— Я бы назвал его Беллами, — сказал Джереми. — Белла и Беллами — два сапога пара.

— Тогда я бы назвала его Джералд. Джералд и Джереми.

— Или Кларенс, в пару к Клоуэнс. А мама точно еще не определилась?

— Если и определилась, то не говорит. Идем, меня послали за тобой.

Джереми позволил вытолкать себя на свет и к веселью нижнего этажа.

Сына назвали Генри, как дядю Демельзы. И Веннором, в честь матери Росса. Малыш был крошечным, пять фунтов при рождении, а при крещении — меньше шести. Но если Генри был крошкой, то Демельза — худышкой, и как сказал Росс, напоминала ему о том дне, когда он подобрал её на ярмарке в Редрате.

— Теперь я уже не так тебя боюсь, — улыбнулась Демельза.

— И очень жаль. Если бы ты меня слушалась — поправила бы здоровье гораздо быстрее.

— Больше есть? Росс, да я ем как лошадь!

— Больше похожа на костлявую кобылу.

— На костлявого пони, — Демельза рассмеялась от собственной шутки.

— Нет, правда, — сказал он. — Ты заставляешь меня вспоминать.

— Я хотела бы всё повторить. Всю мою жизнь с того момента, когда ты привёл меня сюда, домой — грязного маленького беспризорника!

— Хочешь, чтобы я опять облил тебя водой?

— Я помню, вода была такая холодная.

— Но ты стойко это перенесла.

— Да, да. И Джуда, предрекающего роковой конец. И Пруди с её ногами. И отца, который явился забрать меня домой... Но ведь и хорошего было много. Согласись, очень много, Росс, — она нараспев произнесла его имя.

Этим вечером Демельза пребывала в игривом настроении. Она выглядела на двадцать пять, и ей хотелось флирта. Правда, это не предвещало ничего хорошего для их с Россом желания хранить целомудрие.

— Мне пора уезжать, — резко сказал Росс.

— Ты устал от меня?

— Конечно. Не могу больше тебя выносить.

— В самом деле?

— На самом деле, причина скорее в моей самоотверженности.

— Теперь, когда я вернула форму, это может оказаться досадной ошибкой.

— Ты и должна остаться одна, чтобы набраться сил.

— Кто сказал?

— Я так считаю. Взгляни на себя — ты как игривый жеребёнок! А могла растолстеть, сидеть перед очагом в глубоком кресле с шалью на плечах, и от тебя пахло бы молоком и пелёнками.

— Такой я бы тебе больше нравилась?

— Неважно, что понравилось бы мне. Это было бы более безопасно для тебя.

Демельза смотрела на косые солнечные лучи, освещающие сад. Он неплохо ухожен, но за последние пару месяцев, когда она чувствовала себя слишком слабой для работы в саду, появились небольшие признаки запустения. Не обрезаны даже увядшие и побуревшие остатки цветов сирени на старых кустах под окнами гостиной.

— Жизнь — это не покой, Росс, — сказала она. — Ты живёшь, чтобы чувствовать жизнь, чтобы дышать глубоко и слышать, как бьётся сердце! После рождения Изабеллы-Роуз я не беременела почти десять лет. Так что нет оснований мне снова забеременеть и в последующие десять лет, а потом будет уже слишком поздно.

— Идём, — перебил он, — Нас уже ждут.

— Если ты теперь оставишь меня ради какой-нибудь лондонской модной курочки, — сказала она, — я на тебя страшно рассержусь.

— Чёрт возьми, — сказал он. — Через пару недель я спрошу Дуайта...

— Да ну его, твоего Дуайта. Это его совершенно не касается.

Росс положил руку ей на плечо.

— Что ж, когда я не буду так явно ощущать под рукой эти косточки, может, и сочту тебя подходящей.

— Я что тебе, гусь в лавке торговца? Ну, а если я когда-нибудь соберусь купить гуся — щупать буду другое место.

На его внезапный взрыв смеха к ним сбежались дети, но никто из родителей не стал объяснять, что их так развеселило. Спустя несколько минут, все чинно направились к церкви.

Церковь и церковный двор наполнились народом. Казалось, все из округи Сола и Грамблера, Меллина и Марасанвоса прослышали о рождении второго сына Полдарков, и все пожелали явиться на крещение. В церкви просто не хватило места всем желающим, да ещё в последнюю минуту прибыл Джуд Пэйнтер на чём-то вроде трона — носилках, которые тащили его четыре юных соседа, двое из них — Мастак и Певун Томасы. Это вышло, конечно, забавно, но они обещали не валять дурака. За ними следовала Пруди с палкой — чтобы стукнуть по голове, если они не будут вести себя прилично. Джуд восседал наверху как потрёпанный и не особенно одухотворённый Будда, мрачно глядя на далёкую землю и пытаясь удержать на месте поношенную фетровую шляпу. Всё в нём выглядело дряхлым, от глаз и носа до заляпанного рыжими разводами одеяла, которое кто-то в последнюю минуту накинул ему на плечи.

— Меня как будто на собственные похороны несут, — сказал он. — Уж точно, в следующий раз так оно и будет, ну и пошло оно всё, вот что я скажу. Что енто там за мышонок? — добавил он громко, оказавшись в церкви и тыча пальцем в сторону младенца. — Вы не знали, что он покрыт шерстью, да? А не то б тащили из утробы прям за хвостик. Чтобы спасти его от ада и вечных мук. А вы ведь все на это обречены, ежели не покаетесь!

— А ну умолкни, — зашипела на него Пруди, — ты ж обещал вести себя тихо, старое трепло.

— Сама трепло, — ответил Джуд. — Эй, ребята! Спускайте меня вниз, и чтоб я не думал, будто вы собрались уронить меня как корзину с яйцами! Полегче!

Носильщики медленно опустили его на пол, потея и извиняясь за то, что наступали на ноги и расталкивали людей вокруг. К пущему гневу Джуда, Пруди сдёрнула с него шляпу.

С появлением преподобного Кларенса Оджерса, которого сопровождала жена, в церкви стало потише. Выглядел мистер Оджерс неплохо и шёл довольно твёрдо, вот только память играла с ним странные шутки. После открытия шахты она становилась всё хуже — теперь, если не проследить, он вполне мог женить Генри Полдарка на его крёстной матери Кэролайн Энис. А то и в самом деле прочесть над Джудом погребальную речь — земля к земле, прах к праху — викарий легко мог принять желаемое за действительное. Слишком уж давно этот Джуд был для него занозой в боку.

— Не нарушай межи ближнего твоего! — вдруг брякнул Джуд. — Так говорится в Божьей книге, и помяните мои слова, ежели вы не следуете воле Господа, то гореть вам в печке, как Сидраку, Мехаку и Авенагу. Только вы оттудова не воротитесь, как они... Ой!

Пруди, которой палка не пригодилась для носильщиков, стукнула Джуда по лысине, чтобы умолк. Он обернулся, как побагровевшая лягушка, но увидев, что палка поднята для нового удара, вынужден был проглотить ярость, бурлившую в его горле, как в насосе, втягивающем грязь вместо воды.

После этого крещение больше не прерывалось и прошло бы благополучно, если бы мистеру Оджерсу не взбрело в голову, что Генри следует окрестить Чарльзом. Он трижды окунал пальцы в воду и начинал: «Чарльз Веннор, я крещу тебя...», и сделал всё правильно только с четвёртой попытки, но к тому времени Генри Веннор раскричался на всю церковь, а с Беллой случился приступ смеха.

На этом краткая церемония окончилась, четыре носильщика Джуда поспешили вынести его из церкви и оказались у церковной двери как раз вовремя, чтобы получить кусок крестильного пирога, который по традиции родители дарят первому, кого встречают на выходе из церкви.

— Благословен муж, который не ходит на совет нечестивых, — провозгласил Джуд, когда его вынесли наружу, как тонущую в бурных волнах лодку, — и не стоит на пути грешных... Да будь вы прокляты, чем вы там заняты? Кидаете меня туды-сюды! Не мешок картошки несете!

Но он сидел тихо, с ухмылкой на лице, приготовившись схватить пирог. А когда Демельза его вручила, Джуд крепко ухватил пирог огромной грязной лапой и не позволил Пруди даже взглянуть на него.

И только Стивен Каррингтон в церковь не явился.

В общем, Рождество для Полдарков выдалось беспокойное. В самое неподходящее время, когда все были в церкви, на крещении, к ручью подкатила огромная запряжённая быками повозка, с трудом пересекла его и прибыла к парадному въезду в Нампару. Двое возниц спешились, позвонили в колокольчик и, не дождавшись ответа, шаркали ногами и дули на замёрзшие руки до тех пор, пока не подтянулась длинная вереница гостей — на лошадях или пешком по долине. В повозке лежал огромный рояль, купленный Россом месяц назад.