Примерно через четверть часа короткая механизированная колонна, состоявшая из «тигра» с бортовым номером триста два и ползущего впереди полугусеничного «Вилли», приблизилась к шатру из маскировочной сети. При ее появлении установленные на крыше антикварного грузового «опеля» жестяные репродукторы снова ожили, огласив окрестности бодрой маршевой мелодией:

Броня крепка, и танки наши быстры,

И наши люди мужества полны…

– В строю стоят еврейские танкисты и перед боем делают в штаны, – утрированно картавя, дурашливо пропел оператор.

Он сидел на краю открытого башенного люка и, покуривая, просматривал запись, сделанную установленной на танке камерой. Когда «тигр» остановился, в последний раз лязгнув гусеницами, оператор ловко спрыгнул на землю и, разгоняя свободной рукой медленно оседающую пыль, побежал к шатру, чтобы отдать обе камеры уже вернувшемуся на свое место за складным столиком Мордвинову.

Вскоре туда же привели Белого. Он все еще был в танковом шлеме; распотрошенная пулей амортизирующая накладка на макушке придавала ему отдаленное сходство с какой-то хохлатой птицей. Двигаясь неуверенно и заторможенно, как сомнамбула, он остановился у входа в шатер и остался неприкаянно стоять, как забытый посреди пустой нежилой комнаты стул.

– А где второй? – подняв взгляд от экрана ноутбука, к которому уже были подключены обе видеокамеры, изумленно спросил Мордвинов. – А?..

– Так, это… – Подыгрывая ему, оператор растерянно и виновато развел руками. – Нету второго.

– То есть как это – нету? Я вижу, что нету. Потому и спрашиваю: где? Погоди, погоди… – Холодное недоумение в его голосе сменилось умело разыгранной тревогой. – Ты хочешь сказать, что он его действительно… того?

Оператор снова развел руками.

– Да вы что, ошалели?! Шуток не понимаете?! – взвился Анатолий Степанович.

– Виноват, – вставил свою реплику водитель бронетранспортера, – чуток не успели.

– Отлично! – с отчаянием в голосе воскликнул Мордвинов. – Просто великолепно! Поздравляю! Кино снять они успели, а мальчишку спасти, видите ли, не успели… Идиоты! Кретины, пальцем деланные! Вы хотя бы понимаете, что натворили?! Час назад вот тут, – он с силой ткнул указательным пальцем в крышку стола, – на этом самом месте стояли два молодых, здоровых, неглупых и смелых парня. Отличных парня, не вам, пушечному мясу, чета. Их всего-то и надо было, что немножко поучить уму-разуму, направить энергию в мирное русло. Им бы цены не было! А что мы имеем теперь? Один – труп, другой убийца… Ему же всего двадцать пять, он настоящей жизни еще и не нюхал, а вы, бараны безмозглые, на него пожизненный срок навесили!

Гремя огнем, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход,

Когда суровый час войны настанет,

Когда на подвиг Родина пошлет!

– с неуместной кретинической жизнерадостностью громыхали репродукторы.

– Да заткните вы, наконец, эту шарманку! – рявкнул Мордвинов.

Один из охранников пулей выскочил из шатра и замахал руками, как ветряная мельница лопастями. Репродукторы крякнули и замолчали на полуслове. Пользуясь тем, что Белый не видит его лица, охранник широко ухмыльнулся. Когда он вернулся на свое место у входа в шатер, его загорелая физиономия снова имела непроницаемо индифферентное выражение, свойственное нижним чинам, в присутствии которых высокое начальство разносит в пух и прах кого-то другого. Неважно, что я думаю по этому поводу, как бы говорило оно; мое дело телячье, главное – не привлекать к себе внимания, чтобы самому не заработать на орехи.

Второй охранник, стоявший у Мордвинова за спиной, имел точно такое же выражение лица; экипаж «Вилли» в полном составе являл собой вид покаянный и донельзя растерянный.

– Что же ты наделал, сынок? – вздохнув, обратился Мордвинов к Белому. – Как же нам теперь быть-то, а?

Белый, будто не до конца проснувшись, обвел присутствующих непонимающим взглядом и зачем-то стянул с головы поврежденный пулей шлем.

– Как это?.. – тупо переспросил он. – Вы же сами…

– Я? – изумился Мордвинов. – Что – «я сам»?

– Сами сказали: дуэль… Чтоб через полчаса только один, а то обоих живьем закопаете…

– Я?! – пуще прежнего изумился Анатолий Степанович. – Живьем? Ты что, бредишь? Ни один человек в здравом рассудке всерьез такого не скажет, а я пока что в своем уме. И потом, мало ли, кто кому что сказал! Слова – просто сотрясение воздуха, а… – Он поводил указательным пальцем по сенсорной панели ноутбука, прокручивая запись вперед, и изумленно поднял брови. – Ого, вот это да… Слова – это всего лишь слова, а удар кувалдой по голове – это, дружок, убийство, совершенное с особой жестокостью. Лежачего, беззащитного, и не кого попало, а своего лучшего друга… Удивил, ничего не скажешь. Где-то даже напугал. Прямо мороз по коже, честное слово. Посмотрев этот документальный фильм ужасов с тобой в главной роли, ни один адвокат не возьмется защищать тебя в суде – это мало того, что безнравственно, так еще и бесполезно. Вот я и спрашиваю: что мне теперь с тобой делать?

– Да как же? – потерянно забормотал Белый. – Вы же… Я же…

– Что «я же, ты же»? – хмурясь, спросил Мордвинов и вдруг рассмеялся, откинувшись на спинку складного стула. – Ну, все, все, успокойся, я просто шучу. Люблю пошутить, когда обстоятельства позволяют, да и тебе, согласись, небольшой дополнительный урок не помешает – так сказать, для лучшего усвоения пройденного материала…

Белый вдруг пошатнулся. Стоявший ближе всех к нему водитель «Вилли» подхватил его под мышки, охранник живо подставил свободный складной стул, и они вдвоем с водителем осторожно, как больного, усадили Белого.

– Это ничего, – сказал Мордвинов, – нормальная реакция организма на пережитый стресс. Не волнуйся, ты все сделал правильно, а главное, показал себя настоящим бойцом – смекалистым, решительным и бесстрашным. Другой на твоем месте вряд ли рискнул бы вылезти из-под брони и пойти с голыми руками против винтовки. Молодец! Такие люди мне нужны. Именно такие парни, как ты, выиграли войну. Думаю, мы с тобой сработаемся, и в обиде ты, поверь, не будешь. А если тебе снова вздумается пошалить, просто вспомни о двух простых вещах. – Запустив руку в нагрудный карман немецкого френча, он выудил оттуда и показал Белому сверкнувший отраженным солнечным светом миниатюрный компакт-диск в прозрачной пластмассовой коробочке. – Это первая из них. Здесь запись вашего рассказа о ночной экскурсии в Верхние Болотники. А это, – он выдвинул лоток дисковода и вынул оттуда точно такой же диск, – копия записи, на которой видно, как ловко ты умеешь управляться с кувалдой. Это вторая из двух вещей, о которых тебе следует помнить. Помнить – не значит говорить, верно? Все долги списаны, счета оплачены и закрыты. Ты чист, как новорожденный младенец, а это, – он снова продемонстрировал Белому два одинаковых компакт-диска, по одному в каждой руке, – просто гарантия того, что ты останешься чистым и впредь.

Белый сидел, упершись локтями в широко расставленные колени, сгорбившись и уронив лицо в танковый шлем, который держал в руках. Плечи его вдруг начали мелко трястись – со стороны могло показаться, что от смеха, но Анатолий Степанович знал, что это не так: мальчишке было не до веселья. Мордвинов неторопливо закурил, с силой выдул дым в экран ноутбука, брезгливо поморщился, глядя на Белого, и продолжал:

– Сейчас тебе надо успокоиться, отдохнуть и привести себя в порядок. Завтра вернешься к исполнению своих обязанностей – пока, как и раньше, механика-водителя, а потом, думаю, мы подыщем для тебя что-нибудь другое, больше соответствующее твоим талантам… Водки ему дайте, – приказным тоном заключил он и встал из-за стола, одной рукой давя в пепельнице только что зажженную сигарету, а другой убирая в нагрудный карман компакт-диски, каждый из которых содержал в себе готовое уголовное дело с легко прогнозируемым обвинительным приговором.