Я побежал к ребятам. Отто сидел около Левки и гладил его по волосам. Когда я подошел, глухонемой, смущенно улыбнулся и, вытащив бумагу, написал:

«Может быть, вы оставите со мной Левку?»

«Что вы, дядя Отто? Как можно оставлять человека, когда он всеми силами хочет домой!»

«Боюсь, вы его не донесете. Оставьте!»

Отто до того умоляюще смотрел на меня, что я готов был заплакать.

Пока мы шли к лодке, он все стоял на том самом месте и прощально махал нам рукой.

ПО БОЛОТИСТЫМ ПРИТОКАМ ВАРТЫ

Малыш весело глядел на Кита, и Кит почувствовал неожиданный прилив нежности к этому человеку, который совершенно не умел плавать и все-таки решался на такое опасное дело.

Джек Лондон. «Смок Беллью»

Главное было — сесть в лодку и успеть отъехать от берега, пока не вернулся рыбак и не зацапал нас. Поэтому мы пронесли Левку подальше от кустов, оставили под надзором Белки, а сами вернулись к челноку. Отчаливать старались тихонько, так чтобы не скрипнула ни одна уключина, и плыли вдоль берега, скрываясь за высокой стеной камыша. Я греб, а Димка сидел на корме и смотрел в сторону кустов, из-за которых мог появиться рыбак. Пока все шло хорошо. Мы подошли к берегу, погрузили Левку, я с силой оттолкнул лодку и прыгнул в нее с грязными до колен ногами.

— Правь, Димка! — молвил я, направляя челнок вдоль реки.

— А тут глубоко? — послышался спокойный Димкин голос.

— Смеряй! — сказал я, вспомнив, что мой друг совсем не умеет плавать.

Димка с размаху ткнул веслом в воду и чуть не слетел — оно погрузилось до самого конца.

— Я тут потону, как котенок, — улыбнулся Дубленая Кожа, заставив меня восхититься своим прекрасным самообладанием.

Мне представлялось, что лодка движется еле-еле, хотя я греб по возможности сильно. Вода бурлила и пенилась под веслами. Димка мне подгребал, и мы кое-как выбрались на плёс.

— Смотрите, кто там? — спросила Белка.

Я увидел глухонемого. Он стоял под деревом и, сняв картуз, усиленно махал нам, провожая в далекий путь. Чувство глубокой благодарности переполнило меня. Отто не только выручил нас из подземелья, но еще и провожал, следя из кустов за каждым нашим движением. Солнце, поднявшееся уже высоко, освещало его рыжие волосы.

Лодка вошла под густые кущи камыша, и немец, ненавидевший фашистов, может быть, больше нас, навсегда скрылся из наших глаз.

— Прощай, дядя Отто! — тихо произнесла Белка. — Хоть ты и немец, а хороший человек.

Не прерывая гребли, я рассказал ребятам, что знал про рыжего глухонемого. Они слушали, раскрыв рты.

— Что же ты молчал, Молокоед? — возмутился Левка. На глазах у него появились слезы. — Надо бы взять его с собой.

— Он бы не поехал, — предположил Димка. — У него сейчас, наверно, такая ненависть к фашистам, что он ждет не дождется, когда сможет им отомстить!

— Значит, не все в Германии фогели и паппенгеймы? — удивилась Белка, обводя нас своими голубыми васильками. — Есть и такие, что ненавидят Гитлера?

— А ты как думала? Считаешь, госпожа Бреннер любит Гитлера? Да она измолотила бы его тяпкой за то, что он дает одним наживаться, а других превратил в рабов!

Мы с Димкой гребли изо всех сил. Я все время оглядывался назад, вправо, где должен был, по словам Отто, открыться приток Варты. Но болотистая равнина, покрытая редким леском и высокими камышами, тянулась и тянулась без конца и края. Ни одного человека, ни одной избушки… Казалось, мы плыли по какой-нибудь Амазонке, где на сотни верст никого не встретишь.

Действительно, все здесь походило на Южную Америку, хотя у меня были самые отдаленные представления о ней. Солнце жгло не по-осеннему жарко. Высокие камыши и тростники, стеной окружавшие берега, застыли в неподвижности. Однако там все время слышалась жизнь: то утка крякает, то еще какая-то птица, то вдруг вынырнет выдра или змея прочертит по блестящей тихой воде едва заметный след.

Вдоль берегов тянулись зеленые пятна кувшинок, и Белка уже ловила в воде беленькие лилии и, оттопырив губки, плела из них венок. Она примерила его на себя и надела на голову Левке. Левка вскинул на нее плутоватые глаза:

— Хоронить меня собираешься? Не похоронишь! Я дольше тебя проживу.

— Ты что это, Левка? У, противный! — шлепнула Белка парня по руке. — Тебя, можно сказать, жениться везут, а ты про похороны.

— Мы сначала тебя замуж выдадим. За какого-нибудь Молокоеда…

Я с интересом посмотрел на Левку. Он ожил. Сидел на носу лодки, не снимая венка, и, весело блестя черными очами, смотрел на проплывающие мимо пейзажи. Каждая мелочь вызывала у него неподдельный восторг. Он восхищался и речкой, которая не текла, а застыла, как зеркало, и утками, выпархивающими почти из-за каждого поворота, и даже лягушками, таращившими на нас большие выпуклые глаза.

— Рыбак! — вдруг воскликнул Левка, кивая на лодку, приткнувшуюся к камышу.

В лодке сидел старый немец в истрепанном картузе, а перед ним лежали четыре удочки, красные поплавки от которых стояли в воде.

— Вы зачем лодку Штрауса взяли? — громко спросил немец.

Что еще за Штраус? И как этот рыбак узнал лодку? Но я быстро, не дав ему что-либо заподозрить, нашелся:

— Господин Штраус дал ее нам…

— А почему?

Я взглянул на Белку, на Левку в венках из лилий и ответил:

— Мы решили лилий нарвать…

— Да, лилии здесь чудесные, — отмяк старик. — А вы кто будете?

Я перестал грести, чтобы старик не подумал о том, что мы беглецы:

— Мы его родственники.

— Вот как! — улыбнулся беззубой улыбкой старик. — Это что же — вы его сестры Герты дети?

— Да, да, — крикнул я и, видя, что у старика клюнуло и он схватился за удилище, снова начал грести.

Я быстро свернул вправо, где, как мне казалось, был приток Варты. Лавируя между кочками и камышами, мы стали продираться к чистой воде. Вдруг весло зацепилось за кочку, и лодка сильно накренилась.

— Тише! — вырвалось у Димки, который сидел на корме ни жив, ни мертв. — Так, пожалуй, еще опрокинешься, — уже спокойно добавил он.

Черт знает, что за река! Без берегов, без течения. И направо, и налево — везде видны только тростники, а между ними на том же уровне стоит вода, неподвижная, как лужа. И плыть по ней — мука. Весла все время цепляются за траву, так что махаешь, махаешь, а продвинуться удается на шаг…

Я угодил, наконец, в такую няшу, что, как ни греб, лодка стояла на месте. Отер рукавом пот с лица, растерянно проговорил:

— Приехали…

Сколько хватало глаз, везде река была затянута элодеей, этой водяной чумой, которая, попав в воду, растет до тех пор, пока не обратит весь водоем в болото.

После короткого совещания мы повернули обратно. Когда выплыли вновь в Обру, я упарился до такой степени, что не мог грести. Спина болела, на руках вздувались и лопались волдыри. Кровавые мозоли на обеих ладонях были мучительны.

— Погребешь немного, Димка?

Я пересел на корму, Димка взялся за весла. Лодка пошла быстрее, и к полудню мы выбрались к тому месту, где Обра сливается с притоком Варты. Я круто повернул веслом, и лодка устремилась на восток.

Вокруг так же, как на Обре, возвышались плотные стены тростника. Солнце уже склонялось к западу, и с левой стороны под ними была глубокая тень. В воздухе появилась масса комаров, которые просто посходили с ума. Они жалили нас не только в руки и лица, но умудрялись впиваться жалами сквозь рубашки. Противный звон все время слышался над нами, и когда я поднял глаза вверх, то увидел словно пляшущую и звенящую тонкую паутину.

Вдруг послышался стук мотора. Из-за камышей вынырнула мчавшаяся за нами моторная лодка. Димка испугался и стал грести сильнее, но я его остановил:

— Не греби быстро. Все равно от них никуда не уйдешь, а подозрение вызовешь. Подъезжай вот к этим тростникам.