Но Калерочка даже не подумала о том, что из нее могла бы выйти арматурщица, бетонщица или крановщица. Токарное и слесарное искусство также не прельщало ее. Не захотела она быть и скромной чертежницей в одном из сотен проектных отделов, бюро и управлений. Все это было не по ней. Использовав уцелевшие знакомства, Калерочка пристроилась буфетчицей в маленький ресторан около вокзала. Ресторан носил скромное, не соответствовавшее его функциям название «Столовая ЦРК N 72». Оставшиеся от салонных времен несколько со вкусом сделанных платьев и природная красота выделяли Калерочку из числа других сотрудников столовой. Скоро «Калерочку из семьдесят второй» знали многие в шумной казахстанской столице. Да и она узнала многих. Расторопные вербовщики рабочей силы, продувные заготовители всего, что можно заготовлять, и прочие денежные дельцы летели, как бабочки на огонь, на красоту Калерочки. Как бабочки крылья, они сжигали за несколько угарных ночей свои командировочные и подотчетные суммы, а затем, протрезвевшие и угрюмые, отрабатывали положенные им по приговору за растрату сроки, зачастую на тех же самых стройках, с которых в свое время выезжали в командировки.
Беспечно и разгульно провела Калерочка свою молодость. Хотя порою и над ней собирались тучи, молния ни разу не ударила. Обычно все кончалось тем, что Калерочка из «Столовой ЦРК N 72» при вокзале перебиралась в N 14 при гостинице или в N 36 при городском парке. Но однажды дело не ограничилось переходом с одного места на другое. Калерочке угрожала высылка. Не ожидая, когда разразится гроза, Калерочка упорхнула из ставшего негостеприимным города. За пять лет она побывала во многих крупных городах и в конце концов снова вернулась в Алма-Ату. Сама себя она убеждала в том, что возвращается, стосковавшись по родному городу, но втайне сознавала, что причина совсем другая. Поток поклонников явно пересыхал. Калерочка стала уже не та. Годами она все еще была молода, но подлинной молодости, молодости души, той неуемной энергии и жажды жизни, которые иные умеют сохранить до седых волос, в Калерочке не осталось и следа. Сохранилась только привычка жить бездумно, не утруждая себя работой, привычка к разгулу и наслаждениям. Но для этого нужны были деньги.
Родной город разочаровал Калерочку. И здесь она уже не имела того успеха, каким пользовалась пять лет тому назад. Пришлось не брезговать благосклонностью явных преступников, разбазаривающих в ночных попойках в тайных воровских притонах — малинах награбленные деньги. Калерочка скатывалась все ниже и ниже. И в это время на ее пути встретился Семен Яковлевич Осинкин.
Семен Яковлевич был мужчиной не первой и даже не второй молодости. Он в свое время знал еще Агнию Михайловну и даже считался ее интимным другом. Был он тогда тридцатилетним красавцем и служил продавцом у одного новооперившегося владельца магазина. Впрочем, уже в то время Семен Яковлевич рассчитывал годика через три- четыре поднатужиться и открыть собственный магазин.
Ликвидация частного капитала в торговле и промышленности перепутала все карты Семена Яковлевича. Он притих и некоторое время присматривался. Человек умный, он скоро понял, что никаких надежд на возвращение старого не может быть, понял и сделал, по его мнению, самый умный в своей жизни шаг. Семен Яковлевич не пошел работать в советскую торговлю, а неожиданно для всех поступил на курсы шоферов. Года через три после окончания курсов Семен Яковлевич был одним из лучших шоферов в республике. Высокое водительское искусство соединялось в нем с исключительной честностью. Он ни разу не был уличен в перевозке «левых» грузов, а вернувшись из первого дальнего, километров за четыреста, рейса, честно сдал в кассу гаража более тысячи рублей, полученных им от случайных пассажиров. Бухгалтерия была поражена таким небывалым фактом, а кассир от изумления несколько дней глядел на окружающий мир отсутствующим взглядом. Однако Семен Яковлевич знал, что делает. Репутация его как исключительно честного человека с каждым днем крепла. И тогда вновь все были поражены следующим поворотом в его биографии: Семен Яковлевич оставил руль своей полуторки и перешел на работу в госавтоинспекцию.
Любители подработать «налево» застонали. Для них наступили тяжелые времена. Сердце самого беспорочного водителя тревожно сжималось, когда на линии появлялся Семен Яковлевич на своем мотоцикле. Проколы талонов, штрафы и лишения прав посыпались, как град. Самый убежденный «левак», стиснув зубы, проезжал мимо «голосующих» на обочине тракта пассажиров, если утром слышал, что Осинкина видели километров за пятьдесят от этого места.
Такое положение сохранялось довольно долго. И вдруг исподтишка проскользнуло непонятное для непосвященных слово «полтинник». Потом так же исподтишка просочился слушок, что какой-то, кажется, «райтрансовский» шофер попался Семену Яковлевичу во время неотмеченного в путевке рейса с целой машиной «левого» груза. Незадачливый водитель с мрачно-покорным видом вылез из кабины и уже доставал из-за пазухи многострадальные шоферские права, как вдруг услышал негромкое, но внушительное приказание: «Гони полтинник!»
Водителю показалось, что он ослышался, но, взглянув на инспектора, он увидел в его глазах подтверждение краткого приказания. Молча вынул водитель пятьдесят рублей и протянул их Семену Яковлевичу. Бумажка исчезла в кулаке инспектора.
— Езжай! — послышалось короткое приказание.
Водитель, все еще не веривший в то, что все кончилось так необычно, влез в машину и нажал на стартер. Отъехав с километр, он остановился и вышел из кабины. На прямом, как линейка, шоссе Семен Яковлевич и его мотоцикл, лежащий на обочине, были хорошо видны. Семен Яковлевич смотрел на подъезжающую к нему следующую машину. Водитель, только что отдавший ему «полтинник», мрачно усмехнулся.
— Лучше бы ты, сволочь, оштрафовал меня, — проворчал он, а затем, за неимением собеседников, недоумевающе посмотрел на собственную ладонь, только что вручившую взятку инспектору, и с сожалением сообщил ей: — А ведь каким честным прикидывался. Ну-у, ворюга!
Просочившийся слушок оказался правильным. Все больше оказывалось шоферов, которых Семен Яковлевич останавливал в момент незаконного рейса или с пассажирами. Оценив наметанным глазом, сколько водитель подработает на доставленном грузе или сколько получит с пассажиров за проезд, Семен Яковлевич коротко кидал:
— Полтинник!
Или уж, если груз был слишком незначителен, снижал таксу наполовину:
— Четвертак!
И шоферы безропотно расплачивались. Было замечено, что шоферы, аккуратно платившие Семену Яковлевичу «полтинники» и «четвертаки», могли себя чувствовать как бы застрахованными от всякой напасти со стороны автоинспекции. Те же, кто оказывались не при деньгах, или делали вид, что не понимают кратких приказов инспектора, могли заранее поставить крест на работе шофера. Такие лишались на три месяца права вождения машины за незаконный обгон в момент, когда обгонять вообще было некого, когда на шоссе были только Семен Яковлевич, единственная машина и ее злополучный водитель. Причем, если этот водитель строптиво не понимал что к чему и, получив через три месяца свои права обратно, не хотел расставаться с «полтинниками» и «четвертаками», Семен Яковлевич всегда умел найти случай для того, чтобы внешне на совершенно законном основании добиться лишения этого шофера прав на вождение машины уже на шесть месяцев.
Таких строптивцев было немного. Шоферы предпочитали не портить отношения с грозным автоинспектором.
Правда, в автоинспекцию посылались анонимки с жалобами на лихоимство Осинкина. Но, во-первых, в сущности любой анонимки есть что-то подленькое, грязное. Анонимка никогда не бывает грозным обвинением, а всегда только трусливым доносом. Во-вторых, честность Семена Яковлевича ни у кого из тех, кто получал анонимки, не вызывала сомнений. Ознакомившись с содержанием очередной анонимки, они брезгливо отбрасывали ее в сторону:
— Клевета! Ведь это тот самый Осинкин, который… — и далее следовали воспоминания о фактах, приводивших и свое время в изумление бухгалтерию и зарекомендовавших Семена Яковлевича честнейшим человеком.
