© Лысёв А.В., 2018

© ООО «Издательство «Яуза», 2018

© ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Утреннее февральское солнце осветило хутор, небольшое озеро и синеватые верхушки деревьев, еще покрытые коркой инея. Снег заискрился множеством разноцветных огоньков. Солнечные лучи падали на уже некрепкий лед озера, и вода, появлявшаяся у берегов вместо талого снега, ярко блестела. Вокруг полыньи, проделанной еще в январе, темнело по всей окружности большое пятно талого снега и подтаявшего льда. Тропинка, проложенная зимой через озеро, теперь тоже превратилась в темную мутную полосу. Вокруг лежали просевшие, ноздреватые сугробы. В лесу появились первые проталины, под которыми желтела прошлогодняя трава. Ночные заморозки уже ничего не могли сделать в этих краях с освобождающейся из-под снежного покрова землей. Приближение весны чувствовалось все явственнее. В воздухе носились и громко перекликались между собой удачно перезимовавшие птицы, оставшиеся здесь осенью. А на хозяйском дворе, лохматые и взъерошенные, чирикали и плескались в предвесенних лужах воробьи, старавшиеся все время держаться как можно ближе к человеческому жилью.

Стояла середина февраля 1944 года. Совсем скоро должна была вступить в свои права бурная украинская весна днепровского правобережья. А пока оттепели чередовались с заморозками. Дороги то превращались в непролазное месиво, то вновь покрывались за ночь твердым панцирем из раскатанной грязи вперемешку с ледяным настом. Лишь только ударял мороз, как все тут же приходило в движение – по одну сторону линии фронта, пользуясь любой возможностью перемещения, с надрывным гулом, издалека похожим то на всхлипывания, то на завывания, катились панцеры, как их называли там. И то же самое повторялось по другую сторону – грохоча дизелями и расшвыривая во все стороны комья земли, молотили траками танки. К полудню солнце осаживало остатки грязного снега в размягченный чернозем дорог-направлений. И тогда любая техника, не успевшая за утренние часы добраться до пункта назначения или просто отползти в лес, безнадежно вязла – по крыши, по борта, а то и по башни. Если ее не уничтожал противник днем, за ночь ее либо вытаскивали, либо бросали, отчаявшись. Третью неделю шло упорное сражение в районе Корсуня.

Капитан Терцев обнаружил себя лежащим на прелом сене. Пахло сыростью и мышами. Дверь наружу была открыта, но ее проем загораживали две планки и верхние ступеньки приставной лестницы. Сквозь них виднелся клочок бездонного неба, поражавшего своей чистотой и синевой. Вот лестница поползла вниз, остановилась, заскрипели ступеньки, и через мгновение дверной проем загородила чья-то фигура. Прошуршали осторожные шаги, тихонько брякнуло металлическим звоном, и перед Терцевым обрисовалось настороженное лицо сержанта Ветлугина, механика-водителя одной из машин их танковой роты.

– Очнулись, товарищ капитан? – склонился ближе Ветлугин.

– Где мы? – тихо, но внятно спросил Терцев, пытаясь приподняться на локте. Все тело нещадно ломило, а голова будто раскалывалась на тысячи кусков одновременно.

– Лучше лежите. – Ветлугин осторожно уложил капитана обратно.

– Где мы, Ветлугин? – повторил свой вопрос Терцев.

– На чердаке, – просто ответил сержант. – В сарае.

– Это я догадался, что на чердаке, – попытался усмехнуться, но вместо этого лишь болезненно поморщился Терцев, опять делая попытку приподняться. – Что за дом, куда попали?

– Уж попали… – неопределенно утер нос Ветлугин. И посмотрел на Терцева, теперь уже пристально и недоверчиво: – Что, вообще ничего не помните?

– Дай воды, – вместо ответа проговорил Терцев, разглядев в сумраке, царившем в глубине чердака, блеснувший в руках сержанта котелок с водой.

– Вам и принес, – ухмыльнулся краешком рта Ветлугин, осторожно приподнимая голову Терцева и поднося к его губам край котелка.

Сделав несколько глотков, Терцев подбородком оттолкнул котелок. Перед глазами плыли красные круги, в голове бродили какие-то картины воспоминаний, никак не желавшие становиться связанными. Зато где-то внутри крепло очень нехорошее ощущение. И происходило оно отнюдь не из-за физического самочувствия.

– Ну что? – буквально просверлил очередным взглядом Ветлугина капитан.

Ветлугин повертел головой, поскреб растопыренными пальцами стриженый затылок и быстро выпалил, глядя в другую сторону:

– В плену мы…

– Вот… – буквально выдохнул крепкое русское словечко из пяти букв Терцев и откинулся на спину. И настолько это было уместно, созвучно их ситуации и настроению, что Ветлугин только пожал плечами и подпер щеку ладонью. Попытался пошутить:

– Ну да, собственно, вот и вся история…

Нет, не вся. Терцев закрыл глаза и усилием воли заставил себя вспоминать.

…Лязг, грохот разрывов, пулеметная пальба, и вдруг этот страшный удар, а потом взрыв… Стоп! А что было до этого? Было до этого…

Терцев напрягал свою память, ища ответа.

…Что было до этого? Не помню… Небо, где-то он уже это видел. Небо и… что же там еще было? Ах да – снег, как же он мог забыть. Небо и снег. Он видел это через смотровые щели танка. Бескрайнее снежное поле до самого горизонта. Так, по крайней мере, ему казалось. И небо вдали, такое же синее, как сейчас. И немецкие танки, ползущие по этому снежному полю прямо на него. Так… Что же дальше? Что потом? Потом сигнал к атаке, этот громкий лязг гусениц, давно ставший привычным, вибрация башни… Он видел сквозь смотровые щели то небо, то снег. Потом стрельба, бой. Он что-то командовал, его экипаж тоже стрелял. Потом у них заклинило башню… Нет, это позже. А до этого? Он точно помнил, что они подбили один танк – сам четко видел, как тот загорелся. Вот после этого у них заклинило башню. И что-то еще очень важное произошло. Что же?.. Важное-важное… Рация! Точно! Вышла из строя рация, и он не смог переговариваться с другими машинами. Ведь он командир танковой роты. Хорошо, что дальше? Дальше-то что?.. Кажется, еще один удар, взрыв, машина загорелась, и тут… Нет, позже. Это позже… А тогда убило механика-водителя со стрелком-радистом. И дым. Полная башня тошнотворного, удушливого дыма. Он разъедал глаза, Терцев исступленно кашлял. Что-то истошно кричал заряжающий. Удивительно, что уцелели они – чаще бывает наоборот. Потом… Как же он оказался на сиденье механика-водителя? Не помню… Этого он не помнил. А затем открыл передний люк. Навстречу в лицо метнулся с порывом ветра колючий холод. Терцев тянул рычаги, крутил машину из стороны в сторону, пытаясь сбить пламя наверху. Ничего не выходило. Зато он увидел, что на их вертящуюся «тридцатьчетверку» полным ходом идет с небольшого взгорка немецкая самоходка. Натренированным взглядом капитан моментально опознал низкий силуэт «штуга» и тут же сообразил, что противнику не хватает расстояния и угла наклона, чтобы стрелять. По стремительному сближению Терцев скорее даже не понял, а спинным мозгом ощутил – германец решил идти на таран. Терцев зажал правую гусеницу, их танк развернуло. Прямо перед глазами возник белый крест на черной броне и чужой бортовой номер. Какой же там был номер? Ах, впрочем, к чему он сейчас… Дальше? Дальше все это мгновенно приблизилось, в последний момент он еще раз увидел этот крест из четырех прямых углов, и вот потом этот страшный удар. Что потом – как ни старался, он припомнить не мог.

Около суток назад ночью танковая рота капитана Терцева разметала немецкую колонну. Накануне с вечера крепко подморозило. Их Т-34—76, пополнив боекомплекты и залив полные баки зимнего дизельного топлива, разбавленного ввиду низких ночных минусовых температур тракторным керосином, изготовились к ночному рейду. Ситуация сложилась на их участке фронта довольно своеобразная. Собственно, участка как такового не существовало. Окруженная в ходе Корсунь-Шевченковской наступательной операции немецкая группировка отчаянно сопротивлялась. Внешний фронт ушел далеко на запад. Бригада, в которой служил Терцев с товарищами, держала внутренний фронт окружения. Этот фронт не существовал в качестве привычной оборонительной линии. Он постоянно двигался, менял конфигурацию, то создавая очаги ожесточенного сопротивления, то открывая большие, ничем не прикрытые бреши. Везде шли маневренные столкновения.