к этой конфессии.

— На мой взгляд, конституционные ограничения в данном случае неприменимы, Джеральдина, — отозвался он. — То, что предлагает брат Мордан, является чисто научным исследованием. Результаты его могут приобрести значение для духовной жизни в случае, если работа приведет к положительным результатам.

Однако беспристрастное изучение проблемы в любом случае не является нарушением свободы вероисповедания.

— Иоганн прав, — заметил Ремберт, — Объектов, неуместных для научного исследования, не бывает. Мы слишком долго считали обращение к этой области монопольным правом вам подобных, Иоганн. Самый серьезный в мире вопрос был оставлен на усмотрение догадок или веры. Пришло время ученым либо заняться им, либо признать, что наука — не больше чем пересчитывание камешков.

— Действуйте, — поощрил его Иоганн. — Мне интересно, чего вы добьетесь в лабораториях.

Хоскинс Джеральдина посмотрела на него.

— Интересно, Иоганн, в каком положении вы окажетесь, если исследования выявят факты, противоречащие положениям вашей веры?

— Это вопрос, — невозмутимо отозвался тот, — который я должен буду разрешить наедине с собой. Данного Совета он не касается.

— Полагаю, — заметил спикер, — можно перейти к предварительному голосованию. Мы знаем, что некоторые поддерживают предложение брата Мордана. Высказывается ли кто-нибудь против?

Ни одна рука не поднялась.

— Воздерживается ли кто-нибудь от выражения мнения?

И снова не поднялась ни одна рука — лишь один из членов Совета нерешительно шевельнулся.

— Вы хотели что-то сказать, Ричард?

— Пока нет. Я поддерживаю предложение, но хотел бы позже о нем поговорить.

— Очень хорошо… Решение принято единогласно. Кандидатуру организатора проекта я представлю собранию позже. Теперь вы готовы, Ричард?

Чрезвычайный член Совета, представитель Странствующих и Путешествующих, полномочия которого не ограничивались каким-либо избирательным округом, кивнул.

— Намеченные исследования слишком локальны.

— Да?

— В качестве средства убедить Гамильтона Феликса сотрудничать с государственными генетиками они вполне достаточны. Но ведь теперь мы принимаем программу ради нее самой. Это так?

Спикер обвел взглядом зал — кивнули все, кроме престарелой Карвалы, казалось, совершенно не заинтересованной ходом обсуждения.

— Да, это так.

— Тогда мы должны исследовать не эту единственную философскую проблему, но весь комплекс. И по тем же причинам.

— Однако же мы совсем не обязаны быть последовательными и всеобъемлющими.

— Да, знаю. Но я исхожу не из формальной логики — перспектива представляется мне увлекательной. И потому я предлагаю расширить сферу исследований.

— Прекрасно. Я тоже заинтересован. И полагаю, что мы вполне можем посвятить обсуждению этого вопроса несколько ближайших заседаний. Выдвижение кандидатуры организатора проекта я задержу до тех пор, пока мы не решим, как далеко собираемся в этих исследованиях зайти.

Поскольку миссия его была практически завершена, Мордан уже некоторое время порывался испросить разрешения удалиться, однако при том повороте, который приняла дискуссия, почувствовал, что его не заставили бы покинуть зал ни пожар, ни землетрясение — его не выманил бы отсюда даже целый сонм очаровательных девиц. К тому же, как всякий полноправный гражданин, он имел право присутствовать на любом заседании Совета, а поскольку являлся еще и заслуженным синтетистом, вряд ли кому-либо пришло бы в голову протестовать против его участия в обсуждении.

Член Совета от Странствующих и Путешествующих продолжал:

— Нам следует перечислить и исследовать все философские проблемы — особенно вопросы метафизики и гносеологии.

— Я полагал, — мягко вмешался спикер дня, — что гносеология достаточно разработана.

— Конечно, конечно — в ограниченных пределах, как соглашение о семантической природе символического общения. Для того, чтобы общение было возможным. Речь и все другие символы общения неизбежно соотносятся с согласованными, четко определенными физическими фактами, как бы ни был высок уровень абстрагирования. Без этого мы не можем общаться. Вот почему мы с братом Иоганном не можем спорить о религии: свою он несет в себе, будучи не в состоянии объяснить ее, — так же, как я ношу в себе свою. Мы даже не можем быть совершенно убеждены, что в чем-то друг с другом не согласны. Наши религиозные убеждения могут быть идентичными, однако мы не можем их выразить — и в результате помалкиваем.

Иоганн улыбнулся со своим обычным неизменным добродушием, но ничего не сказал. Карвала, подняв глаза от вышивки, язвительно поинтересовалась:

— Это что, лекция для детского сада?

— Виноват, Карвала. Мы пришли к соглашению относительно метода символического общения — символ не есть обозначаемый им факт, карта не есть территория, звук речи не есть физический процесс. Мы идем дальше — и признаем, что символ никогда не включает в себя всех деталей явления, которое обозначает. И еще мы допускаем, что символы могут использоваться для манипуляции символами… Это опасно, но полезно. Мы согласились также, что для облегчения общения символы, насколько возможно, должны быть структурно уподоблены фактам, которые ими обозначаются. До этого предела гносеология разработана. Однако ее ключевую проблему — как мы знаем то, что знаем, и что это знание означает — мы договорились игнорировать, как игнорируем мы с Иоганном теологические вопросы.