«Что ни делается, все к лучшему», – снова подумал Анатолий Степанович.

Первым делом он отыскал Белого и услал его прочь с каким-то вздорным, выдуманным на ходу поручением, выполнение которого должно было отнять никак не менее пятнадцати минут. Затем поймал за рукав пробегающего мимо главного механика и, поскольку разговаривать было затруднительно, отдал команду жестом, подняв на уровень лица и сложив крестом предплечья. Механик кивнул и суетливо забегал от машины к машине. Моторы начали глохнуть один за другим, и вскоре на площадке наступила тишина, после хриплого механического рева и лязга железа казавшаяся абсолютной, как в межпланетном пространстве.

– Построиться, – негромко скомандовал Мордвинов.

Люди затопотали каблуками по бетону, зашаркали подошвами, выравнивая строй, и замерли, глядя на него со смесью ожидания, готовности и недоумения. Это были его люди, его бойцы, прошедшие через мелкие сита строжайшего отбора и многочисленных проверок; это было лучшее, что он мог себе позволить за те деньги, которыми имел право распоряжаться, и в тех условиях, в которых приходилось работать. Анатолий Степанович, как мог, старался стать для них не просто начальником, а настоящим командиром – отцом, которого горячо любят и одновременно боятся до икоты и дрожи в коленях. И теперь, наконец, пришло время узнать, насколько он в этом старании преуспел.

– Слушайте внимательно, дважды повторять не стану, – все так же негромко, но четко и внятно заговорил он. – План мероприятия меняется. Ситуация не совсем обычная, я бы даже сказал: нештатная. Поэтому тем, кто не чувствует себя готовым беспрекословно и точно выполнить приказ и держать рот на замке, предлагаю немедленно выйти из строя, принять душ, переодеться и покинуть базу. Расчет получите завтра. Желающие есть?

Шеренга не шелохнулась. Кто-то тихонько кашлянул, кто-то шаркнул подошвой по бетону, но строй не дрогнул, как будто перед Анатолием Степановичем стояли не живые и притом гражданские, вольнонаемные люди, а поставленные в ряд каменные изваяния.

– Так и думал, что слабаков и трусов среди вас нет, – выдержав паузу, одобрительно произнес он. – Это правильно. Как сказал товарищ Сталин, нужно иметь очень большую храбрость, чтобы быть трусом в Красной Армии. Что ж, раз так, слушай мою команду. Техникам вернуться к проверке двигателей и ходовой, оружейникам продолжать работу по своей части. И пошевеливайтесь, машины должны выйти в поле на час раньше, чем планировалось. А еще лучше – на полтора. Механики-водители и башенные – за мной. Выполнять!

Строй распался. Люди в промасленных комбинезонах врассыпную бросились к танкам, а механики-водители и башенные стрелки нестройной, но дружной группой двинулись за Мордвиновым в сторону учебного класса, где возобновившийся рев моторов не слишком сильно мешал продолжению инструктажа.

В полном соответствии с достигнутой ранее договоренностью бывший подполковник ГРУ Николай Федорович Семибратов остановил свой сверкающий черным лаком и хромом мотоцикл перед воротами базы примерно за полтора часа до начала прибытия приглашенных на военизированный пикник гостей. Упомянутая договоренность была достигнута при полном обоюдном согласии и к взаимному удовлетворению высоких договаривающихся сторон. Говоря простыми словами, Семибратов хотел до начала стрельб немного освоиться в башне незнакомого танка, а Сергей Аркадьевич Кулешов был не прочь спрятать его от остальных гостей. С некоторых пор г-н Семибратов сделался медийной персоной, и сомнительная слава прожженного авантюриста, которую он стяжал на поприще нелегальной торговли оружием, могла навредить репутации радушного хозяина, а то и, чего доброго, привлечь к нему внимание компетентных органов.

На крыльце спрятанного в толще искусственного земляного вала стеклянного особняка гостя поджидал Мордвинов. Стоящие по обе стороны от парадного входа на растопыренных треногах пулеметы, французский «гочкис» модели четырнадцатого года и «браунинг М2» пятидесятого калибра в сочетании с висящим на груди у Анатолия Степановича полевым биноклем в рыжем исцарапанном чехле сразу создавали необходимое для предстоящего мероприятия военно-полевое, со слегка дурашливым налетом настроение. Примерно в таком же настроении среднестатистический российский обыватель, какой-нибудь менеджер среднего звена или начинающий молодой бизнесмен натягивает на себя непромокаемую камуфляжную одежонку с чужого плеча, собираясь сыграть с друзьями в пейнтбол. Сюда, на полигон, менеджеров среднего звена не пускали, здесь собирались люди куда более крупного калибра, и «пейнтбол» у них, соответственно, был совсем другой.

Выражая полную готовность принять посильное участие в ожидающемся увеселении, бывший подполковник Семибратов молодцевато спрыгнул с мотоцикла, вытянулся перед Мордвиновым во фрунт, выпятил грудь, щелкнул каблуками и вскинул руку в нацистском приветствии.

– Зиг хайлюшки, партайгеноссе Анатолий фон Степанович! Слушайте, пока не забыл. Я знаю место, где можно недорого прикупить исправную душегубку. Не интересуетесь? Нет? Надо у Сергея Аркадьевича спросить – вдруг ему нужна?

«Партайгеноссе» отреагировал на его мальчишескую выходку кривой, с оттенком сдерживаемого нетерпения, нерадостной улыбкой.

– Хорошо, что вы вовремя, – сказал он. – Точность – вежливость королей.

– И снайперов, – подсказал Семибратов. – Так где хозяин?

Мордвинов еще раз холодно улыбнулся, отдавая должное умению собеседника быстро сравнивать счет. С ним заговорили, как с прибывшим по вызову водопроводчиком, и он немедленно дал адекватный ответ, тоном и словом «хозяин» напомнив, что и сам Анатолий Степанович недалеко от него ушел.

– У него важные переговоры, – сообщил он. – Маленький форс-мажор, мелкие издержки большого бизнеса. Он скоро освободится. Пойдемте, я вас провожу на наш машинный двор. Только сначала сдайте пистолет.

– Простите?..

– Вы меня слышали. Тут нет ничего личного, просто таковы правила.

– Но в прошлый раз…

– В прошлый раз мы были одни. А сегодня сюда приедут люди, за любого из которых и Сергея Аркадьевича, и меня в случае чего просто растерзают. Я понимаю, что вы не собираетесь никого из них убивать, да и возможности такой у вас не будет, но сед дура – дура лекc…

– Закон суров, но это закон, – перевел Семибратов. – Дальше можете не объяснять. Есть правила, не допускающие исключений, и правила внутренней безопасности относятся как раз к этому разряду. Держите. Только не потеряйте, это не просто шпалер, это – память!

Держа за ствол, он рукояткой вперед протянул Анатолию Степановичу свой блестящий, будто игрушечный, «парабеллум» с прозрачной рукоятью, а затем, слегка приподняв руки, со снисходительной улыбкой развел их в стороны. Подошедший сзади охранник быстро ощупал его от подмышек до щиколоток и, кивнув в знак того, что все чисто, удалился. Он ступал практически бесшумно; Мордвинов задался вопросом, как это Семибратову удалось почуять его приближение, а потом заметил, что солнце светит бывшему разведчику в спину, отбрасывая на светлый бетон подъездной дорожки четкую тень, и успокоился: никакой мистикой тут и не пахло, просто Семибратов был наблюдателен, отлично знал порядок и неплохо соображал. Кроме того, прямо перед ним находилось огромное зеркало – стеклянный фасад дома, которое заменяло глаза на затылке много лучше, чем перемещающиеся по бетону тени.

– Извините, – сказал Анатолий Степанович.

– Порядок есть порядок, – ответил Семибратов.

Они рука об руку зашагали в сторону потерны, ведущей на полигон. Мордвинов на ходу задрал полу френча и пристроил «парабеллум» сзади за пояс брюк. На руках у него, несмотря на теплую погоду, были перчатки из тонкой коричневой кожи.

– Зад себе не отстрели, учитель, – рискуя нарушить хрупкое перемирие, негромко посоветовал Семибратов.

– Бросьте, – сказал ему Анатолий Степанович, – зря стараетесь. Я вас не боюсь, и ссориться со мной не в ваших интересах. То, о чем вы говорите, было в прошлой жизни. Здесь я на своем месте, Кулешов без меня, как без рук…