— Сейчас я уподоблю тебя куропатке на вертеле! — прорычал Роктай.

— Я тебе все кишки выпущу! — ревел Лонгваль.

Оба они готовы были искрошить в куски своего противника, с виду столь юного и хрупкого. Полученные удары, метко отправившие их прямо на пыльную мостовую, нисколько не охладили пыл приятелей. Они вполне полагались на свое виртуозное владение шпагой — оба слыли грозными и непобедимыми фехтовальщиками. Их уверенность в победе подкреплялась тем, что, не ведая угрызений совести, они собирались вдвоем напасть на одного. Оба не сомневались, что через несколько минут враг их будет мертв. Свой недавний позор они могли смыть только кровью юноши.

Однако на этот раз Роктай и Лонгваль встретили весьма достойного противника. Его гибкий и проворный клинок, казалось, играючи отбивал их атаки, и они наверняка получили бы вполне заслуженную трепку, если бы к ним на помощь, яростно вопя, не устремился весь отряд. Гвардейцы Кончини всем скопом накинулись на Вальвера. Отважный юноша не ожидал нападения столь многочисленных противников, но тем не менее достойно выдержал этот страшный удар.

И все-таки было ясно, что, несмотря на свои силу и ловкость, Вальвер не сможет долго сопротивляться окружившим его головорезам.

Толпившиеся на улице парижане быстро это поняли и устремились на помощь смелому молодому человеку. Кончини и его присные презирали толпу; Одэ тоже никак не рассчитывал на ее поддержку; но именно она решила исход сражения. Возмущение людей нарастало, гроза была уже не за горами. И вот первый шаг был сделан. Гром грянул. В ответ на брань гвардейцев раздался многоголосый вопль, перекрывший яростные крики атакующих:

— Долой чужестранца!.. Пусть убирается туда, откуда пришел!.. Долой прихвостней!..

Народ бушевал. Гвардейцы Кончини, мгновенно забыв о Вальвере, приготовились обороняться от неожиданного нападения гораздо более грозного противника. Впрочем, миролюбивые парижане вполне удовлетворились тем, что отвели опасность от отважного «юнца», чья дерзкая удаль вызвала столь бурный отклик в их сердцах. Они вовсе не собирались нападать на гвардейцев Кончини.

Но Кончини по-прежнему ничего не понимал. Сдержанность горожан он приписал их испугу и, вне себя от гнева, крикнул:

— Гоните в шею этих каналий!.. Вперед, бейте их, рубите, колите!..

Гвардейцы подчинились и, бросившись в толпу, стали наносить удары направо и налево. Когда несколько несчастных с громкими стонами упали на землю, терпению парижан пришел конец. Герцогиня Соррьентес сказала д'Альбарану, что ей хотелось бы видеть, на что способен славный народ Парижа. Так вот, теперь этот народ явил себя во всей своей яростной красе. Герцогиня буквально прилипла к окнам портшеза.

Отовсюду неслись угрожающие крики и пронзительный свист. Наконец все эти звуки слились в один жуткий рев:

— Смерть!.. Смерть Кончини!.. В воду грязного развратника!.. Смерть убийцам!..

Но парижане не ограничились криками — они действовали. Словно по волшебству откуда-то появилось оружие. На теснимых со всех сторон гвардейцев Кончини градом посыпались удары. Роспиньяк быстро сообразил, какая опасность им грозит, если толпа окончательно разъединит отряд. Он понимал, что даже стадо баранов, если их как следует разозлить, превращается в стаю хищников и вполне способно уничтожить своих обидчиков. Вернувшись к обязанностям командира, он приказал осуществить тот единственный маневр, который мог если и не спасти их, то по крайней мере дать возможность продержаться до прибытия подкрепления: он велел гвардейцам окружить Кончини и, не выпуская его из этого круга, отступать к улице дю Кок, одновременно отбиваясь от нападавших парижан.

Маневр удался, и они без потерь добрались до улицы дю Кок. Однако толпа напирала все сильнее.

— Если вы доверяете мне, монсеньор, — воскликнул Роспиньяк, — то бежим отсюда, и как можно скорее. Поверьте, в этом нет ничего позорного: нас всего лишь пятнадцать, а их две или три сотни.

Совет был хорош; как верно сказал Роспиньяк, они могли отступить под натиском превосходящих сил противника, отнюдь не боясь покрыть себя позором. Разумом Кончини был вполне согласен с Роспиньяком, ко гордыня его взбунтовалась. Скрежеща зубами, он крикнул:

— Бежать от этих оборванцев? Черт возьми! Да лучше мы все подохнем здесь!

— Хорошо, — хладнокровно ответил Роспиньяк, — в таком случае нам не придется долго ждать; наши силы на исходе.

И с поразительным спокойствием он продолжил работать шпагой, ибо сей краткий диалог происходил в самой гуще сражения, которое становилось все ожесточеннее.

Капитан гвардии не преувеличивал грозящую им опасность. Было очевидно, что он с горсткой своих подчиненных не сможет долго сопротивляться разъяренной толпе, в которой все чаще раздавались призывы покончить с фаворитом и его прихвостнями. Роспиньяк не ошибался: силы гвардейцев были на исходе. Через несколько минут их сомнут, разъединят и бурное течение подхватит их и закружит, словно соломинки.

— Santa Maria! Стокко, эти безумцы убьют моего Кончино! — застонала маленькая женщина, опирающаяся на руку высокого мужчины.

На этот раз она говорила по-итальянски.

Злорадно сверкая глазами, Стокко ответил ей на том же языке; судя по его издевательскому тону, он привык изъясняться исключительно в насмешливой манере:

— Что ж, синьора, думаю, что вам и впрямь пора позаботиться о траурном платье.

И непринужденно добавил:

— Разве вы не поняли, синьора, что ваш достойный супруг сам начал искушать дьявола? Неужто трудно было догадаться, на чьей стороне окажутся симпатии парижан? И зачем только он ввязался в эту историю?..

Очевидно, некие тайные услуги, оказанные усатым верзилой маленькой женщине в плаще, давали ему право говорить с ней столь непочтительно.

— Стокко, — умоляюще воскликнула Леонора Галигаи, ибо это была именно она, — посмотри вон туда, не появился ли там король? В этот час он обычно возвращается с прогулки.

С высоты своего роста — а он на целую голову возвышался над толпой — Стокко бросил взгляд в сторону ворот Сент-Оноре и с тем же насмешливым безразличием произнес:

— Думаю, вам повезло: это он.

Леонора Галигаи что-то шепнула ему на ухо. Стокко обреченно пожал плечами, но быстро и беспрекословно подчинился. Он оставил свою спутницу и, взявшись за огромную рапиру, висевшую у него на боку, стал пробираться к Кончини. Воротник плаща упал ему на плечи, явив миру длинное, худое и смуглое лицо с выдающимися скулами и огромными черными усами. Орудуя рапирой словно дубиной, он, понимая, что одному ему явно не под силу совладать с разъяренными горожанами, хриплым голосом вопил:

— Король!.. Вот идет король!.. Дорогу королю!..

Как он и предвидел, слова эти облегчили ему выполнение поставленной задачи. Вернее, как предвидела Леонора, ибо он всего лишь следовал полученным от нее инструкциям. В те времена слова, произнесенные Стокко, обладали поистине магическим действием. Гнев народа не стих, но внимание его было отвлечено. Кончини и его люди, которые уже считали себя погибшими, получили небольшую передышку. Стокко, наконец, сумел пробиться к фавориту королевы.

— Монсеньор, — произнес он по-итальянски, — быстрей бегите. Сейчас сюда придет король.

— Какое мне дело до короля! — злобно бросил Кончини; его налитые кровью глаза ненавидящим взором глядели на толпу, словно выбирая среди нее себе жертву.

Почтительно склонившись перед вельможным выскочкой, Стокко своим хриплым голосом зашептал ему на ухо:

— Послушайте, синьор, я-то прекрасно знаю, что истинный король этой страны — вы. Но все-таки у вас еще нет ни титула, ни короны. Титул и корона пока принадлежат тому ребенку, который сейчас прибудет сюда. Поверьте мне, монсеньор, с вашей стороны будет весьма неосмотрительно показываться ему в том плачевном состоянии, в коем вы сейчас находитесь. У него может сложиться превратное впечатление о вас… А окружение маленького короля тотчас же усомнится в вашем могуществе, и вы сами будете в этом повинны, монсеньор.