Вот теперь, наверно, будут вязать… или сначала оглушат по голове? Николай напрягся, стиснул зубы.

Рядом так же возились с Володей. А тут вдруг слезли со спины, совершенно отпустили ноги. Николай рывком сел. Его держали за руки, с обоих сторон, но это было и все. В холодном сером полусвете Николай увидел небольшую толпу, состоявшую из очень странных людей… И вела себя толпа тоже странно.

Вроде бы русские — типичные лица, бороды, всклокоченная шевелюра… Вообще уж очень заросли, даже и для лесовиков. Одеты тоже странно — кто в ткани, а кто и в шкурах. Куртки из шкуры — на плечах почти у всех. Трое держат ружья, но еще трое — и луки.

И выражения лиц, глаз… не угрожающее, нет, не злое… Но взгляды, жесты дикие необычайно, и странные. Все подчиняются пожилому, крепкому, почти кубическому по габаритам. Он и без ружья, и без лука.

Этот главный и нарушил тишину:

— Вы пошто сюда пришли?

— Мы геологи. Разведку проводили.

И сразу же два вопроса, уже не от главного:

— Геологи? Вы мосты строите?

— Разведку? Кого разведывать идете?

Главарь поморщился:

— Не мешайтеся… Вы нас искали? Нашу деревню разведывать шли?

— Мы и не знали, что здесь есть деревни… Мы золото разведывали. И полиметаллические руды.

— Поли… металли… Мудрено. Объясните еще раз.

— Это руды, где есть разные металлы.

— Например, и олово, и медь? — проявил понятливость вожак.

— Мы и такие нашли, и где сразу по три металла, по четыре. И золото находили.

— Такие места и мы знаем. А зачем по Желтоводью шли?

— Тоже золото искали, руды…

— И где нашли?

— На тридцатом километре, на сорок пятом, где Железный ручей.

— Та-ак… Смотрите, — повернулся к своим вожак, — не врут. А если вы бы нашу деревню нашли, тогда что?

— Мы сколько деревень проходили, и ничего… — заулыбался Николай. — Чем ваша-то деревня такая особенная?

— Чем… А тем, что тайная она деревня. И знать про нее не полагается. Вот чем. Теперь понятно?

— Мы слыхали про такую деревню… Что ушла от коллективизации и до сих пор живет… Мы думали — слухи.

— Как видите, не слухи. Мы когда ушли? — спросил вожак. Вроде бы его вопрос был откровенно риторический, но народ стал кивать головами, подсказывать, и ответ получился уже коллективным:

— В двадцать восьмом и ушли.

— А потом второй раз ушли, — продолжал вожак, и почти хором уточняли мужики: — В пятьдесят девятом… Шесть лет назад ушли.

— В общем, дважды сбежавшие мы, — усмехнулся вожак. — И уж коли вы нашли нас, ребята, то выходит, путей у нас два. Или убить вас, или с собой взять. Резать русских парней у меня рука не подымается, да и незачем.

— Девки для них есть… Охотиться станут… Глафира на выданье… Вы стреляете-то хорошо? Наталье тоже жениха нет… Может, кузнечному делу умеют? Огородников мало… — разноголосо ответили вожаку. Всем хотелось взять парней с собой, резать их никому не хотелось.

— Как же так… Вся страна… огромная страна, а вы одни? — доказывая очевидное, Николай стал чуть ли не косноязычен. — Как же жить? И зачем… Так?!

— Зачем… От нас что хотели? Чтобы мы все обчее имели, и ничего своего. Чтобы коммуна была — общие ложки, общие плошки; прости Господи, общие бабы.

При упоминании непотребства многие мужики заухмылялись, а вожак всерьез перекрестился.

— А мы знаем, — продолжил вожак, — что одни дела обчественно делать лучше, а другие — каждому по себе. И точно знаем, что насильничать нельзя над людьми. А над нами хотели насильничать, вот мы и ушли.

— Так вся же страна… Понимаете, весь Советский Союз признал, а вы что же? Ну, перегибы были… Ну, что-то не так, чересчур… Но все же в колхозы пошли! Пусть не сразу…

Вожак смотрел молча, внимательно. Может быть ждал, не скажет ли парень еще чего-нибудь. Мужики кто ухмылялся, кто смотрел так же, как вожак.

— Во-первых, все нам не указ. Во-вторых про всех — не верю.

Всегда бывает так, что все разные, в любом деле. А в-третьих… Вот жил у нас, в Ключах…

— Ключи — это ваша деревня? — перебил Володя. Оказывается, внимательно слушал.

— Наша деревня… Вот жил в ней тоже один. Сказал, что не уйдет никуда. Мол, вся страна, и он хочет быть в стране. Что, мол, в стране живут люди, и все наши, и нельзя их бросать.

— А разве не так?!

— Погоди. Вот все ушли, Иван остался, Осередний. Осередний — это фамилиё, — серьезно уточнил вожак. — Остался сам, с женой, с дочкой, с сыном, с матерью. Наши потом пришли проведать, как он там? Куда ушли, Ивану про то не сказали, но проведать пришли. И что же? — риторически спросил вожак.

— Пришли наши и первое, что видят — голова старухи на колу сидит. Отрубили ее и на кол, — пояснил вожак для непонятливых. — Иван с Наташей в баньке сгорели. И не сразу сгорели. Если бы сразу — почему рука Наташи была гвоздем к стене прибита? А Евдокия… это дочь ихняя… Евдокия в доме, на полу. Те как уходили, ее там оставили, распятой. И все что можно с девкой сделать, сделали. А девке-то двенадцать лет. Небось надо было им узнать, куда остальные ушли, я так понимаю. А что не знают эти — не поверили. Вот ты и скажи, городской, какие такие наши в стране живут? И кого нам оставлять нельзя? Коммунистов, что ли? Так что вот, — обстоятельно закончил вожак, — собираемся, ребята!

Заворот мозгов произошел у Николая, воспитанного на бреднях про «зверства белогвардейцев и немецко-фашистских оккупантов». Вроде бы, вожак готов был подождать, склонил голову… Но возразить Николай не сумел.

— Крови вашей нам не нужно, ребята. Но и чтобы про нас узнали, тоже не нужно. Так что сейчас пойдем все вместе, и лучше не бегите, а? Потому что грех-то мы на себя возьмем, да вам-то от того будет не легче. А что в лесу догоним — то вы видели…

Над тайгой горела уже белая полоска. Серое на востоке распространялось в зенит, гасило звезды. По вершинам деревьев прошел утренний ветерок, пока еще слабенький, не сильный.

Ранним-ранним утром 15 июля 1965 года карские геологи Владимир Теплов и Николай Сыроежкин начали путь куда-то вглубь Саянских гор.

Весна 1978 года

Стояли тихие, ясные дни начала апреля, когда день прибывает с каждым вечером, у стволов давно образовались лунки, и небо синее и ясное, словно обещающее что-то. К концу дня с крыш начало уже немного подтекать, повисли здоровенные сосульки.

Сходка была шумная, многолюдная, в конце разлили «понемножку» самогонки. Люди расходились группами, шумно общались, размахивали руками. Володя завел Николая за баньку, чтобы лучше разгорелось в трубках. Он давно искал такого случая.

Тихо, задумчиво падали капли с сосулек. За спиной переговаривался народ, расходился со сходки, и голоса, странным образом, только подчеркивали тишину.

Самогонка в Ключах была хорошая… Даже, пожалуй, великолепная самогонка, очень крепкая и чистая. А вот курево… Древообразный табак с огородов дико рвал горло, и Коля сразу же закашлялся. Володя терпеливо подождал.

— Коля… Вот я думаю, если спуститься по Черному ручью… До слияния с Большой… Суток за двое ведь спустишься, верно?

— Ну…

— Что ну? Ты за двое суток дойдешь?

— Наверное, дойду, только зачем?

— Я так думаю, если идти вниз по Большой, дней за пять можно выйти в жилуху… Или на деревню попадешь, или выйдешь на дорогу. Или прямо в степную Хакасию.

— Та-ак… Володя, я так понимаю — ты этого разговора не начинал, я тоже ничего не слышал, правильно?

— Правильно. Ты ведь не донесешь? — Николай пыхнул трубкой, на секунду повернулся к Вове боком.

— Не донесу… Но я к чему. Летом такой путь — возможен. Не берусь прикидывать, сколько шансов, но шанс есть. А зимой такого шанса нет.

— Зимой надо идти через перевал…

— Гм… А за перевалом?

— А за перевалом пройти гольцы, потом спускаться по Желтой. Там дорогу, небось, давно проделали.

— Гольцы… По ним зимой никто не ходит…