Разочарованные, мы отошли, не зная что делать. В это время у домика остановились три легковые машины. Из одной выскочил военный, строго спросил:

— Где начальник станции?

Человек с лесенкой молча кивнул на дверь.

Сначала из-за двери слышался мирный разговор, но потом один голос начал кричать:

— Распоряжение самого фюрера! Расстреляю! Чтобы к составу генерала через двадцать минут прицепить паровоз!

— Сейчас, господин штурмбанфюрер,[128] сию минуту. Все будет готово.

Начальник пулей выскочил из дверей.

Я кивнул ребятам, и мы двинулись за начальником, желтая фуражка которого моталась уже где-то вдали.

Скоро к перрону подошел состав из шести вагонов. Откуда-то немедленно взялись два полицейских.

Подтолкнув ребят, я, чтобы уйти от полицейских, двинулся вдоль перрона. Димка и Белка шли за мной. Больно ударившись обо что-то затылком, я пролез под вагон, поманил товарищей.

— Знаете, где ездили когда-то беспризорники? Вот в такие ящики и залезайте!

Белка ничего не знала про ящики, но я обещал ей помочь. Мы подождали, пока часовой, ходивший вдоль состава, не перейдет на другой конец, и юркнули под вагон. Я живо усадил Белку, пристроился сам и стал ждать отправления. Где-то вдалеке стучал по колесам молоточек осмотрщика вагонов. Все ближе, ближе… И вдруг совсем рядом сказали:

— Далеко ли собрался ехать, земляк?

— Дяденька, молчите! — услышал я Димкин голос. — Я только до следующей станции.

— Нашел где ехать! А ну — вылезай!

Через несколько минут мы стояли на перроне и шумно доказывали полицаям, что нам надо обязательно ехать до следующей станции. На шум вышел немецкий генерал.

— Кого поймали? — спросил он у полицаев.

Я бросился к нему. Не знаю, откуда взялась у меня смелость, но только я говорил так, будто очень возмущен:

— Господин генерал! Это безобразие! Нас не пускают! Мы же не бандиты, не хулиганы, мы только хотим на фронт. Возьмите нас, и вы увидите, что мы будем честно стоять за наш народ!

Генерал заинтересовался и ступил на землю. Он слушал мою болтовню о том, что мы, три юных немецких патриота, бежали из дому, чтобы ехать на восточный фронт… Улыбнувшись величественно, генерал четко проговорил:

— О, это хорошо! Три юных немецких патриота — замечательно! Надо, чтобы об этом говорили газеты. Господа, отпустите их! Они поедут со мной.

Я замер. И — что говорить — растерялся. Правда, немецкий я к этому времени уже знал здорово, но диалекты всякие могли подвести, и генерал мог разоблачить нас.

И все-таки — игра стоила свеч! Или мы вернемся домой, в Россию, или нам долго еще придется влачить здесь, в Германии, жалкое существование. А! Была не была…

Я решил махнуть на все рукой. Дал знак ребятам, что надо рискнуть.

Полицейские расступились, и мы поднялись за генералом в вагон.

— Ну рассказывайте, откуда вы и кто? — спросил генерал, усаживаясь в свое кресло в роскошном купе.

Я повторил примерно то, что говорил Мальчевскому: мы родом из Грюнберга, родители наши недавно погибли во время налета советских самолетов, а мы, два брата и сестра, должны отомстить за родных… И так далее и тому подобное…

— Как вас зовут? — снисходительно улыбаясь, спросил генерал.

— Меня — Отто, его, — кивнул я на Димку, — Руди, а ее — Грета.

— Настоящие германские имена! — громко воскликнул генерал. — Так вот, Грета, что ты будешь делать на фронте?

Я сразу вспомнил, что Белка до сих пор говорит по-немецки с большим акцентом и потому бухнул:

— Господин генерал, извините, но она с тех пор, как мы подверглись налету, стала немой и плохо слышит.

— Да? Жаль, жаль… Такая хорошая немецкая девочка и — контузия! К врачу обращались?

— Доктор сказал, что со временем может пройти…

— Как жалко! — произнес генерал и, пересев к Белке, погладил ее по волосам. — Ну что ж, я прикажу отвести вам купе. Располагайтесь… Вы, наверно, основательно измучились?

— Ох, господин генерал, до того измучились, что едва стоим на ногах.

— Ложитесь и отдыхайте… Завтра поговорим… — Генерал вызвал одного из подчиненных и приказал: — Дайте им умыться. Есть хотите? Нет? Тогда пусть ложатся.

Поезд тронулся. Мы отправились с нашим провожатым в туалет, где он дал нам мыло и каждому — по полотенцу.

— Умывайтесь! А потом, — солдат приложил руку к щеке, — бай-бай.

Когда я возвращался, то невольно задержался против купе генерала. Дверь была прикрыта неплотно, и я услышал, как кто-то говорил:

— …большая ответственность. И я должен предупредить вас, господин генерал, что нельзя столь безрассудно доверяться первым встречным.

— Что же, Фольмер, по-вашему, дети — шпионы? — ехидно спрашивал генерал.

— Не знаю, кто они…

— Тогда молчите, Фольмер! — гремел из купе начальственный голос. — Вы готовы тащить в гестапо каждого невинного младенца.

— Господин Гиммлер приказывает нам подозревать каждого. Поэтому разрешите мне, господин генерал, принять необходимые меры предосторожности.

— А это уж ваше дело. Для того вы и существуете. Только предупреждаю, Фольмер, чтобы все было сделано изящно…

Я понял, что разговор идет о нас, и на цыпочках вернулся в свое купе. Ребята устраивались спать. Димка лежал на второй полке, а Белка старательно заправляла постель внизу.

— Вот хорошо получилось! — радостно приговаривала Нюра. — Так мы, пожалуй, доедем до самого Острогорска.

— Еще чего захотела!

— Приедем в Острогорск, — тихо произнес я, — а там уж стоит у вокзала машина. А шофер бегает по всему вокзалу и спрашивает: «Скажите, вы не знаете, приехала Анна Соколова?»

Мы рассмеялись.

— Знаете что? — помолчав, вдруг сказала Белка. — Мне так и кажется, что над моей полкой появится сейчас голова Левки. Встанет Левка, приподнимется и скажет: «А что, Молокоед, здорово получилось, правда?»

— Да, — ответил Димка. — Эх, Левка, Левка! Когда мы поймали в лесу Соколова, — помнишь, Вася? — так Большое Ухо стоял с топором в руках… Ты, говорит, ногами-то не особенно взбрыкивай, а то вот хвачу топором по башке, враз успокоишься! Это он твоею отца так, — добавил Димка, обращаясь к Белке.

Но Белка уже спала. И Димка отвернулся к стенке. А я лежал на спине и думал: «Кто такой этот Фольмер? Как мы должны перед ним изворачиваться?»

Когда я уже начал засыпать, послышались чьи-то шаги в коридоре. Шаги смолкли против нашего купе. Потом мне показалось, что кто-то с другой, внешней, стороны щелкнул ключом.

Я встал и подошел к двери. Она была закрыта.

Когда я проснулся утром, то первым делом бросился к двери. Она легко открылась.

— Ты что, Молокоед? — спросил Димка, глядя на меня со второй полки.

— Я? Ничего… — мне не хотелось беспокоить Димку ненужными подозрениями. Димка вдруг рассмеялся:

— А я думал, ты что-нибудь приметил…

Я внимательно посмотрел на Димку. Он все так же смотрел и улыбался.

— Что смотришь?

— Думаю над тем, кто о нас тут печется. Ночью мне надо было выйти, я стукнулся, а дверь закрыта… Наверно, нас все-таки подозревают…

Поезд между тем несся на восток. Летели мимо станции, разъезды, будки и телеграфные столбы. От столба до столба идти да идти… А мы пролетали это расстояние за секунды!

Все чаще попадались разрушенные станции и города. Мелькали тянувшиеся на многие километры развалины. Удалось прочитать табличку со знакомой надписью «Брест». Значит, поезд шел уже по советской земле, истоптанной фашистскими сапогами.

Мы с горечью следили за разворачивавшейся панорамой. Небо — серое-серое — будто плакало оттого, что на нашей родной земле хозяйничали фашисты. Под дождем, едва шевелясь, работали на железной дороге наши люди, и по тому, как смотрели они на поезд, по взглядам, которые бросали на нас, мы чувствовали всю глубину ненависти русских к фашистам.