— Неужели вы здесь видите только одну давильню?! — удивленно начал Стекляшкин. И даже много времени спустя не понял, насколько наивен был Саша, а насколько наоборот — вовремя не дал разгореться ненужному спору.

— А что? Бывает и давильня, — очень серьезно сказал Саша. — Медведь, к примеру, марала поймает и давит. Или, скажем, лиса зайца… как придавит!

Лица Ревмиры и Хипони отразили все, что могут подумать интеллигентные люди про такого страшного мужлана. Желание спорить исчезло. А Владимир Павлович испытал острое ощущение одиночества… Такое, какого он не испытывал с юности. Он прекрасно помнил, чем кончилось для него это чувство космического, вселенского одиночества, острая необходимость разделить с кем-то реку, лес, закат. Тогда такое состояние оказалось чревато появлением Ревмиры. «Интересно, теперь тоже что-то будет?!» — усмехался про себя Стекляшкин.

Ужинали рано. Ревмира с Хипоней от нечего делать испекли пирожки. За пирожками и чаем и обсуждалось завтрашнее действо.

— Саша, вы уверены, что мы завтра перейдем на ту сторону?

— Не очень… Если бы машиной — точно перешли бы.

— Тогда поехали на машине!

— Я предупреждал — это четыре часа езды… Через четыре часа будем напротив второй красной скалы. Если переправимся, то там уже просто — минут двадцать езды…

И в этом месте Владимир Павлович внезапно для других и почти внезапно для себя произнес спокойно и уверенно:

— Завтра, Саша, подъем как обычно. И сразу поедем.

Растерянный Саша вскинул глаза на Ревмиру. Ревмира молчала, опустив глаза долу, дожевывая пирожок. Вид у Саши был очень неуверенным.

— Это мы горючки пожжем, как ехать за двести километров…

— Я заплачу, — просто сказал Стекляшкин и внес уточнение: — Заплачу кроме уговоренного, конечно. За удовольствие надо платить, — усмехнулся Стекляшкин, позволяя себе даже юмор.

А в «домике женатых» Стекляшкин молча свернул свой спальник, взял любимую синюю кружку.

— Сегодня свидания не будет, Ревмира, должен тебя огорчить.

— Ка-ка-акого свидания?!

— А вот того самого. Которое в бане с Хипоней. Ты уж подожди до города, там я с тобой разведусь, и будешь бегать. Ты на ночь хоть пописала, покакала?

— Ты… ты что?! Ты совсем спятил, Владимир?! Ты последние дни вообще…

— Цыц! Я тебе русским языком говорю, не пойдешь ты ни на какое свидание. Я сейчас тебя запру здесь, понятно? Ну, пойдешь в уборную до этого?

Ревмира смотрела на Володю, сидя на нарах, снизу вверх. То ли она несколько раз открыла и закрыла рот, но так ничего не сказав, то ли попросту все пыталась и никак не могла подобрать нижнюю челюсть, Владимир Павлович не понял.

Немного постояв, не дождавшись ответа, он вышел со странным ощущением легкости во всем теле. Саша вроде бы, давно ушел в тайгу, Хипони не было видно. Ну и экспедиция! Все друг от друга прячутся…

Владимир Павлович деловито подпер двери «домика женатых» бревном, сам забрался на чердак, под стреху. В этих таежных домиках чердак был сделан только самый примитивный, открытый с двух сторон. Просто скаты, чтобы стекала вода, и ничего больше. С обоих торцов дома чердак был открыт всем ветрам. На чердаке пахло дождем, дымом старых протопок (рядом торчала труба), землей и еще чем-то странным. Наверное, здесь сушились травы. Владимир Павлович отодвинул в глубь чердака слой уютно шуршащей соломы, аккуратно разложил спальник на обмазанных глиной бревнах, чуть в глубине, чтобы не сразу было его видно.

Полежал, прикинул, что делать, если явится Хипоня? Что-то подсказывало Владимиру Павловичу, что никто его сегодня не побеспокоит. А если все-таки? Надо быть готовым ко всему… Ага, придумал! И Владимир Павлович соскользнул с чердака, держа охапку соломы в руках. Теперь если бы кто-то подошел по тропке к «домику женатых», шуршание предупредило бы Стекляшкина. Вторую соломенную «мину» Владимир Павлович устроил у другого входа на чердак, с торца домика. Теперь к нему невозможно было подкрасться незаметно, и утомленный инженер наконец-то каменно уснул.

18 августа 1999 года

Утром восемнадцатого Стекляшкин встал пораньше, только-только начало сереть. Отвалил бревно от двери домика, убрал солому. Сходил проверил, где Хипоня, и убедился — доцент спит без задних ног, в обнимку с ружьем, но с незапертой дверью.

Ревмира не ответила на его «доброе утро», смотрела почти так же дико, как вечером.

— Ты, надеюсь, не собираешься устраивать выяснения отношений? По крайней мере, сейчас?

— Володя, ты ужасно изменился… — Ревмира выдавила это из себя с явным усилием.

Владимир Павлович видел, что жена не знает, что ей делать, и откровенно забавлялся этим.

— Да, изменился… Тебе это очень неприятно? — Стекляшкин сделал ударение на «очень».

— Мне приходится заново привыкать к тебе… Может быть, даже заново узнавать тебя. Это совсем непросто… Володенька… Тебя эта экспедиция так изменила, да?

— Не только экспедиция. Ну ладно, разговор «на психологию» — потом. Сейчас давай так — если хочешь вернуться, держи себя в руках. И не подавай виду, какие мы с тобой ведем беседы. Договорились?

Ревмира опять беззвучно открывала и закрывала рот, оцепенело встала на тропинке. Владимир Палыч обошел ее, как ствол или вкопанный столб.

— Саша, заводи машину! Ревмира, бери сумку с едой! Алексей Никанорыч, благоволите взять топор и спички! Пора по коням! — опять Стекляшкин командовал, и ему, что характерно, подчинялись.

Только Саша ухмыльнулся, прогревая мотор:

— Эту дорогу, начальник, вы очень надолго запомните…

Впервые он назвал Владимира Павловича начальником. Тот, впрочем, и сел на место начальника, в кабину ГАЗ-66, спровадив в кузов Ревмиру с Хипоней.

Да, эта дорога навсегда запомнилась всем троим. Запомнилась не только сознанием и мыслью, а буквально всеми частями тела: потому что спинами, задами, боками, головами постигали они этот путь. Особенно славно было там, где машина ехала все вверх и вверх по руслу горного ручья. Ручей прыгал по плитняку, как по исполинским ступеням, а навстречу ручью шла машина, вся сотрясаясь от усилий. Дико ревел мотор, тряслась и дергалась машина, забираясь на каменные ступени. Ручей тоже ревел, журчал и плюхал, обтекая шины ГАЗа.

Саша не обманул — через четыре часа после выезда ГАЗ-66 встал около Оя. Река ревела, клокотала, как безумная. Странно было смотреть на знакомые места с другого берега реки.

— Саша, сегодня можно переправиться?

— Давайте попробуем… Но чем позже — тем лучше, потому что воду уносит.

— А что это там — обрывки колючей проволоки, какие-то вырубки?

— Наверное, здесь раньше жили.

— А сейчас?

— А сейчас никого нет, вы же видите.

— А что здесь было? Тоже база?

— Не похоже. Вырубка большая… С гектар, наверное, вырубка. И старая, старше деревни.

— А что было, никто не знает?

— Может, кто-нибудь и знает, — честно ответил Саша, — но деревня-то у нас недавняя…

— Неужели тут никто не лазил?!

— Почему? И лазили, и теперь лазят. Только что тут найдешь? Много колючки нашли, столбы вкопанные… Значит, жил кто-то. Даже есть скала одна, которая недавно завалилась… Мы так думаем, что взрывом завалили.

— Мы?

— Ну, те кто видели, так думают.

С час бродили по заброшенному месту. Давным-давно, не меньше полувека тому назад, люди расчистили место, а потом забросили. И на пустом месте, под дождями и жаркими лучами солнца, пошли в рост травы, а за травами осина, рябина, береза — они растут быстрее хвойных. К тому же маленькие кедры не могут расти под прямыми лучами солнца, а вот осинки и рябинки могут.

Прошло десять лет, двадцать лет, и хвойные тоже стали расти в тени поднявшихся березок и осинок. По виду такой старой вырубки всегда можно точно сказать, когда отсюда ушел человек. Нужно только знание — с какой скоростью вырастают какие деревья и где.