Как раз в период наивысших удач Семена Яковлевича на избранном им поприще судьба и столкнула его с Калерочкой. Сильно истрепанная, но все-таки еще красивая женщина привлекла к себе внимание старого холостяка. Неизвестно, что сыграло решающую роль, красота ли Калерочки, или страх встретить наступающую старость бобылем, но только неожиданно для себя Семен Яковлевич по уши влюбился в дочь своей давней любовницы. Его не смущало то, что он был ровно вдвое старше своей избранницы, не смущало и то, что свою молодость Калерочка провела слишком небезупречно. Смущало его другое. Как посмотрит начальство на то, что он, работник госавтоинспекции, женится на женщине с таким прошлым. Но в конце концов Семен Яковлевич решился, успокоив себя тем, что на квартире у него никто из начальства не бывает и совсем необязательно рассказывать всем и каждому о своей женитьбе. А когда пройдет год-два, и брак с Калерочкой станет давно совершившимся фактом, никто из тактичности не будет вспоминать о том, что было в прошлом.
А Калерочка, выслушав пылкие признания и трезвые практические доводы Семена Яковлевича, вначале была чрезвычайно смущена, а затем, подумав, согласилась и превратилась в Калерию Павловну Осинкину.
Лет пять Осинкины жили, если и не очень счастливо, то, во всяком случае, спокойно и сытно. Вскоре началась война. Семен Яковлевич был уже в таком возрасте, что ему мобилизация не угрожала, а из переживаемых народом трудностей он сумел извлечь лично для себя немало пользы. Тяготы военного времени не коснулись и Калерочки, наоборот, сейчас она отдыхала от бурно проведенной молодости. Спокойная, без волнений и излишеств жизнь благотворно подействовала на нее.
Калерочка снова расцвела. Семен Яковлевич только жмурился, как сытый кот, и довольно улыбался. Да, он не ошибся в выборе жены: и красавица, и цену рублю знает.
Дела Семена Яковлевича приносили ему изрядную прибыль. Но наученный опытом революции, военного коммунизма и нэпа, он не строил свои расчеты на накоплении денег. Ведь он собственными глазами видел, как непоколебимый царский рубль в феврале семнадцатого года кувыркнулся, превратился в ничто и был заменен худосочными, похожими на бутылочные наклейки керенками. Но и керенки очень скоро задохнулись под нахлынувшими на рынок пухлыми дензнаками времен гражданской войны. Вначале это были сотни тысяч, затем миллионы и, наконец, миллиарды рублей, И чем больше рублей было в этих бумажках, тем меньше можно было на них купить хлеба или одежды. Но наступил момент, и великий человек, стоявший на мостике государственного корабля, повернул руль, — советский червонец сменил обесцененные «лимоны».
Вспоминая прошлое, Семен Яковлевич соображал: «И после этой войны так не обойдется. Что-нибудь будет». Поэтому все «полтинники» и «четвертаки» — а их к этому времени у Семена Яковлевича набралось немало — он постарался превратить в ценные вещи. Сделать это было совсем нетрудно. Из оккупированных фашистами западных областей страны в Казахстан приехали сотни тысяч эвакуированных. Не все сразу устроились, не всем хватало на жизнь. В те дни на любом базаре можно было купить очень редкие и дорогие вещи, особенно если не слишком торговаться. А Семен Яковлевич торговался не слишком рьяно.
Для Калерии Павловны были куплены две котиковые шубки и манто из соболя. Для себя Семен Яковлевич приобрел просторную шубу из настоящей куницы и шапку из бобра. Шубу эту он примерял дома. На базаре примерять ее было опасно. На базаре Семен Яковлевич только присматривал понравившиеся ему вещи и узнавал адреса продававших, а потом уже, вечером, заходил к ним на квартиру с деньгами. Так вот, примеряя дома эту шубу, Семен Яковлевич с удовлетворением подумал о том, что настоящий хозяин этой шубы, не иначе как очень крупный специалист, сейчас на фронте. Хорошо, если полком командует, а может быть, как простой «Ванька-взводный», брюхом землю гладит. А вот он, Семен Яковлевич, имеет возможность спокойно купить эту шубу, на которую, вероятно, ушла полугодовая зарплата хозяина, и купить не так уж дорого, если принять во внимание, что буханка хлеба из-под полы на рынке сегодня продавалась за сто пятьдесят рублей. Значит, шуба досталась ему всего за двести буханок. По мирному времени, это рублей пятьсот-шестьсот, не больше. Семен Яковлевич нашел, что сделал очень выгодную покупку.
В скромной квартире Семена Яковлевича завелись вместительные сундуки, и постепенно эти сундуки наполнились добром. Но, став обладателем немалых богатств, Семен Яковлевич внешне не изменился. Его всегда видели в форменной одежде, а Калерия Павловна носила приличное, но недорогое платье. В общем, одевалась, «как все». Котики, соболя и куницы, густо пересыпанные нафталином, покоились в глубине самого прочного и вместительного сундука.
Между тем война близилась к концу. Семен Яковлевич почувствовал, что скоро налаженная им система вымогательства рухнет. С приходом демобилизованных с фронта, свежих, не знающих о его рекламной честности людей, он будет иметь крупные неприятности. Поэтому он начал поговаривать, что пора бы ему по возрасту перейти на более спокойную работу. Годы уже немолодые, давно перевалило за пятьдесят. Начальство считало, что жалобы Семена Яковлевича на возраст справедливы и обещало в ближайшее время освободить его от хлопотливой инспекторской работы. Но уход Семена Яковлевича с работы был совсем не таким, на какой он рассчитывал.
Безусловно, Семен Яковлевич знал, что любовью среди шоферов он не пользуется. Не раз ему приходилось слышать ругань и угрозы от несправедливо оштрафованных им людей. Но это его не заботило. Все шоферы ругают инспектора, но ни один инспектор лишний раз не чихнул оттого, что его ругают. Однако на этот раз он оказался неправ. Конечно, что греха таить, нет такого автоинспектора, которого боготворила бы шоферская братия. И все же, если инспектор строг, но справедлив, то и выругавшийся сгоряча из-за штрафа шофер через десять минут забудет о своей злости: «Сам был виноват, нарушил правила и нагорел на четвертную». Ненависть же к Семену Яковлевичу возникла не сгоряча. Она долго копилась и наконец прорвалась безобразной и страшной вспышкой.
Однажды темной осенней ночью, когда Семен Яковлевич был на своем участке, мимо него с большой скоростью промчались две полуторки. Время было очень позднее, машин на трассе — ни одной, и само по себе движение с такой скоростью не было крупным нарушением. Правда, можно было бы остановить машины и содрать с водителей очередные «четвертаки», но автоинспектору было не до этого. Закапризничал мотор мотоцикла, и он уже около часа безуспешно пытался его завести. Проводив глазами удаляющиеся машины, Семен Яковлевич снова наклонился к мотоциклу. «И как назло, ни одной попутной машины, чтобы добраться до города», — думал Семен Яковлевич, при бледном свете электрофонарика разыскивая причину отказа мотора. Вдруг его ухо уловило шум приближающейся попутной машины. Семен Яковлевич обрадованно посмотрел на шоссе и удивился. «Что за черт! — пронеслось у него в голове. — Такая темень, а машина идет без света. Даже две машины», — по слуху определил он. Неприятное, еще не осознанное чувство страха шевельнулось в груди. Казалось, машины, угрожающе ворча моторами, подкрадываются к нему из темноты. Семен Яковлевич лихорадочно засигналил своим электрофонариком. Так и есть. В слабом луче фонарика он увидел машину. До нее было совсем недалеко — метров пятьдесят, не больше. Попытался рассмотреть номер машины, но не увидел его. И не потому, что фонарик плохо светил, — жестянка с номерным знаком была замазана грязью.
«Это те машины, которые только что прошли мимо меня, — подумал Семен Яковлевич, холодея в предчувствии чего-то ужасного. — Значит…»
Резкий гудок, яркий свет неожиданно вспыхнувших фар — и машина, взревев мотором, пронеслась, чуть не задев Семена Яковлевича бортом. Что-то ударилось о ноги Семена Яковлевича, и острый запах бензина защипал ноздри. А из темноты уже вынырнула вторая машина, и на борту ее запылал щедро политый бензином факел. Закричав тонко, по-заячьи, Семен Яковлевич кинулся бежать, но не успел. Пущенный сильной и умелой рукой факел ударил в спину. Вспыхнули облитые бензином полы шинели, брюки, сапоги. Воя от ужаса и боли, задыхаясь в дымном пламени, Семен Яковлевич сорвал с себя шинель, сбросил пылавшие сапоги. К его счастью, сразу возле шоссе начинались пески. Семен Яковлевич кинулся на песок и, катаясь по нему, потушил горевшие брюки. После этого он долго лежал, тихонько скуля от боли и не веря, что остался жив. «Промахнулись, сволочи. Если бы с головы окатили бензином, конец бы мне пришел», — думал он, тревожно прислушиваясь, не гудят ли со стороны города моторы машин, крадущихся без света. Не надумают ли организаторы самосуда проверить, чем кончилась их зверская затея. Но кругом было тихо.
