Однако уделять слишком много внимания этому незначительному, бесцветному человечку по имени Смит Джон Дарлингтон не имело смысла. Гамильтон даже вынужден был взять назад свое обещание быть его секундантом, ибо как раз в это время он понадобился Каррузерсу. По той же причине он не присутствовал и на дуэли, состоявшейся несколько дней спустя после разговора с Морданом. Феликс узнал, что в результате поединка Смит лежит в госпитале, страдая от нескольких ран, которые трудно было назвать обычными. Впрочем, левый глаз потерял зрение не полностью, остальные же травмы зажили за пару недель.

Гамильтон продолжал заниматься своей работой; в ней было множество всяких мелочей, они раздражали, но тем не менее им необходимо было уделять внимание. А одна из исследовательских групп занималась теперь лично им — одним.

Еще в детстве он заметил, что если ему ко лбу над переносицей подносили любой, особенно металлический предмет, то это вызывало у него в голове реакцию, к известным физиологии чувствам никакого отношения не имеющую. Много лет он и не вспоминал об этом — до тех пор пока Великое Исследование не заставило призадуматься о подобных явлениях. Стояло ли за его детскими воспоминаниями что-то реальное, или это была всего лишь игра воображения? Он сам воспринимал это как некое нервное напряжение, вызывавшее ощущение физического дискомфорта — ощущение характерное и отличное от любых других. Приходилось ли кому-либо еще испытывать что-то подобное? И чем это объяснялось? И означало ли что-нибудь? Когда Гамильтон поделился своими мыслями с Каррузерсом, тот отозвался лаконично:

— Не топчитесь на месте, рассуждая об этом. Организуйте группу и займитесь изучением.

Гамильтон организовал. И они уже выяснили, что в этом чувстве не было ничего необычного, хотя до сих пор о нем никто всерьез не думал и не говорил. Разве стоит внимания подобная мелочь? Им удалось найти субъектов, у которых это чувство было развито в большей степени, — с того времени сам Гамильтон перестал быть подопытным кроликом.

Теперь он позвонил руководителю группы:

— Есть что-нибудь новое?

— И да, и нет. Мы отыскали парня, который с восьмидесятипроцентной вероятностью может различать металлы и со стопроцентной — отличать металл от дерева. Однако к пониманию природы явления ни на шаг не приблизились.

— Вам что-нибудь нужно?

— Нет.

— Если понадоблюсь — звоните. Полезный Феликс, бодрый херувим…

— О’кей.

Не следует думать, будто для Великого Исследования Гамильтон Феликс был так уж важен. Он являлся далеко не единственным генератором идей — в распоряжении Каррузерса таких было несколько. Наверно, Великое Исследование ничего не потеряло бы, даже не участвуй в нем Гамильтон. Однако в этом случае оно проводилось бы чуть-чуть иначе.

Кто может оценить относительную важность того или иного индивидуума? Кто был более важен — Первый тиран Мадагаскара или безымянный крестьянин, который его убил? Работа Феликса имела некоторое значение. Но то же самое можно было сказать и о каждом из восьми тысяч участников Великого Исследования.

Прежде чем Гамильтон успел перейти к очередным делам, раздался звонок. Это был Джейкобстейн Рэй.

— Феликс? Если хотите, можете зайти и забрать своего многообещающего молодца.

— Прекрасно. Каковы результаты?

— Впору с ума сойти. Он начал с семи правильных ответов кряду, а потом вдруг сорвался. Результаты не лучше случайных — пока вовсе не перестал отвечать…

— Вот оно что… — протянул Гамильтон, размышляя попутно о некоем вислоухом кролике.

— Да, вот так. Он совсем обмяк. Работать с ним — что змею в дырку заталкивать.

— Ладно, попробуем в другой раз. Тем временем я займусь им.

— Буду рад помочь, — задумчиво проговорил Джейк.

Похоже, мальчишка прилично потрепал ему нервы.

Когда Феликс вошел, Теобальд просто сидел, делая меньше, чем ничего.

— Хелло, малыш. Готов ехать домой?

— Да.

Прежде чем взяться за сына всерьез, Феликс дождался, пока они уселись в машину и задали автопилоту курс на возвращение домой.

— Рэй сказал мне, что ты не очень-то помог ему.

Теобальд сосредоточенно крутил вокруг пальца веревочку.

— Так как? Помог ты или нет?

— Он хотел, чтобы я играл в какие-то глупые игры, — заявил ребенок. — В них нет никакого смысла.

— И ты бросил?

— Да.

— А мне казалось, ты обещал помочь…

— Я не обещал.

Феликс постарался припомнить. Возможно, сын был и прав — таких слов произнесено не было. Однако оставалось еще чувство контракта, «встречи умов».

— Мне кажется, мы упоминали о каком-то вислоухом кролике…

— Но, — заметил Теобальд, — ты же сам сказал, что я и так смогу его получить. Ты сам сказал!

Остаток пути они провели в основном в молчании.

Мадам Эспартеро Карвала снова посетила их — неожиданно и без церемоний. Она просто позвонила по телефону и объявила, что направляется их повидать. В прошлый раз она пообещала Филлис заглянуть и посмотреть на ребенка. Однако за прошедшие с тех пор четыре года она никак не дала о себе знать, и Филлис уже перестала ждать ее. Не станет же она навязываться космически далекому члену Совета политики!

В новостях им встречались упоминания о ней: мадам Эспартеро избрана на очередной срок, будучи единственным кандидатом; мадам Эспартеро подала в отставку; здоровье Великой Старой Леди Совета пошатнулось; преемник мадам Эспартеро избран на досрочных выборах; Карвала мужественно борется за свою жизнь; планировщики благодарят старейшего члена Совета за шестнадцатилетнюю службу. Она стала непременным атрибутом стереофильмов и сюжетов в новостях.

В прошлый раз Гамильтон, встретившись с Карвалой, подумал, что она выглядит куда старше, чем это вообще возможно для человеческого существа. Увидев ее на этот раз, он понял, что ошибался. Она казалась невероятно сморщенной и хрупкой, и по тому, как с каждым движением мадам Эспартеро непроизвольно сжимала губы, было видно, каких усилий они стоили Карвале.

Однако глаза ее по-прежнему блестели, а голос все еще оставался твердым. Мадам Эспартеро и теперь доминировала над всем окружающим.

Филлис вышла ей навстречу.

— Мы так рады вашему приезду! Я не ожидала увидеть вас снова…

— Я же говорила тебе, что вернусь посмотреть на мальчика.

— Да, я помню, но прошло уже так много времени, а вы не появлялись…

— Бессмысленно смотреть на ребенка, пока он не оформился и не в состоянии говорить за себя. Где oh? Приведите его.

— Ты найдешь его, Феликс?

— Конечно, дорогая.

По дороге Феликс удивлялся, как это он, взрослый человек, в полном расцвете сил, позволяет себе раздражаться на ссохшуюся старушонку, одной ногой уже стоящую за чертой. Уж слишком это по-детски!

Теобальд не желал расставаться со своими кроликами.

— Я занят.

Феликс представил себе, как это будет выглядеть, если он вернется в гостиную и объявит, что Теобальд примет мадам Эспартеро — если только вообще примет — в крольчатнике. Не может же он сыграть такой шутки с Филлис.

— Послушай, сынок, у нас в гостях леди, которая хочет тебя видеть.

Ответа не последовало.

— Решай, — бодро заявил Феликс, — сам ты пойдешь или предпочитаешь, чтобы тебя тащили? Мне все равно.

Теобальд медленно окинул взглядом все два метра своего отца и без дальнейших прений двинулся к дому.

— Мадам Эспартеро, это Теобальд.

— Вижу. Подойди ко мне, Теобальд.

Теобальд не шелохнулся.

— Подойди к мадам, Теобальд, — коротко сказала Филлис, и мальчик сразу повиновался.

Феликс не понимал, почему сын слушался матери куда охотнее, чем отца. Черт возьми, ведь он всегда был добр и справедлив к нему! Тысячи раз он сдерживался, не позволяя себе вспылить.

Мадам Карвала разговаривала с мальчиком тихо — так тихо, что ни Гамильтон, ни Филлис не могли разобрать ни слова. Теобальд глядел на нее исподлобья и норовил отвернуться, однако она настаивала и, поймав взгляд ребенка, не отпускала его. Наконец он ответил — таким же тихим и серьезным голосом. Их диалог длился несколько минут, потом Карвала выпрямилась на стуле и проговорила несколько громче: